— Наверное, Зигмунд снова задержал лекцию… Я просто не понимаю… бесконечно разговаривать со студентами, когда он знает, что мы ждем его… или он пошел пешком по Рингштрассе… за смертью его посылать.
Служанка в переднике промаршировала из кухни, неся дымящуюся супницу, когда Зигмунд возник в проеме двойной двери. Минна и прежде встречалась со своим зятем, но теперь ей показалось, будто она видит его впервые. Зигмунд вошел в комнату и улыбнулся ей. Он был красивее, чем она помнила, более плотно сложен. Борода и волосы тщательно ухожены, Зигмунд был в костюме из шерстяной ткани в полоску, под жилеткой черный шелковый галстук. На груди — незамысловатая золотая цепочка, принадлежавшая когда-то ее отцу, один конец цепочки, протянутый через пуговичную прорезь, прикреплен к часам, а другой украшал жилет. В одной руке зять держал маленькую антикварную бронзовую фигурку, а в другой — сигару. Волосы были густые, черные, слегка посеребренные на висках. Но взгляд! Пронзительный. Темный. Оценивающий.
Минна вспомнила день, когда впервые увидела его — нового воздыхателя Марты. Он стоял на пороге их дома в Вене, бедный еврей, из плохого района города, и семья его не отличалась ни влиянием, ни богатством. Он смотрел на Марту, а Минна — на него. Сгущались сумерки, время, когда день и ночь еще не уверены в своей окраске, но вскоре все цвета дня превращаются в черный. Сестра познакомилась с ним месяц назад, но только сейчас, когда визит закончился, между ними что-то определилось. У Марты кружилась голова, когда она говорила о Зигмунде. Но не у ее матери, женщины из достопочтенного еврейского семейства с корнями в Германии, полагающей, что юный доктор едва ли стоит ее дочери. Однако пара тайно обручилась двумя месяцами позднее. Минна помнила, что необузданная страсть и преследование Марты Зигмундом казались ей тогда какими-то ненастоящими. Словно они разыгрывали воображаемую любовь. Развитие событий озадачивало. Минну, по крайней мере.
Во время первых свиданий Марта почти не говорила. Сестра ее была нежным, хрупким созданием, переполненным надеждой. А Минна оказалась всего лишь версией ее. Тогда она была высока и худа, угловата, волосы вечно в беспорядке. Очень энергичная, разговорчивая, умная. Зигмунд получил то, что хотел, — старомодную душеньку, а не женщину с собственным мнением, готовую ввязаться в серьезный диспут. Роль Минны была определена с самого начала, даже если она этого не понимала. Минна была умной, а Марта — суженой. И вот они, как есть, Марта и Зигмунд: женаты, шестеро детей… женаты, женаты, женаты.
Он постоял, наблюдая за Минной. Она встретила его взгляд — такой же, как раньше, заставлявший ее предполагать, что за ним кроется нечто большее, чем узнавание. Зигмунд пересек комнату и занял место рядом с ней, поставив фигурку перед собой и затушив сигару в маленькой бронзовой пепельнице.
— Минна, дорогая, — произнес он, — чему мы обязаны таким удовольствием?
— Моему увольнению, — ответила она, сдержанно улыбнувшись. — Очередному.
Зигмунд засмеялся, но шутка раскрыла ее положение, которое, учитывая ситуацию, она хотела бы скрыть. Она покраснела, перегнулась через стол и зажгла свечи.
— Минну вытурили? — воскликнул Мартин, и его губы недоверчиво скривились.
— Мартин, придержи язык! — велела Марта.
— Очередному? Ее увольняли и раньше? — звонко вступил семилетний Оливер, которого Зигмунд назвал в честь одного из своих кумиров, великого пуританина Оливера Кромвеля.
— Что ты будешь пить, Минна? — спросила Марта. — Швепс? Пиво? Вино? Зигмунд, что бы ты посоветовал Минне?
— Но кто мог уволить Минну? — не унимался Оливер.
— А кем ты работала? — поинтересовался Мартин.
— Довольно вопросов, — сказала Марта. — Ешьте суп. Так вино, милая? Разве не замечательно, что тетушка Минна с нами?
— Да, — добавил Зигмунд, вежливо привстав, пока Минна не вернулась на стул рядом с ним. — Насколько случайно она оказалась здесь? Чему мы обязаны таким счастьем?
— Минна работала на противную женщину, без чести и совести, кровопийцу. Такое сравнение допустимо. Вино — было бы чудесно.
Он посмотрел Минне в лицо, и в его взгляде промелькнула одобрительная искорка. Потом отвернулся и откинулся на спинку стула, скрестив руки, как много лет назад, когда они с Мартой встречались с ним в кафе среди компании друзей. Зигмунд тогда окончил курс неврологии и жил в тесной однокомнатной квартирке от венской Центральной клиники. Жених Минны, Игнац Шёнберг, один из ближайших друзей Зигмунда, тоже являлся частью их маленькой компании. Он изучал санскрит и философию в университете, и его бурные погружения в детали санскрита бесили Зигмунда, словно пустой вздор.
