Эллен прислушивалась к звукам, доносившимся с поля для гольфа. Двое игроков, в клетчатых брюках и твидовых кепках, прошагали мимо с тележками, обсуждая игру. Где-то вдали прогрохотал обоз колонистов, кричали и свистели погонщики, понукая усталых лошадей. Поздновато им переезжать, подумала Эллен. Пора спать ложиться. Разжигать костры. А женщинам – варить кофе и бобы.
Вот возвращаются домой мальчишки с палками. Говорят о чем-то непонятном. Хитрые они, эти мальчишки. Не разберешь, о чем разговаривают. И сами озвучивают свои рассказы, как в фильмах. «И тут черная машина перевернулась – ииии-тр-рах-бабах!»
Мимо не спеша проскакал одинокий индейский воин, с оленьей тушей поперек седла. То-то обрадуются его соплеменники, подумала Эллен.
Везде набухали почки, но для цветов было еще прохладно. Эллен посмотрела на куст крыжовника, на серебристую березу у ограды. Почки маленькие, зеленые, вот-вот лопнут. Интересно, это больно? Может, деревья тяжело дышат и кричат, как женщины в воскресных ковбойских фильмах? «До врача ее довезти не успеем. Она вот-вот родит. Принеси-ка немного виски и вскипяти воды, да побольше. И найди, что бы ей такое прикусить, а то орать здорово будет». Крупный план: лицо будущей матери, искаженное болью. Вцепилась в железную кровать, пальцы побелели, лоб влажный, по вискам струится пот. Волосы спутаны. Будущий отец мечется взад-вперед по комнате, а жена его вопит. Кричит и кричит, не унимаясь. Она никогда так не будет вопить. Нет уж. У нее никогда не будет детей, ни за что на свете. Рожать больно. Больнее, чем розги или разбитая коленка. И вообще расти страшно. Страшно превращаться из девочки в женщину. Неужели она станет похожей на маму? Будет носить чулки с поясом? И спать в бигуди? Нет уж, спасибо.
Целую неделю миссис Робб развешивала маленькие блестящие свертки, а потом взяла да и постучала в стекло. Эллен застыла от ужаса. Ну и дела! Ведьма, конечно, знает, что за ней шпионят, но неужто она и впрямь откроет окно и заговорит? А вдруг она вовсе не ведьма, а самая обычная старушка? Вот будет обидно! Но от взрослых никогда не знаешь, чего ждать, особенно от таких.
Ведьма протянула тарелку с шоколадным тортом и поманила Эллен к себе. Идти, ясное дело, нельзя. Мама учила остерегаться незнакомых. Только уж очень интересно взглянуть наконец на ведьмину кухню: есть ли там котел, или черная кошка, или еще что-нибудь колдовское? Да и шоколадный торт с виду совсем как настоящий: большой и пышный, сверху, как полагается, глазурь, а внутри – крем. Точь-в-точь как в книжках – как же не попробовать?
Диковинная оказалась у миссис Робб кухня – совсем не такая, как дома у Эллен. С перекладины над белой плитой свисали начищенные до блеска медные кастрюли. Мать Эллен готовила на плите с тремя конфорками, у нее были две большие кастрюли и одна маленькая, одна сковородка для картошки, другая – для всякой всячины. А здесь на стенах висели рядами полки, уставленные белыми и синими тарелками, кружками, мисками. На крючках аккуратно развешаны чашки. Но ничего зловещего не видно. Эллен огляделась. Ни подозрительных зелий, ни жаб, ни вонючих кореньев, ни бутылочек с едкими настоями. А так хотелось бы найти волшебную книгу – старинную, толстую, в кожаном переплете, всю в пятнах. Или крысиную кровь, рог единорога, вороний глаз или что-нибудь еще. Но, увы, в доме пахло лавандой и сдобой. Эллен стало обидно. Эта старушка живет в тепле и уюте. Как она смеет?
– Это зелье? – спросила наконец Эллен.
– Зелье? – удивилась миссис Робб. – Это чай. Просто чай с шоколадным тортом.
Чай с молоком в большой сине-белой чашке, поблескивающий глазурью кусок торта – ну и сокровища, вот так угощение! Одной рукой такую тяжелую чашку ко рту не поднесешь, придется двумя. Но разве можно пить ведьмино варево? Пробовать ведьмины лакомства? Ведь так недолго превратиться в вешалку для шляп или в букашку-козявку. И что тогда? Стану такой крошечной, что до дома ползти придется целую неделю, а когда доползешь, никто и не узнает.
«Где эта девчонка? – спросит сердито мать. – Уже целый месяц дома не появлялась. Продадим-ка ее кровать, да забудем о ней». «Но я же здесь, в кладовке!» – пропищит Эллен еле слышным голоском, едва сдерживая слезы. Но никто не догадается, что это она. Раздавят ее или выгонят на улицу метлой да кочергой.
– Ну? – начала ведьма, усаживаясь напротив Эллен. – И что ты делаешь в моем крыжовнике? – Голос у нее был низкий, старушечий. Потрескался от времени, как чашки, подумалось Эллен.
– Смотрю.
