– Как?!
– Да обыкновенно как: встретил там старшего сына своего, Николая – босого. Сапоги снял – и отдал ему. Вот так вот. Видал – миндал? – закончил он своей любимой бодрой присказкой и стал уже свои листочки подтягивать, считая, видимо, наш спор законченным, а свою победу – бесспорной.
– Отец!.. Но ведь ты падаешь! – воскликнул я. – Будь ты благоразумен все-таки!
– Мен пьян болады! – усмехаясь, произнес он. Что по-татарски означает: “Я пьян сегодня!” С Казани у него много татарских выражений. Есть, вообще, чем в споре придавить.
Воспоминание из дальнего детства: отец колол в сарае дрова, и колун соскочил с топорища в лоб. Помню, как входит, политый кровью, к лицу ладони прижав. Потом лежал с огромным опухшим носом, заплывшими глазками, обиженно сопел…
– Идити-и-и ужи-нать! – из комнаты Нонна закричала.
– Ну что… легкий ужин? – предложил я.
– Можно, – бодро ответил он. И даже сделал движение руками, как будто идет.
Но пошел-то на самом деле я! Легкий ужин не так-то легко нам дастся.
Для начала – стол с улицы в избу внести: еще раз бороться со ступеньками не будем. Поставить перед столом стул покрепче – и притащить отца. Взяли, раз-два! Оба с тяжким стоном – и я, и он… В моем постпенсионном возрасте уже меня кто-то должен носить – но ношу пока я. Вынужденная бодрость. О-па! Приехали. Какой закат озарил наши скромные стены!
– Смотри! Тень отца! – воскликнула Нонна.
Гордый профиль. Одна из несправедливостей жизни – твой профиль могут все увидеть – кроме тебя!
– Тень отца Гамлета, – усмехнулся он.
– Смотри лучше… олень! – На левый кулак я положил опрокинутую правую кисть с растопыренными пальцами. Тень: голова оленя и ветвистые рога! – Помнишь, ты меня научил?
Показывал он тени нам в Казани, у печки. Еще до войны!
– А вот, помнишь – собака лает! – Я поставил поперек лучей заката ладонь. Разводил-сводил пальцы – “собака лаяла”. Отец тоже поднял руку, но опустил – пальцы не слушаются.
Потрясающая ладонь у него! В два раза больше моей, тоже немаленькой!
Помню, как он мне на пальцах показывал – как расходятся судьбы. Было это тогда, когда я вниз как-то пошел.
– Вот гляди! – Два растопыренных пальца протянул. – Вначале вы вместе с другом, а потом все больше расходитесь: он все больше – вверх, а ты – вниз, – тронул нижний палец.
И я сразу понял все, на пальцах, и помнил уже всегда! И сейчас с улыбкой показал ему тень двух разведенных пальцев на стенке нашей.
Помнишь, отец? Все-таки всегда вверх мы шли!
Помню, как школа придавила меня: сразу изгоем себя почувствовал. Все уже друг друга знают откуда-то, громко разговаривают, куда-то идут.
Я один, потерянный. На самом первом уроке – как сейчас помню то отчаяние – выдали нам по серому листку в мелкую клетку, сказали: рисуйте что хотите! В сущности, каждый должен был нарисовать себя, чтобы учителям ориентироваться: кто сколько места в жизни займет. И помню, сколько я занял, стесняясь и всего боясь: одну клеточку!
Тупым серым карандашом, еле видным, нарисовал почему-то уточку, стараясь в клеточку ее поместить. “Смотрите, – самый скромный у нас!” – Мария Григорьевна мой листок показала, и ржали все! Таким путем, съедая меня, она с трудным классом контакт устанавливала. И тут приехал отец. Мы в Ленинграде жили уже, но он в Казань еще ездил, просо свое внедрял. Тихо спросил у бабушки: “Ну как у Валерия в школе дела?” Та вздохнула в ответ. И он подсел ко мне за стол. Где я, горемыка, кривые палочки выводил. Громко хлопнул по колену себя.
Проговорил любимую свою присказку: “Эх, товарищ Микитин – и ты, видно, горя немало видел!” Я самолюбиво отстранился. Но он огромной своей ладонью придвинул меня. И дальше помню – ясный морозный день.
Я, ликуя, сбегаю по мраморной школьной лестнице и – раскрываю отцу тетрадь. ЛЫЖИ ЛЫЖИ ЛЫЖИ. И – 5! Первый успех в моей жизни! Мы выходим с ним на мороз, снег сверкает, в ограде Преображенской церкви стволы трофейных шведских пушек торчат, сизые от инея.
– Молодец! – Батя смеется. – На лыжах пятерку догнал!
Умел сказать, да и сделать – мне только вспомнить да записать!
– …Где еда-то? – он весело произнес.
– Бяжу, бяжу! – крикнула с кухни Нонна.
