Эллен и миссис Робб, заброшенный ребенок и одинокая старушка, понимали друг друга с полуслова. Вокруг них сам собой образовался уютный мирок из маленьких тайн и шуток, понятных лишь им двоим.
– Иди сюда, – звала миссис Робб. – Надень-ка мой запасной передник, будем печь блины.
Или:
– Давай-ка покормим птичек крошками.
И они с Эллен усаживались у окна, наблюдали за птичьими битвами у кормушки и сочиняли истории про драчливых воробьев и нахальных лазоревок. Миссис Робб знала, что Эллен трудно дается деление в столбик и что она никак не может прыгнуть через коня в спортзале.
– Не беда. – Миссис Робб ласково похлопывала Эллен по плечу. – Я совершенно уверена, что Альберт Эйнштейн не умел прыгать через коня. И Джеймс Дин, конечно же, не умел, и Мария Каллас, и Леонардо да Винчи, и Достоевский, и…
– Кто?
– Неважно. Просто знай, что прыжки через коня – еще не залог будущего успеха. Даже наоборот: те, кто в девять лет прыгает через коня, могут ничего больше в жизни не добиться. Это так и останется их высшим достижением. Им теперь одна дорога, вниз.
Эллен ни слова не понимала, но на душе становилось легче. Значит, и она на что-то годится.
В тот вечер в саду у старушки было тихо. Дом стоял безмолвный, одинокий. Страшная тишина, не такая, как обычно, подумалось Эллен. Облизнув соленые губы и вытерев ладони о штанишки, Эллен нырнула в сад. Низко припала к земле. Мало ли что. В такой тишине нужна осторожность. Девочка заглянула в окно кухни. Миссис Робб сидела в кресле у плиты. Эллен громко постучала в окно, замахала рукой. Миссис Робб не шелохнулась. Наверное, спит, решила Эллен и постучала еще сильней. Нет ответа. Эллен прижалась лицом к стеклу. Миссис Робб глядела прямо перед собой, в пустоту, рука бессильно свесилась. И на вид она была странная, вся обмякла. Умерла, подумала Эллен; внутри у нее что-то оборвалось, к глазам подступили слезы. Вечно эти взрослые умирают!
Эллен знала, что нужно позвать на помощь, но за матерью идти побоялась. «Что ты шляешься по чужим садам?» – спросит она. Эллен позвонила в соседнюю дверь, к мистеру Мартину, шпиону. Они вместе заглянули в окно миссис Робб.
– Пойду вызывать полицию, – сказал «шпион». А потом ранил Эллен в самое сердце. Повернулся и рявкнул: – Проваливай, черт тебя подери! – Те самые слова, «черт подери-дери-дери». И сказал их взрослый. Не успела Эллен юркнуть в заветную лазейку в живой изгороди, как мистер Мартин, будто желая удержать ее, добавил: – Я тебя видел. Видел, как ты по ночам скачешь по полю для гольфа. Знаешь, что бывает с такими, как ты? Курва безмозглая!
Никогда в жизни Эллен не обзывали хуже. Ругательство – грубое, злое – повисло между ними в вечернем воздухе. Эллен пустилась бежать. Слова «шпиона» нарушили ее детскую чистоту. Какое-то шестое чувство говорило Эллен: нельзя спрашивать у матери, что они значат.
Из окна своей комнаты Эллен видела, как выносили миссис Робб. Приехала полиция и взломала дверь. Потом завыла сирена «скорой помощи». Неужели та самая, что увезла папу? Поднялась суматоха, люди в форме суетились. Вскоре единственную подругу Эллен вынесли на носилках, накрытых ярко-красным одеялом. Лицо ей не прикрыли. Значит, не умерла, утешала себя Эллен. Но больше она миссис Робб не видела.
Через пару дней Эллен ненароком услышала беседу матери с соседкой. «Удар, – качали они головами. – Так весь день и пролежала, пока мистер Мартин не нашел ее. Бедная старушка». Эллен этот разговор очень не понравился. Миссис Робб – бедная старушка? Еще чего! Вскоре приехала родня миссис Робб и вывезла из дома все сокровища, все до последней чашки. А потом в дом вселились чужие люди. Эллен они не нравились. Неважно, кто они такие, все равно не нравились.
Эллен воспитывали в страхе Божьем. Занятия в школе начинались с чтения Библии, а по воскресеньям Эллен, чистенькую и одетую в лучшее платье, отправляли в воскресную школу. День-деньской ей твердили: Господь Бог смотрит на тебя, знает все твои мысли и дела. Значит, вот кто подсматривал за ней, когда она врала продавцу картошки и, хихикая про себя, представляла, как мама лежит на дороге. Он, кто же еще? А теперь, в наказание, он забрал миссис Робб. Вот так. Он всегда убивает людей. Пути его неисповедимы, это страшно, ужасно. Гадать тут нечего. Она совершила зло, согрешила, страшно согрешила, а поплатилась за это миссис Робб. Бедная миссис Робб, черт подери-дери. По ночам, лежа в постели, Эллен думала о своей подруге: вдруг и она где-то лежит и думает обо мне?