– Смотришь? На что же ты смотришь?
– На все подряд. На птиц, на скворцов.
– Так-так. Понятно.
– А вам не страшно? – вдруг вырвалось у Эллен. – Одной?
Миссис Робб покачала головой:
– Я люблю одиночество.
– У вас что, нет детей? И мужа? Миссис Робб вновь покачала головой.
Дети давным-давно уехали, навещают ее редко, а муж умер десять с лишним лет назад.
– А мне страшно одной в темноте, – призналась Эллен. – По ночам за мной приходят убийцы.
– Глупости.
– Нет, не глупости. Вы просто не знаете. Я совсем одна, одна-одинешенька.
Только когда скачешь с сиу, это уже не одиночество, а уединение. Совсем другое дело.
– Я знаю, что за мной должна прийти леди в белом или мужчина в шляпе, – продолжала Эллен. – Бывает, они спорят, кому из них меня убивать. «Я хочу!» – говорит леди. – Эллен повысила голос, изображая женщину. – «Нет, я!» – настаивает мужчина. – Низкий, грудной голос. – «Ты в прошлый раз убивала. Теперь моя очередь».
– Боже праведный! – Миссис Робб погладила девочку по руке. – Тебе нужен защитник.
– Защитник?
– Да, как у многих людей. Ангел-хранитель, который тебя оберегает. Представь, ты спишь, а он стоит у изголовья, скрестив руки на груди, и обещает охранять тебя ночь напролет.
В эту ночь у ее изголовья стоял вождь Лунная Клюшка. Эллен не боролась со сном, не высматривала во тьме убийц, не ждала, когда придет время скачки. Она крепко спала с половины девятого до семи утра. Может быть, помог ангел-хранитель. Или колдовское зелье Эми Робб – еда.
Целое лето Эллен носилась верхом на Громе.
– Господи, Эллен, сколько можно гарцевать на придуманной лошади? – отчитывала ее мать. – Тебе почти девять лет! Стыдно!
Эллен, смущенно потупившись, смотрела на свои стоптанные теннисные туфли. А выйдя за порог, седлала Грома и, пришпорив, пускалась вскачь.
Летними вечерами Эллен разрешали гулять после ужина. Верхом на Громе она скакала по Уэйкфилд-авеню, через Уэйкфилд-роуд к Северному Бродвею. Хорошее название, Бродвей. Совсем как в Америке. Может быть, однажды она здесь встретит Бена Кинга с электрогитарой. Но не только название нравилось Эллен. На Северном Бродвее была лавка, в которой торговали жареной картошкой. Вечерами Эллен, безоблачно счастливая, простаивала под фонарем возле входа в магазин. Воздух там был особенный: запах жареной картошки вперемешку с громкой музыкой, любимыми мелодиями начала шестидесятых – «Да-ду-рон-рон», «Вожак стаи», «И он меня поцеловал». Эллен пританцовывала и подпевала: «Мы повстречались в понедельник… ля-ляля-ля-ля». Но Энрико Россу, хозяину магазина, было не по нраву, что под окнами торчит маленькая бродяжка.
– Ступай отсюда, – сказал он однажды. – Нечего здесь ошиваться. Ты мне всех покупателей распугаешь.
Эллен понурилась.
– Проваливай. Не то скажу твоему отцу.
– У меня нет отца.
– Значит, матери.
– У меня и мамы нет. Мои родители погибли. В автокатастрофе. А я поранила ногу. – Эллен захромала. – Надо в больницу. – Хотелось присочинить, что ногу наверняка отрежут, но тогда уж к магазину не придешь. Энрико увидит, что нога на месте. И не будет больше ни чудесного пряного запаха, ни громких раскатов музыки. – Мне в ногу вставят спицу.
Энрико стало стыдно. Как у него язык повернулся сказать этому несчастному ребенку «проваливай»? Как же ей не поверить? Девочка бледная, худенькая. Волосы давно не стрижены, штанишки куцые.
Слеза скатилась по щеке Эллен. Она и сама поверила своему рассказу. Живо представила автокатастрофу. Машина перевернулась, по асфальту растеклась бензиновая лужица. Отец, мертвый, изуродованный, так и остался за рулем, а мать, которую выбросило из машины, распростерлась на земле, сжимая в руке любимую черную сумочку. На ней зеленое пальто с черным бархатным воротником на пуговицах. Рот разинут.
На лице застыло слегка удивленное выражение.
– Эй! – позвал Энрико. – Вот, угостись-ка картошечкой. Бери-бери, бесплатно. Глядишь, и нога на поправку пойдет.
Эллен взяла несколько картофелин. Ломтики обжигали пальцы. «Бедная сиротка» едва могла есть, ее душили слезы. Слезы и смех. Почему-то делалось смешно при мысли о матери, распростертой на асфальте, изумленной и мертвой. Радуясь удаче с жареной картошкой, Эллен поспешила к своей новой подруге, миссис Робб.
Эллен и миссис Робб, заброшенный ребенок и одинокая старушка, понимали друг друга с полуслова. Вокруг них сам собой образовался уютный мирок из маленьких тайн и шуток, понятных лишь им двоим.
