Василий Аксенов - Вольтерьянцы и вольтерьянки

Курфюрстина Леопольдина-Валентина сдержанно улыбается. «Боюсь, что без нас с папочкой не случились бы и сии дички-принцессы, мои милочки». Не вдумываясь в промелькнувшую филозофию, девочки покрывают маменькины мерцающие под балдахином щеки близнецовскими поцелуями. Ея Сиятельное Высочество смотрит на неотличимые облики своих дочерей: где Клаудия, где Фиокла, уже не разберешь. Раньше еще можно было разобраться с помощью родимого пятнышка, однако с возрастом оказались у обеих неотразимочек подобные шарманы подлевыми ушками. Сначала подумала Ея Высочество, что одна из дочерей приклеила мушку, но при проверке ни у той, ни у другой пятнышко на палец не наслюнывалось.

«Ах, Ваши Высочества, дочки мои любезные! — произнесла маман с неизбывной российской напевностью. — Да неужто вам так позволено вот так запросто подбегать и лобзать в ланиты самое воплощение Века Просвещения, мэтра де Вольтера?!»

«Маман, мы постоянно это делаем, и он ни разу не отстранился; напротив, поощряет. Однако обратите внимание, Ваше Сиятельное Высочество, каких победительных молодых офицеров прислала Вольтеру для охраны Ея Императорское Величество, наша любезнейшая троюродная тетушка Екатерина Вторая Алексеевна. Это Мишель и Николя, посмотрите, маман, как они хороши, ой, я не могу, и я не могу, нет, вы только посмотрите, нет, вы только посмотрите, как неотразимо они стоят, упершись руками в бедро с оружием!»

«Да ведь это же те самые, из „Золотого льва“ уноши!» — воскликнула курфюрстина, повернувшись в указанном направлении всем запылавшим былой красотою лицом.

«Вот именно». Девы потупились, и мать поняла: значит, обе — в обоих, вопрос лишь в том — какая в кого? «К каким же домам принадлежат сии кавалеры?» — вопросила владычица Цвейг-Анштальта-и-Бреговины. Вопрос о возможной влюбленности принцесс в людей нецарственного дворянства даже и в голову ей не пришел.

Сребристый звоночек избавил смутившихся девочек от нужды отвечать на толь натуральный вопрос августейшей маменьки. Граф Рязанский попросил внимания и, сделав несколько изящных па на мраморных плитах, представил собравшимся барона Фон-Фигина. Безукоризненный вельможа уже сидел за круглым столиком перед своим открытым альбумом, куда он время от времени вносил некоторые фразы для прочтения и толкования в Петербурге. У ноги его занял позицью корабельный пес Ньюф, доверительно положивший морду на советниковскую туфлю. Над ним мало кому заметная в листве каштана повисла большая птица, в коей внимательный читатель сможет узнать одного из секретных сарымхадуров, может быть, это был даже сам Егор. Большинству, то есть невнимательным читателям, он был попросту незаметен.

Взгляды, исполненные любопытства и нетерпения, были обращены на барона. Видаль Карантце старался не смотреть,чтобы не сжечь его у всех на глазах своей ненавистью. Вольтер уже забыл об этой химической докуке, поскольку атеист остался у него за спиною. Сам филозоф как главная персона ожидаемой дискуссии был выдвинут вперед и посажен в уютнейшее, пожалуй, даже слишком уютнейшее кресло, тем паче для персоны, склонной иной раз в задумчивости производить нежданные звуковые сигналы.

Итак, начинается филозофическая дискуссия, коя будет излагаться в виде излюбленного нашим центральным человеком жанра драматических диалогов. Впрочем, автор возьмет на себя смелость время от времени вторгаться с кое-какими параграфами своего излюбленного жанра укоснительного повествования.

Фон-Фигин

Дамы и господа, без всякой связанности с нашими скромными побуждениями нынешние встречи взялись в газетах называть Остзейским кумпанейством. Появился интерес. Пожаловали гости. Высшую честь нам оказали нынче курфюрст и курфюрстина Цвейг-Анштальта-и-Бреговины Магнус Пятый и Леопольдина-Валентина-Святославовна. Добро пожаловать, Ваши Сиятельные Высочества!

машет платком

На бастионе бухнула пушка; браво, пушкари, обоим по стакану тройного выборова шнапсу! На двух валторнах сыграно было сразу два гимна Цвейг-Анштальта-и-Бреговины; получилось неплохо. На башне, видной кое-где в просветах листвы, поднялись два флага, желто-зеленый и сине-белый. Магнус Пятый закашлялся и в конечном счете разрыдался. Родина выдвигалась в первый фрунт просвещенных монархий. Три дамы двора и их мужья, трое министров, скромно спели первый сплетенный куплет гимна, слов которого курфюрст не знал. Верная супруга кивнула рыцарю: вот видишь, я тебе говорила, признание грядет. Только принцессы кружились и махали гвардейцам с некоторой легкомысленностью, что вообще характерно для нынешнего уношества.

