Ползу, ополаскиваю водой свои отростки, впадины, рытвины и клыки. Бреюсь. Я использую какие-то необходимые предметы. Затем что-то съедаю.
Наверное, я совсем съехал. Я пытаюсь хавать печатные знаки из свежей газетенки и ничего не просекаю. Это окончательное опингвинение.
Я включаю ящик. Кудрявый кулинар в переднике с надписью «Смрад» готовит громадные куски мертвых зверушек. Чтобы потом их жрать, жрать и жрать. Переключаю канал. Там целая толпа. Чему-то радуются, кричат и рукоплещут. Ведущий неприятный такой с рожей, с усами, с руками, все вроде на месте, в «Поле Чудес» Буратин запускает, спрашивает, задает вопросы, волосатый умница в синем костюме победоносно отвечает. Он ответил правильно, все ловят неслабый приход. Ему место в Сорбонне или на край — в Академии Наук. Умнице выносят приз: бочку варенья и ящик печенья. Это от спонсоров… Но это уже не Плохиш… Это уже сам Кибальчиш бросается наземь… благодарит… лопочет… целует ноги, крестик и шины тачки в студии… Бочка с вареньем падает на стол, лопается, разлетается ящик с печеньем… Кибальчиш кидается и кричит: «Мой приз!»… залезает на стол… начинает есть… Остальные сыплются с трибуны… бегут… Раздаются норманнские боевые кличи… Все в варенье и крошках… Смуглый азиат хватает кого-то за ногу.. Довольные айзера… Парнишка лет четырнадцати крутит над головой Останкинскую башню… Лопаются узорчатые витражи и барабанные перепонки… В зал врываются легавые…
А за моим окном торжествует белый цвет. Все стало бело. Город утонет в буране. На север я не поехал, но север сам приехал ко мне. Сплошные падающие лепестки.
Вот так неожиданно выпал снег.
* * *
Снег не кончится никогда. Скоро заметет весь город. Я слышу голоса. Они что-то шепчут. Куда-то зовут. Странные голоса, но я узнаю их. Это Ларри и Латин, Альфа и Роман Гнидин.
И мне пора рассчитаться за всех. Ларри пытался заниматься музыкой, да ничего не получилось. Роман осознал Тотальную Картину, которой не выдержал его мозг. Латин кончился из-за тяги к путешествиям. А уж Альфу щелкнуло вообще напрямую.
Из меня же все выплеснулось довольно глупо. Дело в том, что каждый день мне приходилось подъезжать до метро на автобусе. После проблем с легами я побаивался ездить на Латиновой тачке. Да к тому же сейчас я вряд ли разобрал бы сигналы светофора, разметку и дорожные знаки.
За одну короткую поездку на автобусе можно много понять про особей.
Необычайно хмурые лица. Для разгона особи начинают крыть друг друга матом. Это добавляет им уверенности в себе, чтобы бросаться дальше в жизнь. Каждый — нелепый кусок в несколько десятков килограммов, беспричинно обеспокоенный своим материальным благополучием и прозябанием.
Вот заходит женщина лет тридцати семи с дочкой лет шестнадцати. Вся в украшениях такая, прикинутая. И под себя ситуэйшен гребет:
— А ну-ка, хмыреныш, уступи-ка мне место, — говорит женщина мальчишке лет десяти с рюкзачком. Тот безропотно подчиняется.
Тут контролеры врываются. И кричат.
— Кто без билета, выходит через переднюю дверь! Строго по одному! С поднятыми руками!
Размахивают корочками красными, чтоб страх на особей навести. Оскалились и обещают жуткую расправу учинить над какими-то зайцами.
А большинство же на халяву хотело попутешествовать. И потому целая толпа с испуганными криками стала плотнее вглубь салона забиваться. Контролеры же отхватили себе добычу в лице пары особей. И довольные вывалились на стрит для публичной казни паршивцев. Последний контролер замешкался и для приличия спросил билет у последнего клиента, сидящего у двери.
Тот сразу в ор:
— А, твари! Вы еще билет у меня спрашиваете, да? Мерзавцы! Из-за вас я разбил свою несчастную тачку! И теперь вынужден ездить на автобусе. Ваш рейсовый автобус врезался в мою тачку! Это ваш парк еще мне денег должен! Гады! Ничего не собираюсь платить! За все мне ответите!
Криков мужику показалось мало. И потому, недолго размышляя, он лихо двинул контролеру в табло, чтобы отомстить за все. И за тачку, и за всю свою несомненно бестолковую жизнь.
И вышвырнул вражину на улицу. Контролер еще вскрикнуть успел напоследок:
— Ты на кого же руку поднял?
— На кого, на кого! На контролера! На быдло!
На следующей остановке снова приключения. Водитель сдуру дверь не открыл, и все вопить начали. Старуха с тележкой тоже бросилась со всеми к двери. А толкотня, и она своей тележкой другую бабу цепанула. Как они сцепились! Это надо было видеть. Не на жизнь, а на смерть.
