Зощенко несколько озверел.
– Ты это мне брось, прекрати штучки свои! Ничего я тебе не дам… – тут он помедлил чуток, – пока не скажешь, в чем твоя идея заключается.
– Да какая там идея, – заюлил Кузька, – и никакой такой идеи, можно сказать, нету. Просто поставим насос на Загряжское озеро и будем оттудова воду качать.
– Куда качать? – заорал Зощенко. – В буераки?
– Зачем в буераки? В речку качать будем, в Северный Ключ, на лед прямо.
– На лед... – задумался главный инженер.
– Ну да, на лед. А она, вода-то, русло себе пробьет и на шахту своим ходом притечет.
– Так это ж двенадцать километров!
– И чего?
У Петра Борисовича, как говорится, камень с души свалился. Решение было простым и абсолютно надежным. Что до Загряжского озера, воды там хватило бы на целый наркомат, а не только что на одну нашу шахту.
– Кузьма Иваныч, да ты у нас просто гений! – бросился он обнимать Бирюкова.
– Ну, вы того, этого, чего уж... – застеснялся тот. – Товарищ главный инженер, а можно я там рыбу ловить буду?
– Лови себе сколько влезет, кто ж тебе запрещает? Лучше скажи, как это тебе в голову-то пришло?
– Ну, я вообще люблю очень это дело, то есть рыбу ловить, но если нельзя…
– Да при чем тут рыба, ведь шахта у нас с тобой заработает!
– Оно конечно. А рыбу я, не сомневайтесь, сдавать буду по госцене, и хозяйкам, значит, по той же цене, я ведь не кулак какой, вы не думайте!
– Да девай свою рыбу куда хочешь, только давай, Кузьма, побыстрее воду на шахту пустим!
– Не сумлевайтесь, за пару деньков управимся.
Вода действительно пробила себе русло подо льдом и дошла до водозабора. Так что уже на четвертый день шахта заработала в полную силу. Чудо свершилось.
Еще через пару недель Зощенко удосужился заехать на Загряжское озеро. Посреди него, на льду, стоял аккуратный фанерный сарайчик. Рядом переминалась очередь из десятка женщин с кошелками в руках. Над дверью красовалась вывеска: «Рыболовецкая артель при шахте № 23-бис». Ниже висело корявое объявление: «Свежая рыба отпускается с 9 утра до 16 вечера, кроме воскресенья. Обед с 13 до 14 часов. Администрация».
За дверью, натурально, обнаружился прилавок, и незнакомый мужик в грязном белом халате отвешивал рыбу покупательницам. Торговля шла бойко. В глубине будки, у проруби, сидел на перевернутом ящике старый дед в овчинной шубе.
– Как это вы, дедушка, столько рыбы ловите?
– Доброго вам здоровьичка, Петр Борисыч! – всполошился дед. – А рыбку мы просто ловим. Мы, Петр Борисыч, в заборный храпок-то корзину специальную вставляем и лампочку туда опускаем. Подо льдом темень, ну, рыбешка и любопытствует, на свет плывет. А тут ее насосом-то в корзину и затягивает. Которая мелочь, та в щели пролазит, а ту, что покрупнее, мы наверх вытаскиваем.
– И каков же улов получается?
Дед потупился.
– Да килограммчиков по двести в день выходит.
– Ни черта себе!
– То-то что ни черта! Артель наша план финансовый перевыполняет, каждый день на пятьсот рубликов тута продаем, да в столовую тоже, рыбка наша высшего качества!
Артель эта проработала еще две зимы, и рыбы тогда в поселке завались было, из города специально за ней сюда приходили.
Ровно за полчаса до конца дневной смены старый запальщик Белогуров зашел в диспетчерскую «бесконечной откатки». Ждавший его там десятник Слепко уже отрапортовал по телефону о результатах и теперь, низко склонившись над столом, торопливо заполнял ведомость. Белогуров церемонно поздоровался за руку с диспетчером, потушил свой фонарь, осторожно присел на сломанный стул и тяжело вздохнул. Через минуту он вздохнул еще раз и извлек порядком помятую алюминиевую табакерку.
– Жень, будешь, што ли? – протянул он ее десятнику.
– Не, Петр Иваныч, сами же знаете, не употребляю, – не оборачиваясь, пробормотал тот.
Старик с сожалением покачал головой, неторопливо приподнял крышечку, взял плохо гнущимися пальцами добрую понюшку, забурил ее в волосатую ноздрю и застыл в ожидании. Через полминуты он оглушительно чихнул, достал из-за пазухи чистый клетчатый платок, промокнул слезы, обмахнул сивые усы и опять вздохнул. Затем так же неторопливо спрятал свою амуницию в карман.
– Должно, обурили уж лаву-то? – нарушил молчание он.
– С час уже, как обурили, Петр Иваныч, не беспокойтесь.
– Так может, тогда двинемся помаленечку?