А ведь есть еще и сиу. Вот уже несколько недель Эллен не виделась с ними. При мысли о друзьях сердце ее разрывалось на части. Она знала, конечно, что на самом деле их не существует. И все равно чувствовала, что они по ней скучают.
Примерно в то время Эллен начала заикаться. Вначале очень сильно: страшная пропасть пролегла между мыслями и словами. Вся красная, задыхаясь и дрожа от стыда, Эллен спотыкалась на трудных звуках и буквах. «П-п-передайте, п-п-пожалуйста, соль…» Из-за этого, да еще оттого, что у нее стала шелушиться и облезать кожа на лице и руках, об Эллен в школе поползли гадкие, обидные слухи. Мать повела ее к врачу.
– Не было ли у нее в последнее время тяжелых потрясений? – спросил врач.
– Нет, – ответила Жанин. – Хотя… у нее ведь умер отец. Но с тех пор прошло уже несколько месяцев, и, по правде говоря, я не заметила особого горя. А сейчас она еще и мочится в постель.
– Отсроченный шок, – кивнул врач. – У детей всякое бывает. Не знаешь, что творится в детских головах.
Об Эллен говорили, словно ее здесь не было. Словно она ненастоящая. Эллен слушала, как ее обсуждают, и вертела туда-сюда головой, будто смотрела теннисный матч.
– Не беспокойтесь, – продолжал врач. – Все пройдет. Нужно время и витамин С. Лучшие лекари. Она это перерастет.
Так думал доктор. Старенький, много переживший на своем веку, он верил в витамин С, целебную силу времени и лошадиные дозы антибиотиков. Был убежден, что с возрастом Эллен перестанет заикаться. И оказался не прав. Через год заикание прошло, но, когда Эллен волнуется, непреодолимая пропасть вновь пролегает между тем, что она хочет сказать, и словами, путаными и бессвязными.
Со временем дела в семействе Дэвидсонов пошли на лад. Иначе и быть не могло. Деньги в доме кончились, и Жанин пришлось искать работу. Ее взяли в магазин поблизости: сначала она расставляла товар по полкам, потом сидела за кассой и наконец стала старшим продавцом. Жанин носила зеленый форменный халат в белую полоску, у нее появились подруги. Эллен видела, как мать смеется, шутит, и глазам своим не верила. Оказывается, мама такая же, как все люди. И еда в доме стала вкуснее. На столе появились лакомства из магазина – рыбные палочки, гамбургеры, консервированная фасоль, шоколадное печенье в пачках. За ужином теперь говорили не только о рыбе: мать рассказывала о своей работе.
Работа нравилась Жанин. Работа вносила в жизнь самое главное – порядок. По утрам Жанин просыпалась, вставала, надевала трусы с лифчиком и протирала губкой неприкрытые части тела, затем одевалась, варила кофе, жарила гренки, будила дочерей, кормила и отправляла в школу. И так день за днем. А вечером возвращалась с работы, снимала форменный халат, включала на кухне радио, ставила еду в микроволновку, открывала банку фасоли. Порядок отвлекал ее от мыслей. От них все беды, считала Жанин. Если не давать мыслям воли, все будет хорошо.
И все же иногда она не выдерживала. На работе, глядя, как супружеские пары ходят взад-вперед по рядам, выбирают, что купить на ужин, и спорят, какие сухие завтраки лучше, она задумывалась: будь Дуглас жив, у нас было бы так же? Шли годы, и вместо тихого, серьезного, слегка ворчливого Дугласа Жанин стала представлять мужа, о котором втайне мечтала: спокойного, веселого, общительного. Воображала свою жизнь с этим выдуманным мужем. Они смотрели бы по телевизору любимые сериалы. Катались бы в воскресенье на машине. По субботам пили бы на заднем крыльце утренний чай и составляли список покупок на неделю. Оба любили бы полакомиться красной рыбой (разумеется, из банок – свежая им не по карману). На день рождения и в годовщину свадьбы он приносил бы ей чай в постель. Жанин мечтала и жила вполне счастливо. В одном она была твердо уверена: из мертвого мужа намного проще сделать мужчину своей мечты, чем из живого.
Время шло, Эллен подрастала. Она по-прежнему натыкалась на дверные косяки и извинялась перед ними. При матери роняла чашки и немела от страха. Но все дальше отодвигалась в прошлое та минута, когда мать в горе и гневе бросила ей: «Только не ты, не ты!» Ужас и одиночество поблекли в памяти, Эллен редко вспоминала о них. Но стена между нею и матерью осталась, сделалась частью ее жизни. Никуда не денешься. Мать и дочь не говорили об этом.
Иногда, сидя в автобусе по дороге в школу, а позже и на работу, Эллен смотрела в окно на поле для гольфа. Была там низинка, между шестнадцатой и семнадцатой лунками, где игрокам приходилось посылать мяч вслепую, через высокий холм. Когда-то Эллен скакала вдоль него верхом на Громе. За холмом, на фоне неба, в ряд стояли величественные сиу, ждали ее, охраняли ее. Теперь, когда Эллен почти выросла, у нее в голове не укладывалось, что она когда-то так верила в них. Ну и дурочкой же она была! Пришла пора взрослеть.