Барон (продолжает)

Наша нынешняя беседа будет посвящена, быть может, наиглавнейшей теме сего века, противустоянию религии и филозофии, или, как сей феномен иной раз определяется в просвещенных кругах Европы, противуречием между суеверием и чистым разумом. Огромное большинство российского населения, включая даже и высшие сословия, не подозревает об этой борьбе. Православное христианство незыблемой стеною ограждает население от католического мира, а реформаторство нам даже и неведомо. Однако ж есть в Империи малая, но умственно вельми передовая кучка, коя жаждет слияния с мыслительными кругами Запада, чая в оном слиянии наиграндиознейшие выгоды реформ. К оной кучке относится и наша молодая Императрица Екатерина Алексеевна, знакомая и со Святейшим Августином, и с Томасом Аквинским, с Лютером и с Декартом, со Спинозой, Ньютоном и Монтескье, воспитанная на литературах Вольтера, Руссо, Дидро и Д'Аламбера. Недаром, нет, недаром, господа, дама сия слывет в европейских кругах одной из энциклопедистов. Как лицо, входящее в Ея ближайший круг и наделенное Ею полномочиями речь от Ея персоны, ныне я решаюсь заявить, что Государыня жаждет всемерного расширения российского горизонта. Она приглашает выдающиеся умы Европы осчастливить Санкт-Петербург своим присутствием, укрепить нашу Академию, возжечь на наших северных широтах очаги знаний и разума, толь характерные для салонов Парижа. Увы, далеко не всякий европейский ум незамедлительно устремляется в нашу столицу, и тому виною нередко оказываются наши слишком высокие широты.

на секунду прерывается и с удивительной теплотой улыбается Вольтеру, который в ответ незамедлительно делает не очень понятный, но до чрезвычайности изящный жест правой ладонью

Наши порты, господа, замерзают едва ли не на полгода, а сама наша исключительная отдаленность даже дает иным скептикам возможность не считать нас частью Европы. И вот при всей нашей тяге к культурным очагам мы нередко ощущаем некое прозябание мысли. Многие нюансы мыслительного процесса оказываются за пределами наших горизонтов. Как вдруг происходит счастливейшее для нас соединение обстоятельств, и мы получаем в качестве собеседника некого иного, как самого великого Вольтера, благороднейшего и вдохновенного возжигателя идей Просвещения; прости меня, Вольтер, за сии суперлятивы! Позволь же мне теперь замолчать и стать твоим ревностным слушателем. Поверь, все, что ты сегодня нам скажешь об европейской филозофии, отзовется в российских умах. «Когито эрго сум», что я дерзну сегодня перевести, как «Слушаю Вольтера — значит, существую».

Откинув полы ослепительного кафтана, барон уселся прямо напротив Вольтера в ловко подставленное стуло. Меж ними на мягкой траве расположились, вытянув длинные ноги, кавалеры Буало и Террано. Вздув юбки пастельных тонов, на ту же траву опустились курфюрстиночки Цвейг-Анштальта-и-Бреговины; ясно, что тяга к познанию привела их в центр мизансцены, а вовсе не близость изящнейших офицеров. Так или иначе, невольно произошло почти символическое соединение Запада и Востока. Пред тем как начать, Вольтер прикоснулся ладонями к девичьим макушкам.

Вольтер (начинает)

Ваши Сиятельные Высочества курфюрст и курфюрстина, друзья мои Фодор и Ксено, а также ты, виртуозный Одиссей современного флота, и вы, Кандиды секретнейших поручений, всадники чести, и ты, дева юности рода людского, воплотившаяся сразу в двух прекраснейших формах, и вы, дамы эскорта и господа! Все мы сейчас, как я понимаю, шлем наш восторг новой Авроре, озарившей сии берега, собравшей нас всех для обмена мыслями о прошлом, будущем и настоящем человеческой расы.

Что есть современная филозофия? Я попытаюсь вам представить мой собственный взгляд на сей предмет, так чудесно всколыхнувший прежде застойную мысль Европы. Прошу вас чувствовать себя совершенно свободно и ни на толику не смущаться, если возникнет идея или порыв прервать старого говоруна. Пытаясь обрести желанную формулу, мы можем сказать, что филозофия — это рациональный взгляд на происхождение жизни, природы, человека, а также на судьбу названных феноменов и в целом Вселенной.