Я вернулся домой, а школа под Дублином по-прежнему не шла у меня из головы. Все попытки отца заранее подготовить меня к школьной жизни последнее время вызывали у меня немалый ужас, и по ночам я часто лежал без сна, воображая, как меня будут колотить бамбуковой тростью. Я представлял себе, как доктор Хоуган из Фермой стал бы отговаривать отца. «Что вы, мистер Квинтон, — сказал бы он. — Нет, нет, боюсь, Вилли слишком слаб для такого заведения». Но я-то прекрасно знал, что моя болезненная внешность обманчива. «Здоров, как бык», — не раз говорил обо мне доктор Хоуган.
— Мы лудильщика не видели, — сказала Дейрдре за ужином. — А ты, Вилли? Видел несчастного старичка?
В ответ я только угрюмо покачал головой. На этот раз с приходом домой настроение у меня почему-то не поднялось. Снимут с чердака отцовский чемодан, с которым когда-то отправляли в школу его, — чемодан этот, по словам отца, до сих пор еще цел. Инициалы наши совпадают, и останется только подновить их белой краской да начистить медный замок.
— Нет, не видел, — ответил я.
Мы просторно сидели за большим обеденным столом красного дерева, который к ужину всегда накрывали белой льняной скатертью, и ели бутерброды с яйцом, черный хлеб, сухое печенье и булочки с изюмом. К чаю были еще горячие пшеничные лепешки и ореховый торт. Мать спросила, все ли в порядке на мельнице. Я ответил, что на мельнице все хорошо, а она рассказала, как они катались верхом в рощице неподалеку от Духова холма (земля эта когда-то принадлежала Квинтонам) и вернулись домой мимо старой каменоломни. Иногда и я ездил кататься этой дорогой верхом на Мальчике, пони Джеральдины.
— Нашу новую служанку зовут Джозефина, — сообщила мать, нарезая торт. — За ней в Фермой поехал Тим Пэдди.
— А Китти выгнали за то, что она разбила вазу с хризантемами? — поинтересовалась Джеральдина.
— Вовсе нет. Просто Китти выходит замуж.
— Я же говорила! — воскликнула Дейрдре, драматически закатывая глаза. То же самое в минуты торжества делала и ее сестра.
— А, знаю, она выходит замуж за этого пьяницу, от него еще всегда пивом пахнет, — презрительно фыркнула Джеральдина. — Очень зря.
— Давайте не будем называть его пьяницей, — возразила мать. — Если у человека красное лицо, это еще не значит, что он выпивает.
— А миссис Флинн говорит, что он пьет как сапожник и Китти с ним намучается. Чтобы я когда-нибудь вышла замуж? Да никогда в жизни!
— А у Китти с этим пьяницей будет медовый месяц? — спросила Дейрдре, и Джеральдина ответила, что они будут сидеть где-нибудь на пляже и хлестать пиво. Тут, прижимая кулачки ко рту, обе стали давиться от смеха, пока мать не велела им прекратить.
Когда они угомонились и мы съели по одному полагающемуся нам куску торта, Джеральдина спросила, что мне сказал при встрече мистер Дерензи: все, что говорил счетовод, вызывало огромный интерес у сестер.
— Он сказал «Добрый день».
— А про тетю Пэнси спрашивал?
— Он никогда про нее не спрашивает.
— А щепотку табаку тебе предложил?
— Нет, сегодня не предложил.
— Вот было б здорово, если б он женился на тете Пэнси и переехал к нам жить. Представляешь, он гулял бы по нашему саду!
— Если уж выходить замуж, то только за мистера Дерензи.
— Это точно.
Вскоре сестры ушли на конюшню, а мать вызвалась помочь мне сделать уроки. Я согласился, потому что любил по вечерам сидеть с ней за овальным столом в гостиной, подсчитывая стоимость пяти дюжин вешалок по три фартинга за штуку или читая про континентальный шельф.
В тот вечер я узнал о событии, которому отец Килгаррифф придавал такое большое значение, — победе ирландцев, которую хитрые англичане впоследствии обратили в поражение. «15 августа 1598 года, — прочел я вслух, — сэр Генри Бейджнел, который двигался со своим войском из Ньюри, был разбит на реке Блэкуотер Хью О’Ниллом и Рыжим Хью О’Доннеллом. Победа была безоговорочной, и вся страна взялась за оружие».
Тут мы отложили учебник истории, и мать стала рассказывать мне про долгие годы английской оккупации, которые последовали за этой великой битвой, и про то, что сейчас, как и в прошлом, Англия использует войны на континенте в своих интересах, хотя ирландские солдаты сражаются за победу бок о бок с английскими.
— Как жаль, что Пасхальное восстание потерпело неудачу, — сказала она. — Сейчас все бы уже было в порядке.