Спастись могла только одна. Настоящая последняя героиня.
Сквозь мат, крики и разлетающиеся куски одежды они обретали доброе, разумное и вечное.
Вылетаю из автобуса. Я не хочу разделить судьбу Ларри и Латина, Альфы и Романа. Я младше Бога в сотню раз! Если станет меньше особей — будет драйв.
Не знаю, что мне так вставило.
Не замышлял я ничего особо плохого, просто так вышло. И не хотел вовсе ничего плохого никому делать, они сами во всем виноваты. Им всегда нужно куда-то ехать, куда-то стремиться, куда-то копошиться. Попробуйте с ними заговорить, и сразу получите сами знаете что по всей роже. Ведь каждый из них только и думает о том, как сделать вам гадость. Утро-день-вечер-ночь. Утро-день-вечер-ночь. Это приключение, из которого живыми никогда не выходят. Женщины визжат, мужчины кряхтят, все вместе стонут. Не люблю я общественный транспорт, вот и все.
И понял я тогда: действительно надо, чтоб особей стало поменьше и чтобы они в автобусах не ссорились. Пора наводить порядок.
После Латина остались кое-какие пакеты, которые он все на продажу готовил. Вот теперь они мне и пригодятся. Проверил на пустыре за городом. Действует. Взрыв был красивый.
И вот сажусь я в автобус. Кладу пакет под сиденье и выхожу на следующей остановке. Перемещаюсь в тачку, которую я выгнал со стоянки для этого случая и оставил на остановку дальше от места посадки в автобус.
Еду вслед за автобусом на дистанции метров в пятьдесят. Слушаю «Наше радио» свое любимое. Распереживался, нежели не сработает?
Нет! Повезло! Автобус разлетелся в стороны, как елочная игрушка. Такие цвета! Красная гниль брызнула сначала на стекла, а потом и они разлетелись.
Дельце сделано. Удираю.
Полный драйв. Я повторяю экшн еще два раза. Понятно, я уезжал подальше от своего жилища и уменьшал количество особей в других районах.
Жаль, что экшн не видели Ларри и Латин, Альфа и Роман Гнидин. Им бы это очень понравилось. Ведь все-таки я начал взрывать весь мир. Несмотря на громкость фразы, это действительно так.
А вот в метро я экшены устраивать не хотел. Просто очень устал, распереживался и заснул. А ведь энтропия и ангедония, предсказанные умным доктором, уже полным ходом валили. Слух, зрение, осязание, обоняние — все уже почти накрылось. Тут просыпаюсь, и мою станцию объявляют. Выскакиваю и пакет забываю. Поезд уехал, а я про пакет вспомнил и вконец задергался. Рвануло где-то на кольцевой линии. Наверно, какая-то любопытная особь в пакет помародерничать залезла, а тут ей и привет по всей роже. Взрывчатка не любит резкого обращения.
Посмотрел я из окна на улицу и многое понял. Особей меньше не стало. И все мои действия напрасны. В одиночку взрывпакетами проблему не решить.
Тогда пора подводить итоги контрольной работы за первую и последнюю порцию жизни. Ларри мертв, Латин мертв, Альфа мертва, Роман Гнидин мертв. Я слышу их тихие, но уверенные голоса. Они ждут. И мне пора поторапливаться. Чтобы завершить это бесполезное и бестолковое мероприятие.
Четвертая волна русской эмиграции зацепила и меня.
Проверяя, не разучился ли я еще читать, понаблюдал статью в газете. Там предлагают неизлечимо больным людям замораживаться в Бельгии. И разморозку обещают, когда лечение правильное обнаружится. Кажется, мне это подходит.
Я ЕДУ! Я буду жить долго, я буду воскресать и умирать. Я обязательно вернусь.
Никуда я больше не ездок, пойду бродить по миру, где оскорбленному есть чувству уголок. Машину мне, машину.
И сел на поезд. Денежки предварительно собрал, тачку на постоянку закинул. И поезд поехал.
Тук-тук в вечность, тук-тук в никуда. Я слышал, что многие раньше уезжали, а возвращались полными деградантами. А я уже еду конкретным имбецилом, кем же я вернусь, если вернусь?
Прибыл в Бельгию. Завалил в клинику.
Приняли вежливо, пригласили ласково, предложили договор подписать. Выяснилось, что деньжат моих хватит на несколько лет заморозки. А потом я, дескать, проснусь и, может, смогу вылечиться. Они записали всякие формальности, подпись на согласие, документы.
— Ваш первоначальный диагноз? — спросила меня милая бельгийская девушка. — Ну, понимаете, Северин, это нужно для отчетности.
— Опингвинение.
Она сочувственно закивала, зацокала языком и записала.