…Агрономы тогда требовались срочно и в большом количестве. И на последнем курсе меня вызвали к директору института и спросили – не могу ли я поехать работать уже сейчас? Диплом мне обещали прислать на место, если я хорошо проявлю себя. И я с радостью согласился, поскольку у меня было уже много идей, которые страстно хотелось воплотить на практике. И я даже не спросил, куда ехать – земля есть везде, а другое меня не интересовало. Опять, как и в школе, я не доучился до конца. Но это постоянное “скорей” меня радовало, соответствовало моему темпераменту и нетерпению.
По приезде в Алма-Ату нас, как степных жителей, поразили прежде всего горы, поднимающиеся сразу за городом и покрытые снегом. Я остро почувствовал, что начинается совсем новая жизнь. В министерстве Казахстана выяснилось, что в самом городе нужен только один человек, но на юге Казахстана, в Чимкенте, формируется новая
Южно-Казахстанская область и там нужны агрономы. Мы тряхнули в кепке жребий. Выиграл не я. Жребий мне всегда доставался не лучший. Но это и сформировало меня. Лучшим он оказывался потом. И мы, уже только двое, купили билеты в Чимкент.
Выйдя из вокзала в Чимкенте, мы с удивлением увидели голую степь.
Стоял один-единственный дом азиатского типа, окруженный высоким глухим дувалом. Тут же мрачно стоял привязанный осел – и ничего больше. “Вот так приехали!” – горько засмеялся мой друг. Но приехавшие с нами пассажиры сказали, что нужно немного пройти вперед
– и будет город. Это вызвало у нас недоверие, поскольку до самого горизонта никакого города не было видно. Но мы все же пошли, и вскоре прямо у нас под ногами открылась глубокая красивая долина.
Между зелеными кронами виднелись железные крыши, покрашенные в самые разнообразные цвета. Мы обрадованно стали спускаться. Город оказался очень приятный. Дома все были одноэтажные, и в каждом дворе был сад.
Тротуары отделены от улицы бурными арыками и двумя рядами могучих деревьев, закрывающих пыльное небо, – они были гладкие, светло-серые и без коры, ранее таких я не видел. Все дома имели владельцев, и многие пускали к себе жильцов. Мы зашли с другом в понравившийся нам двор. Нас встретила полная седая женщина, как мы узнали, зубной врач. Фамилия ее была Колосенко, что нам, как агрономам, очень понравилось, о чем мы сразу же сказали ей, и она рассмеялась. Мужа у нее не было, была дочь, больная и прикованная к креслу, но очень веселая и образованная, и мы впоследствии подружились. Мы узнали, что в городе есть хороший парк с большой сценой, где часто гастролируют театры. Мы были прикреплены к столовой, но там, как и в магазинах, практически не было ничего. У нас в областном земельном управлении был заместитель заведующего Осипов, в задачу которого входила организация самоснабжения. Он ездил по окрестностям и покупал фрукты, овощи, рис, вино. И только лишь изредка – мясо. Что было удивительно для этих мест. Совсем рядом, под Ташкентом, наша семья спасалась от голода в двадцать втором году у одного из родственников матери. И в глазах у меня навсегда запечатлелась картина – как гнали баранов. Они шли как бы самостоятельно плотной пыльной массой несколько дней подряд. Иногда только вдоль этого бесконечного потока скакал всадник – и потом снова шли только бараны. То была настоящая бесконечность! Но баранов отобрали у хозяев и распродали по дешевке. Жители рассказывали, что еще совсем недавно можно было приобрести большого барана буквально за копейки.
И вот результат. Казахи, которые кормились всегда при баранах, остались ни с чем. Но, находясь в городе, где жили в основном госслужащие, мы плохо пока представляли масштабы бедствия. К нам подселились еще двое, присланные из нашего же института. Однажды в воскресенье один из них принес бутылку водки и предложил тут же выпить. Мне пить не хотелось. Я сказал, что не стоит и начинать, с одной-то бутылкой. Все начали смеяться. Я, обидевшись, схватил бутылку и выпил ее целиком. Ночевать мне пришлось в милиции, и я считаю, что тогда я выяснил свои отношения с пьянством раз и навсегда.
Наш начальник товарищ Арипов мне нравился. Этот пожилой человек всегда был целеустремлен и серьезен, и первое время я с удовольствием и даже жаром выполнял все его поручения. Особенно мне запомнилась одна поездка в дальний Сузакский район. Там только что было восстание против русских, и Арипов спросил меня, не боюсь ли я.
Я сказал, что нужно научить казахов возделывать землю, и тогда они не будут восставать. Арипов почему-то хмыкнул. Но ничего не сказал.
Я был наивен и горячо верил в успех науки, как многие тогда. С
Сузакским районом не было никакой оперативной связи, поэтому надо было как-то добираться туда. Предстояло составление плана области по заготовке кормов, однако не было никаких сведений оттуда о численности и состоянии сенокосилок в районе. Я ехал с присущим мне в те годы энтузиазмом. Поезд шел по главной магистрали, соединяющей