– Минуточку, я сейчас.
Десятник звучно захлопнул амбарную книгу, сунул ведомость в планшетку. Рывком встал, снял с гвоздя и надел новую робу, прицепил к воротнику фонарь и вслед за стариком вышел из будки.
Спустившись по узкому крутому ходку, они свернули в промежуточный квершлаг. Белогуров при ходьбе опирался, как на палку, на крепкий деревянный «забойник». Перед Слепко медленно колыхалась его кряжистая спина, согнутая под тяжестью сумки со взрывчаткой. Они пробирались по узкой, неряшливо заваленной углем дорожке, рядом с грохочущим транспортером. Евгений ходил там по нескольку раз в день и теперь почти не смотрел под ноги. Внезапно транспортер встал – работа в лаве закончилась. В упавшей тишине мрак стал почти осязаемым, невнятно угрожая со всех сторон. Казалось, свободное пространство вокруг них резко уменьшилось, словно кто-то надвинул сверху огромное невидимое ведро. Слышались лишь скрип угольной крошки под сапогами да прерывистое старческое дыхание. Вскоре перед ними замельтешили огни. Приближалась пошабашившая смена. Пока десятник получал от бригадира навальщиков непременные уверения в том, что в забое все готово к отпалке, старик завел, по своему обыкновению, обстоятельную беседу с рабочими. Евгений видел, как он опять достал свою табакерку и стал предлагать ее мужикам. В свете фонарей морщинистое лицо Белогурова выглядело как гнилое яблоко, а выцветшие глаза под мохнатыми белыми бровями казались совсем прозрачными. Если бы не суконная, дореволюционного образца форменная фуражка, он вполне сошел бы со своей потертой сумкой и палкою за деревенского пастуха из прежней жизни.
Попрощавшись, тронулись дальше прежним порядком: запальщик – впереди, мастер – следом. Их лампы монотонно раскачивались при ходьбе, мельком освещая заплесневелые бревна стоек. Слепко, свежий выпускник Горного института, не успел еще совершенно втянуться в странное, выморочное существование в этих перепутанных ветвящихся норах. «Удивительно все-таки, – размышлял он в такт своей подпрыгивавшей походке, – я теперь начальник и сам, ни у кого не спрашиваясь, решаю важные вопросы. Мне подчиняются солидные, всеми уважаемые люди, как этот вот Белогуров, например. Если со мной что случится, то… остановится весь участок. Ну хотя бы на какое-то время...»
Посредством такого рода размышлений молодой инженер Евгений Слепко пытался заглушить не оставлявшее его ни на минуту тревожное ощущение висящих над головой многих тысяч тонн породы. Там, на не очень толстых гниловатых бревнах – «оголовниках», местами прогнувшихся и даже треснувших, лежали огромные серые глыбы. «Теория – теорией, но – вдруг?» – вопрос этот, как назойливая муха, постоянно жужжал в его голове. Мысль перескочила на утренний нагоняй от начальника участка, совершенно, разумеется, незаслуженный, следом – на вопрос о том, чего можно ждать сегодня на обед, а именно: сварит ли хозяйка борщ? Занявшись кое-какими финансовыми подсчетами, он неожиданно для себя выяснил, что спустился сегодня под землю в тринадцатый раз. «На́ тебе! Конечно, – мысленно рассуждал он, – нельзя серьезно относиться ко всяким там мещанским приметам, хотя, с другой стороны, наукой доказано, что бывают вещие предчувствия. А сейчас у меня определенно предчувствие...» Тут он споткнулся, едва не свалившись. «Может, сказать Белогурову, что возникло срочное дело и не идти дальше? Ерунда!» С тяжелым сердцем, он ускорил шаг и нагнал старика.
Они свернули и взбирались теперь вдоль блестящей угольной стенки круто падавшей лавы. Пришлось согнуться в три погибели, а потом и вовсе встать на четвереньки. Пласт все сильнее забирал вверх. В одном месте он был так тонок, что пришлось метров десять ползти плашмя, еле протискиваясь между почвой и оголовниками. Во встречном потоке холодного воздуха отчетливо сквозил кислый запашок свежеотбитого угля. Белогуров сдавленно просипел:
– Здеся... левей давай, паря. С правой стороны двух стоечек не хватает, так ты ближе к стеночке держись.
Слепко остановился и посветил. Действительно, большой участок кровли был почему-то не закреплен. Темно-серый каменный свод словно бы прогибался. Ему показалось, что он слышит даже легкое потрескивание. Он прополз это место с сильно колотящимся сердцем, почти прижавшись к стенке и суматошно елозя ногами, позабыв, что люди работали здесь не одну смену: грузили, лежа на боку, отбитый уголь, передвигали многотонный конвейер, просто перемещались вверх-вниз по лаве. И сам он тоже проползал тут уже множество раз, не замечая опасности в рабочей суете.