В какой-то момент я отвлекся и опять стал думать про школу под Дублином. Я знал, что, если сказать об этом матери, она будет на моей стороне. Как человек более практичный, чем отец, решения в семье принимала она. Мать говорила по-французски и по-немецки, разбиралась в премудростях математики; уж она бы поняла, что отец Килгаррифф учит меня на совесть и ехать в закрытую школу совершенно необязательно.
— Ну, скоро уже приедет Джозефина, — весело сказала она, вставая из-за стола и желая подбодрить нас обоих: по моему мрачному виду она, вероятно, заключила, что разговорами о войне и революции она испортила настроение не только себе, но и мне. — Ждать осталось недолго.
Она ушла, а я принялся за алгебраические уравнения и за длинный, растянувшийся на много страниц перечень полезных ископаемых Ланкашира. Выучив напоследок отрывок из «Покинутой деревни»[15] я собрал с овального стола все учебники, чернильницы, ручки, карандаши и промокательную бумагу и сложил все это в ящик большого стенного шкафа. Отец требовал, чтобы к вечеру в гостиной никаких следов моих занятий не оставалось.
Я вышел на мощенный булыжником задний дворик, который Тим Пэдди драил мокрой щеткой. Он курил крепкую дешевую сигарету и, как обычно, приветствовал меня небрежным кивком головы. В это время дня постоять во дворе большой старой молочной фермы было одно удовольствие: коров уже подоили, все опять чисто, вдоль стены стоят перевернутые ведра, а куры и утки ждут в дверях, когда Тим Пэдди кончит мыть двор. Иногда он облокачивался на свою швабру и, нахохлившись, точно хорек, с волнением в голосе сообщал мне, что вступит в полк мансгерских стрелков, как только достигнет призывного возраста. В деревне он наслушался историй о заморских приключениях и мужской дружбе, о чужеземных городах, где вино льется рекой, а от женщин пахнет духами. «Большего дурака, чем ты, во всем Корке не сыщешь, — ворчал его старик отец. — И куда тебя несет? Сидел бы дома, так нет — в самое пекло угодить норовит!» «Что ж мне теперь, всю жизнь мостовую мыть?» — в свою очередь возмущался Тим Пэдди.
В тот вечер, увидев меня, он почему-то не вынул изо рта сигаретку, чтобы, как водится, перекинуться со мной словом.
— А новая служанка красивее, чем Китти! — крикнула мне Джеральдина, проходя по двору вместе с Дейрдре, которая добавила, что у новой служанки потрясающие волосы.
Я сделал вид, что меня это не интересует, хотя на самом деле интересовало, и даже очень, и стал смотреть, как Тим Пэдди домывает мостовую. Наконец он кончил, швырнул окурок на землю и сказал:
— Сходил бы, посмотрел на нее. Она и впрямь прехорошенькая.
Помню, как мать, когда появилась Китти, водила ее в огород О’Нилла, но, когда я пошел следом, кроме садовника в огороде уже никого не было. О’Нилл сидел на корточках и сажал картошку. Я заговорил с ним, но он мне не ответил: с сестрами и со мной он вообще разговаривал редко.
Толкнув дверь в высокой кирпичной стене, я ушел с огорода. Дверь эта находилась под узкой аркой и была выкрашена в тот же цвет, что двери и рамы на мельнице. Как объяснил мне однажды мистер Дерензи, незадолго до смерти королевы Виктории эта бурая краска поступила на адмиралтейские склады в Корке и продавалась по очень низкой цене. Я вспомнил об этом, когда стоял у двери в кирпичной стене, надеясь посмотреть на новую служанку. Но тут в высоких кустах рододендрона выросла фигура отца, который в сопровождении лениво трусящих за ним собак неторопливым шагом возвращался с мельницы. Сейчас, как всегда, он направится в столовую и нальет себе стакан виски. А затем усядется в кожаное кресло и раскроет «Айриш таймс».
Лужайка, где еще совсем недавно росли подснежники, была усыпана маргаритками. В прозрачном вечернем воздухе донесся из Лоха далекий перезвон колоколов, и я представил себе, как, сидя на корточках между грядок с картошкой, крестится О’Нилл, то же самое делает на заднем дворе Тим Пэдди, на мгновение замерла на кухне тучная миссис Флинн, и служанка моих теток — тоже. Вдалеке послышался веселый лай теткиных собак — по вечерам их выпускали побегать по полю.
— А вот и Джозефина, — сказала мать, спускаясь через застекленную дверь на лужайку. Новая служанка уже успела переодеться в рабочее платье: ее светлые гладкие волосы, так понравившиеся Дейрдре, были аккуратно заправлены под такой же белый чепчик, что носила Китти, а губки — кокетливо надуты. У девушки с таким нежным личиком и руки должны были быть такие же нежные, но нет — как и у Китти, ладони у нее оказались грубые и потрескавшиеся. Мне это почему-то сразу бросилось в глаза.
