— А вы не находите, Адам, — простодушно спросил Аркаша, — что эта бухта напоминает гриновскую? Зурбаган, предположим, или Гель— Гью?
Люба беспокойно глянула на Адама — пацан, кажется, начинает заедаться, только бы не приступ…
— Я не читаю беллетристики, молодой человек. Я устал от персонажей — они шумят и рефлексируют. Если бы роман был без слов, я бы с удовольствием его прочел.
— Тогда это будет картина, — робко догадалась Люба.
— Правильно. Только и живопись я не смотрю: она всасывается в меня помимо моей воли, как вода в песок. Если я час простою у картины, от нее останется только чистый холст. Вернее, грязный. Не бойтесь, — кивнул он Любе, — это еще не приступ, но уже хохма.
Люба победоносно посмотрела на Аркашу. Тот отвернулся. Да, такого не нагонишь.
— А что, тетушка, — бодро сказал он — не выпить ли нам? Адам, я думаю, присоединится.
Этот премудрый алкаш скоро скапустится — есть и портвейн и мадера.
— Что ж вы, тетя, стопки не захватили, — с досадой сказал Аркаша, когда Адам протолкнул пробку портвейна.
Люба повела бровью:
— А что, кто-то заразный?
Адам, между тем, вскрыл бутылку мадеры.
— Это для дамы, — пояснил он.
Люба расстелила на скале скатерть, выложила снедь.
— Надо кушать, — сказала она и посмотрела на Адама. — Ну, за ваш талант.
— Положим, это болезнь. — усмехнулся Адам.
— Адам у нас прорицатель. Он видит будущее. Аркаша, хочешь знать?
— Ну-ка, ну-ка… что я буду делать после консерватории? Слабо?
— Нет, нет, — заволновалась Люба, — Адам не гадалка, он мыслит этим… глобусом.
— Глобально, — подсказал Адам. — Ладно. Я вам расскажу, что будет в конце века, в 2000 году. Годится? Только не свалитесь со скалки, молодой человек. — Адам помолчал.
— Эх, сударыня. Если бы вы дожили до этого времени, вы бы немедленно заплакали.
— Что вдруг?
— Ну… Во-первых, не будет советской власти. Совсем.
— Куда же она денется, — недоверчиво спросила Люба. — Тоже уедет в Израиль?
— Очень просто, тетя Люба, нас завоюют американцы, — ехидно объяснил Аркаша. — А может китайцы?
— Американцы, американцы, — успокоил Адам, — только не завоюют, а так занесут, как снег дохлого мамонта.
Аркаша успокоился. Этот, с понтом, бродяга, просто идеологический диверсант, прихвостень империализма. Тем лучше — будет путаться под ногами, можно стукнуть бате.
— И что будет при капитализме? — заволновалась Люба.
— Много чего будет, да мало чего останется. Вот ваша профессия отомрет.
— Ну да, — хмыкнула Люба и насторожилась, — а какая моя профессия?
— Как же, вы ведь манекенщица?
Аркаша многозначительно посмотрел на Любу и сделал долгий глоток.
— Не подавись, племянник, — сердито сказала Люба. — И что, Адам? Куда же мы денемся?
— Жизнь пойдет по упрощенной схеме. Вы будете называться моделями. Модель красивой женщины. Макет ученого. А все дела и мероприятия будут называться проектами. Проект смены унитаза, например.
А все от того, что миром будут править дети. Как в известной сказке. Да, Аркадий, вы будете жить в Детском мире. С изощренной мстительностью дети будут требовать от взрослых все, что испокон веку взрослые требовали от них: трудовой дисциплины, производственной этики, прилежной учебы — без высшего образования не примут даже в уборщицы.
Людей старше сорока назовут «старперами» и сократят со всех ответственных постов. Странно, но взрослые охотно примут правила игры, будут подглядывать друг за другом и ябедничать.
Естественно, что сбросив взрослых «с корабля современности», дети начнут шалить. Поголовное дилетантство будет перемежаться с профессиональным террором. Самые слабые, отыскав пустую канистру и, выбивая на ней устрашающую дробь, станут вождями племени. А главой государства станет маленький троечник, потому что он знает приемы самбо. Носители языка, журналисты и писатели, будут по лености и равнодушию нести такое, что Тургенев с Буниным перевернутся в гробу, не говоря уже о Гоголе.
Кстати, писателей и художников станет как грязи. Они будут булькать и шипеть по всей поверхности, как карбид в луже. Молодой человек, вы должны знать: если бросить в лужу кусок карбида и накрыть консервной банкой, банка взлетит как ракета, а лужа выплеснется на прохожих дамочек…
А реклама все объяснит. Она будет настолько могущественна, что сможет раскрутить даже талант. Только это не выгодно.
