— Вот как?
— Например, они могли бы потребовать, чтобы я вместе со всеми стоял по ночам в карауле.
— Для вас это было бы оскорбительно?
— Я приехал в Талу отдохнуть.
— Офицеры нашей разведывательной службы сообщают из Кабилии, что начиная с февраля, то есть примерно с того момента, как вы покинули Талу, санитарная служба у Амируша значительно улучшилась. Вы уверены, что непричастны к этому?
— Я не покидал Талу.
— Люди знали о том, что вы там находитесь. Они не обращались к вам за помощью?
— Кто «они»?
— «Они» — это мятежники.
— Нет.
Инспектор повернулся к человеку со свирепым взглядом, который, свесив язык, царапал что-то пером в огромной тетради в клеточку.
— Вы успеваете, Пабло?
— Да, да, господин инспектор, все в порядке, я все успеваю.
— Вас не просили лечить раненых?
— Нет.
— У вас не требовали лекарства?
— Нет.
— Сколько раз виделись вы с вашим братом Али с тех пор, как он ушел?
— Ни разу.
— Где он теперь?
— В горах.
— Где, простите?
— С мятежниками.
— Где именно?
— Не знаю.
— Хотите знать, кого вы изображаете?
Башир с удивлением воззрился на него.
— Дурака… а я не люблю дураков.
Он вскочил и стремительно вышел за дверь, выпятив грудь, как на параде.
Дверь в их камеру распахнулась, и вслед за открывшим ее сапогом пара вошел человек в светло-коричневом плаще. Увидев его, молчаливый парнишка, который все старался закопать свои плечи в солому, «чтобы не так мерзнуть», закрыл лицо руками. Башир видел, как он, чтобы не закричать, закусил губы, на них даже кровь выступила. Башир обнял его за плечи, как будто боялся, что тот упадет.
— Это мой отец, — сказал парнишка.
И все повторилось сначала: те же вопросы, те же советы. На новенького набросились еще у двери. Обезлюдевшая в этот момент камера показалась пустынной и стала как будто просторной. Только парнишка в углу старался заглушить рыдания, и Башир делал вид, что он их не слышит.
Из новенького быстро все «выжали». Он был не очень-то словоохотлив, и казалось, мало что знает. А между тем он пришел оттуда, из-за двери. Когда сын неловко приблизился к нему, словно стыдясь, он сказал лишь:
— Ну как ты? Дома все хорошо. Мать выздоровела. Как только отсюда выйдем, вернемся к нам, в горы.
И принялся тщательно взбивать свой клочок соломы, далеко от сына, в противоположном углу.
Башир не выдержал, пружинистым рывком вскочил со стула.
— Мне нужно в туалет.
— В туалет? — переспросил испанец. — А что это такое, туалет? Ты что, не можешь сказать «нужник», как все?.. А сестра у тебя есть? А если есть, то она случаем не ходит ли тоже в туалет?.. Давай в портки, чего там. Дуй в свои прекрасные воскресные портки.
Башир остался стоять, стоя ему было легче переносить боль в ногах.
Дверь открылась, это был опять комиссар.
— Вы поговорили с моим сотрудником?
— Поговорили.
— Он в ярости.
— А я ему ничего не сказал, — заметил Башир.
— Думаю, именно это он и ставит вам в вину.
Секретарь ожесточенно скрипел пером.
— Прекрати свою музыку, Пабло, — сказал комиссар. — Дайка мне папку и пойди погуляй.
Пабло вышел, грозно сверкнув глазами.
— Может быть, вы хотите добавить какие-нибудь подробности к тому, что сказали инспектору?
— Нет.
Комиссар небрежно перелистал бумаги в папке.
— А ваши друзья? Вы ничего не рассказали мне о ваших друзьях. А вот они вас не забывают. — При этих словах на губах комиссара мелькнула едва заметная улыбка. — Они мне много о вас говорили.
«Вот теперь настало время действовать, и действовать хладнокровно», — подумал Башир. Друзья? Он попытался угадать, кого именно тот имел в виду.
— Вы знакомы… — начал комиссар и сделал долгую паузу, не отрывая от Башира глаз, — вы знакомы с Рамданом Фараджи?
Башир ответил не сразу.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Это мой друг детства, — сказал Башир.
— Только детства?
— Я давно уже потерял его из виду. Думаю, он где-нибудь преподает.
— Этим не ограничивается его деятельность.
— Да? — сказал Башир.
— Вас это удивляет?
— Видите ли, с тех пор как мы перестали встречаться…
— А он, между прочим, не настолько вас забыл.
У Башира безумно забилось сердце. Комиссар взял пачку бумаг и быстро перелистал их.
