— Я слышала, что вы историк, мистер Макэлпин, — приветливо проговорила Пегги, обращаясь к Джиму.
— Да, мне приходилось заниматься этим предметом.
— Историей?
— Вот именно.
— Мне кажется, Чак тоже занимается этим предметом, да и я… Наверно, мы все историки.
— Что вы имеете в виду?
— Мы все ведь как-то судим о том., что происходит вокруг нас.
— Ну все это не так просто, мисс Сандерсон.
— В самом деле?
— Конечно. Видите ли, прежде всего история — предмет философский.
— Расскажите, что с нами будет, мистер Макэлпин.
— Когда?
— Через несколько лет.
— Легонькую же задали вы мне задачу!
— А вы разве не создали на этот счет какой-нибудь теории, как все ученые?
— Там, где речь идет о людях, — ответил Макэлпин, — ничего нельзя сказать заранее.
— Вот это-то и хорошо, — произнесла она серьезно.
— Не поддавайся на удочку, Джим, — вмешался Фоли. — Пегги тоже кончала колледж. Кстати, вы с ней учились в одном университете.
— Я и не думала его разыгрывать, — сказала Пегги.
— Ну конечно, — подтвердил Макэлпин.
Но в глубине души он догадывался, что Пегги не принимает его всерьез, и был бы не прочь разубедить ее, если бы знал, как это сделать, чтобы не создавалось впечатление, будто он оправдывается. В тот момент, когда она поставила стакан и, улыбаясь, взглянула на Фоли, Макэлпин понял вдруг, в чем ее прелесть. Выражение ее глаз, спокойное и ясное лицо и даже эта мягкая безмятежность не порознь, а сливаясь делали ее трогательно-милой и невинной, и Макэлпин гордился тем, что только он один знает это.
У девушки из кармана торчала какая-то зеленая книжица. Макэлпин потянулся и, не перебивая ее разговора с Фоли, вынул брошюрку, которая оказалась обзором негритянской литературы.
— Среди этих негритянских писателей есть недурные, — заметил он.
— Они знакомы вам, мистер Макэлпин?
— Более или менее. Читал некоторые рассказы и кое-что из стихов. У них и поэты есть неплохие.
— По-моему, да. Вам они нравятся, Чак?
— Еще бы, — отозвался тот, но его голос изменился, он звучал чуть суше. — Кому же они не нравятся? — добавил он небрежно.
— Кое-кому не нравятся, — рассеянно проронила Пегги, взяв у Макэлпина брошюру и вставая. — Мне пора. Серьезно.
— Выпейте еще стаканчик, Пегги, — взмолился Фоли. — Куда вам спешить в одиннадцатом часу?
— Нет, я правда спешу, и мне не хочется опаздывать. Помните, я сразу вам сказала, что выпью только один стакан.
— Останьтесь, Пегги, — попросил и Макэлпин, да так жалобно, что губы девушки дрогнули в улыбке. Они принялись в два голоса ее упрашивать, а Пегги, не вступая в спор, продолжала застегивать пальто.
— До завтра, Чак, — сказала она.
— Вы сюда еще придете? — спросил Макэлпин.
— Разумеется, — ответила она. — Каждый день в полпятого я напрашиваюсь к Чаку на чашку кофе. Ну пока. — Она взглянула на часы над баром и быстро вышла.
— Куда это она? — спросил Макэлпин.
— Наверно, на свидание.
— У нее кто-то есть?
— Она всюду бывает с одним малым по имени Генри Джексон. Он художник, рисует для рекламы. По-моему, немного чокнутый. Но я знаю, что сейчас его нет в городе.
— Так с кем же у нее свидание в такую позднь?
— Мне-то откуда знать? — усмехнулся Фоли, и Макэлпин добавил:
— Я ведь просто так спрашиваю.
Его и впрямь задело, что девушка ушла одна, ясно дав им понять, что не нуждается в провожатых. А ведь он знал теперь, как она трогательна и невинна и как необходимо ее оберегать, только незачем было объяснять все это Фоли.
— Вот послушай-ка, Джим, — начал Фоли. — Что особенного она тут сказала? Ничего. Но это не играет роли. Другая на ее месте старалась бы показать нам, какая она умная и образованная. Пегги это не нужно. Что за девушка, Джим! Я при ней молодею.