Еврейские мальчики будут владеть футбольными командами — не самим же играть. Вы хотите купить киевское «Динамо», Аркаша? Пожалуйста. А западногерманскую «Баварию»? — Ради Бога. Только вы, Аркадий, как раз и не купите, потому что будете старый и бедный.
— Ну да, я к этому времени буду лауреатом Ленинской и многих зарубежных премий.
— Хоть сто порций! Грамоты будут висеть у вас в рамочках. А вы будете торговать кефиром с лотка, а вечерами играть на скрипочке в сыром подземном переходе. А в дурдом очереди не будет, быть психом станет не престижно.
— Пойду скупаюсь, — сказал Аркаша.
— Проституция, — продолжал Адам, — выйдет из-под цензуры…
— Да Бог с ней, — грустно сказала Люба, — за что же вы племянника вот так…
На Аркашу Любе было наплевать, она за него не отвечает, пусть этим занимается Валера, — ей было жаль, что Адам берет на себя тяжесть недоброжелательности.
— Да никакой он, я извиняюсь, не племянник. Говнистый мальчик. Убийца.
— Хорошо, хорошо, — встревожилась Люба. — Какой вы все-таки… Выпейте лучше, и кушайте. Кушайте же!
Адам ошалело ел редиску.
Вино кончилось. Аркадий захмелел, пытался обнять Любу, хамил Адаму, требовал, чтобы тот сбегал в магазин. Адам надел свои парусиновые туфли, поцеловал Любе руку и исчез. Синее море штормило, маленькие смерчи кружили по песку сухие водоросли, стало холодно на душе. Люба решительно потянула Аркашу за руку, пора было заканчивать этот разрушительный день, но Аркаша вырвался и зашипел:
— Предательница, бигса старая! Ты меня не защитила. Ты дала меня в обиду этому старому диверсанту…
— Да гори ты огнем! — вскипела Люба. — Каждый шморкач будет мне указывать. Чтоб ноги твоей у меня не было!
Она, запыхавшись, взбежала на пригорок и быстро пошла по дороге.
Когда Аркаша второй раз пришел пьяный и мокрый, Заславский не выдержал. Он прищучил во дворе Валеру и сухо пообещал посадить за растление малолетних, и еще кое за что, если Валера не расскажет ему все по порядку. Побледневший Валера раскололся сразу: как раз сегодня в семь часов вечера у Аркаши будет свидание возле Оперного театра, и прокурор может все увидеть сам. А он, Валера, ни в чем не виноват, он только ссудил Аркашу деньгами, достаточно крупной суммой, но надолго и в рассрочку.
Прокурор кивнул, развернулся по-военному, глянул на часы и ушел. Валера, поеживаясь, смотрел ему вслед. Что ж, прокурор попросил, а он и рассказал ему правду. Пусть сами крутятся, как хотят. Не рассказал только подробности — как научил Аркашу написать покаянное письмо и просить о последней встрече, тем более, что Аркаша забыл у нее в корзинке часы, и какие он дал наставления:
— Значит так. Встречаетесь коло оперного, и волокешь ее к тете Уте, знаешь, шашлычная на углу Ришельевской. Обстановочка там нищяк, мичмана в основном и девочки с Канавы. Она там будет как рыба в воде.
— А потом что?
— Как что! Берешь телегу и канаете к ней на хату, с понтом на вареники. Бардак работает до десяти, да у нее все равно отдельная комната.
— А если не захочет?
— А не захочет, значит ты поц с бугра! Тогда ты ее наказываешь. Беспроигрышная лотерея.
— Каким образом?
— Очень просто. Фалуешь у нее на глазах бигсу лет шестнадцати, их там хоть жопой ешь. А королеву свою кидаешь пьяным матросам. Мани-мани тебе хватит, отдашь, когда сможешь.
Аркаше было неловко торчать на площади, он прижался спиной к стене ЗАГСа и оттуда наблюдал за подъездами театра. У подъезда было пусто, никто не толпился — театр уехал на гастроли. Сердце стучало — Аркаша волновался, что Люба не придет, или что он не справится с миссией и окончательно упадет в глазах Валеры, а денег он ему должен — ой-ой-ой. Когда неожиданно появилась Гитлерша, Аркаша не сразу понял, что Любы не будет. «Что она здесь делает» — подумал он. Опомнившись, он помахал Гитлерше рукой и пошел навстречу.
— Держи свой бимбер, красавчик. И в наш садик больше не ходи. Муторша не любит мудовых рыданий. А появишься, она сдаст тебя на руки твоему папане-прокурору. Ну что, — засмеялась она, любуясь округлившимися за стеклами очков глазами Аркаши, — поужинаешь девушку в кабаке?
— Пусть тебя холера ужинает, — пробормотал Аркаша, положил часы в карман и скрылся в Пале-Рояле.
Гитлерша хмыкнула и направилась к бульвару.