— Смотрите, этот отрывок называется Turanga Litia . Но на самом деле здесь две мысли: Turanga и Litia. Первое значит «время», а второе — «игра». Игра времени. Конечно, это еще не все… — возбужденно говорил Игнац.
— Не передашь ли ты мне газету? — насмешливо прерывал его Зигмунд.
Обычно друзья встречались днем, и к ним часто присоединялись Марта с Минной. У каждого из них денег хватало лишь на чашку кофе, и они цедили его часами. Марта в основном слушала, но Минна не могла сдержаться, когда речь заходила о поэзии, о смысле жизни, о декламации из Гёте или Шекспира, о политике и о растущей волне антисемитизма в Вене.
Однажды они спорили по поводу теории Дарвина, словно студенты, стараясь поразить друг друга. Фрейд одолжил Минне свою бесценную книгу «Происхождение видов», которую Игнац уж читал и которая вовсе не интересовала Марту.
— Человек произошел от обезьяны? Чепуха! — кипятился Игнац.
Бедный Игнац.
— Какая близорукость! Ты до сих пор веришь, что земля плоская? — бросила вызов Минна.
— Ты хоть понимаешь, что берешь в жены Катарину? — сказал Фрейд, иронически улыбаясь, сидя так, как сейчас, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди.
— Катарину? — Марта вопросительно посмотрела на Минну.
— Да, твой обожаемый Зигмунд только что назвал меня мегерой.
— Я не хотел тебя обидеть, дорогая, — отозвался Зигмунд. — Ты же знаешь, как я люблю одну мегеру за то, что она никогда и ни с чем не согласна.
— Я не обиделась, — произнесла Минна, втайне радуясь, что ее сравнили с шекспировской героиней.
— Я полагаю, что данный персонаж несдержан и остер на язык, — заявил Игнац.
— В этом ее прелесть! — откликнулся Фрейд и продекламировал длинный отрывок из «Укрощения строптивой».
Минна и сейчас видела его таким, каким он был тогда в кафе, бросающим вызов каждому. Голова вскинута, подбородок выдвинут вперед, будто его гений требовал борьбы. Уже в те времена Зигмунд был нетерпелив, переполнен случайными, странными мыслями и считался самым умным в компании. Минна держалась позади и позволяла ему главенствовать в разговорах. Но он ждал ее реакции, и все заканчивалось диалогом между ними.
Более того, между ними годами продолжалась оживленная переписка. Причем началась она странно, вскоре после свадьбы. Сначала они только обсуждали книги. Еще будучи ребенком, в семье с шестью сестрами и властной матерью, Зигмунд читал, чтобы не замечать нищету и хаос, царившие в доме. Минна была счастлива, что кто-то считает ее умницей, а не какой-то неуклюжей уткой.
Она помнила первые письма. Они обсуждали «Озерную школу», Вордсворта и Кольриджа [8]. Потом классических мыслителей. Зигмунд мог писать о Гомере и Данте, щеголяя греческим и латынью. У Минны могли быть иные мнения, она оспаривала интерпретации немецких переводчиков. Они любили Диккенса и русских — Толстого и Достоевского. И, разумеется, Шекспира — Зигмунд хвалился, что начал читать его еще восьмилетним мальчиком.
Он восторгался Шиллером и Гёте, цитируя длинные отрывки из их произведений. Его пленяла античность, исчезнувшие цивилизации, боги, религии, мифы, включая миф о царе Эдипе, к которому он часто возвращался. И к трагедии Софокла «Царь Эдип». Он перевел ее с греческого для выпускного экзамена в гимназии. Зигмунд жаловался на работу врача, на коллег, на постоянные болезни детей, на невозможность бросить курить. Но письма по этому поводу были перегружены деталями, показной трагедией и жалостью к себе:
«Я снова бросил курить… ужасные мучения абстиненции… совершенно не могу работать… жизнь невыносима…»
«Это твоя ахиллесова пята», — отвечала Минна и спрашивала о последних исследованиях. Зигмунд слал ей страницу за страницей с подробностями своего открытия, технике психоанализа и о методике «лечения разговорами». Он хвалил ее, что она внимательна к деталям и вдумчивый читатель его трудов. Минна быстро сообразила, что должна быть осторожна в ответах, поскольку Зигмунд был сварлив и легко обижался.
В последующие годы он попытался привлечь Марту в их литературные дискуссии, но не преуспел. Иногда Минна думала, что у Марты вообще нет никакой активной внутренней жизни. Сестра все реже читала романы и газеты, полагая, что Шекспир непостижим даже в переводах. Исключая сонеты — те ей нравились. Вероятно, как память о четырехлетнем ухаживании, когда Фрейд слал их ей ежедневно. Тогда у нее были любимые писатели, особенно Диккенс, но, казалось, все исчезло с рождением детей.