— Здесь много такого, что связано с вами… и вещи вполне конкретные. Прочитав это, — сказал он безучастным голосом, как будто хотел всего лишь выяснить что-то неясное, — трудно поверить вашим заявлениям о том, что вы будто бы не знакомы с Амирушем, ничего не знаете о санитарной службе в горах и, что еще более странно, не имеете никакого отношения к Фронту.
Башир отрицал все, от начала до конца. Если у комиссара и в самом деле были доказательства, если этот идиот Рамдан был настолько глуп, что хранил бумаги с какими-то дурацкими сведениями, пойти на попятную он всегда успеет.
— Что за игру вы ведете, доктор? — спросил комиссар.
— Я не желаю знать, что в этих бумагах и кому они принадлежат, но, если в них говорится, что я знаю Амируша, это ложь.
— Ну что ж, — сказал комиссар, — я буду откровенен. Я хочу предоставить вам возможность и буду очень огорчен, если вы не воспользуетесь ею, потому что возможность эта будет последней. Рамдана Фараджи мы взяли до вас. Именно он рассказал нам о вас. Он сейчас в лагере, но мы его можем привезти. Если вы заговорите наконец, его увезут, так что он вас не увидит… разумеется, если вы сами не захотите встречи с ним. В противном случае я устрою вам очную ставку. Но поймите, что тогда я уже ничего не смогу для вас сделать. Вы станете обыкновенным, рядовым уголовником, вроде вульгарного террориста или бандита с большой дороги. Даю вам время взвесить всю бесполезность риска, на который вы идете… бесполезность и… опасность! Я вернусь через десять минут.
Стоило комиссару выйти за порог, как двое полицейских ожили.
— Ты починил свою колымагу?
— Двенадцать бумажек заплатил! Она меня, ей-богу, по миру пустит, эта консервная банка. Шарабан дырявый!
— Купи другую.
— Мне, знаешь, для этого не хватает одного.
— Чего?
— Цвет еще не выбрал.
И он потер большим и указательным пальцем, чтобы показать, что у него нет денег. Оба засмеялись.
— Пойдем выпьем анизет в полпервого?
— Только не позже! А то жена черт знает что подумает, если я опоздаю к обеду.
— Это уж точно. Но с такими типами, — он кивнул на Башира, — всегда знаешь, когда это начнется, а вот когда кончится — неизвестно.
Он подошел к Баширу и наступил ему на ногу.
— Простите, — сказал Башир.
— Дерьмо! — сказал полицейский-араб.
Он сделал еще несколько шагов по комнате, повернулся опять к Баширу и заорал по-арабски:
— Тот парень вовсе ничего не сказал. Держался до самого конца, а теперь вот в лагере.
В хриплом гортанном голосе охранника звучала ненависть. Башир взглянул на него. Двойная игра или провокация?
— Слышишь, Пепе? Насчет револьвера, ладно, согласен. А автоматы видеть не видел и слышать не слышал.
В той стороне, где начинался пригород Алжира, Бирмандрейс, солнце в кровь располосовало небо, на фоне которого, как стрелы, чернели стволы сосен. Молчание всей своей тяжестью навалилось на тех, кто был в камере. Башир огляделся. Тьма постепенно окутывала камеру, начав с угла, где притулились он и парнишка. Сутенер каждую секунду смотрел на часы. Поглядывал на часы и усатый коротышка. Да и сосед Башира был занят тем же, и Пепе, и Пижон. А те, у кого не было своих часов, то и дело украдкой поглядывали на чужие. Как пассажиры в зале ожидания, который ночь затопила внезапно, хлынув в окна без стекол и ставен, все они, казалось, уже вечность ждут на этом холодном вокзале, когда же загудит их опоздавший поезд. В темноте не осталось ничего, кроме этих светящихся стрелок, к которым, угадывал Башир, были прикованы все взгляды.
— Слышь, Пепе? Только револьвер, а?
В ногу Башира вонзились ногти парнишки, которому, видно, невмоготу стало слушать этот голос, твердивший одно и то же, как испорченная пластинка.
Комиссар вернулся. Десять минут истекли.
— Вы подумали?
Ни о чем он не думал. Пробовал, но не смог. Все это время ему казалось, будто он маятник, такой же, как на больших часах, дома, в столовой. Качается маятник вправо — влево, вправо — влево и никак не может остановиться посередине. И спасения от этого нет! Движение влево! Охранник сказал правду, и тогда он спасен. А если это западня? Движение вправо! Он погиб!
— Я подумал, — ответил он.
Да и что он мог ответить другое…
— Я знал, что вы человек не только умный, но и… благоразумный.