— Тебе бы встретить ее пораньше, — сказал Макэлпин.
— Увы. Она устроилась к нам в агентство машинисткой, и я сразу ее заметил. В ней ведь шика нет, верно? Обратил внимание? Но столько женственности. Совсем неважно, во что она там одета. Мне кажется, у нас ее все любят. Едва она войдет, начинают сиять. А мы ведь знаешь, народ прожженный, тертый. И отчего так? Сам не пойму. Наверно, приятно снова почувствовать себя молодым. Наш сердцеед Фред Лалли за ней ударяет. Мы предложили ему крупное пари, что он останется с носом.
— Зачем же вы ее так унижаете?
— Хотим его проучить.
— Но ведь вы тем самым толкаете к нему эту девушку.
— Пусть попробует толкнется, она его так отошьет.
— Чак, ты влюблен в нее?
— Не говори глупостей. На этих делах я давно поставил крест. Просто мне с ней приятно, вот и все.
Еще никогда за все время своей дружбы они не чувствовали, что так близки друг другу. Допив коктейль, они оделись и вышли. Снег все падал, он устлал пушистым слоем землю, выбелил пальто и шляпы прохожих. Ровный белый покров снега на мостовой спрятал следы девушки, и нельзя было догадаться, в какую сторону она пошла.
— А ведь будет метель, — сказал Фоли.
— Самая настоящая, — кивнул Макэлпин. — Ты заметил, у Пегги нет ботиков. Только легкие туфельки. По такому снегу…
Чуть заметно улыбаясь, Фоли спросил:
— А ведь я был прав, а, Джим?
— Необычная девушка… Мне кажется, я тебя понимаю.
— Я знал, что ты поймешь, — сказал Фоли.
На улице они некоторое время постояли у входа, не спеша расстаться с радостным и ясным впечатлением, связавшим их в этот вечер. Вскоре у обоих на полях шляп забелели снеговые венчики.
— Боже мой, опоздал! — спохватился Макэлпин. — Вот ужас-то!
— Это же в двух шагах, Джим.
— Ты не пойдешь со мной?
— Нет, я сейчас отправляюсь в «Клуб трепачей».
— Куда, куда?
— В ресторан «Шалэ», это внизу, возле Дорчестер, — с усмешкой пояснил Фоли. — Там я пью всерьез. Пока, Джим.
— До завтра, — сказал Макэлпин и торопливо направился в студию.
«Что за непростительная рассеянность», — досадовал он на себя, пока лифт неторопливо тащился на третий этаж. Украдкой заглянув в дверь большой студии, он увидел, что опоздал. Оркестранты уже укладывали инструменты. Несколько музыкантов и трое членов Молодежной Лиги разговаривали с Кэтрин. Она стояла, накинув на плечи шубу, в высокой бобровой шапочке и из-за этого казалась выше всех в студии. Белобрысый режиссер в зеленой рубашке и ботинках на каблуках вылез из своей кабины, чтобы поздравить Кэтрин с удачным выступлением. «Расскажу ей об этой странной девушке, — решил про себя Макэлпин, в некотором смущении останавливаясь на пороге, — и о Фоли, о том, как он ею очарован. Ей, верно, будет интересно». Потом Кэтрин увидела его, и он прочел в ее глазах обиду.
— Джим, посидите. Я сию минуту, — проговорила Кэтрин своим ясным, отчетливым голосом. Но она не спешила. Макэлпин понял, что она нарочно заставляет его ждать. Он сел за стол около двери, взял из пачки несколько листков бумаги, вынул карандаш и начал рисовать.
— Бога ради, извините, Кэтрин, — сказал он, вскакивая с виноватым видом ей навстречу. — Как прошла передача?
— Меня пытаются уверить, что я произнесла чрезвычайно сильную и зажигательную речь. Что это? — Она увидела рисунок. — Кого вы тут изобразили? Да ведь это я! Как хорошо! Можно, я покажу всем?
— Не надо.
— Как хотите, но я все равно его забираю. Надпишите мне его, Джим.
Он улыбнулся и написал: «Мадам Радио».
— Годится?
— В самую точку. — Кэтрин спрятала рисунок в сумочку. — Ну пойдемте. Этот коротышка режиссер — престранное создание. Мне кажется, на радио все с причудами. Слишком долго варятся в собственном соку. Замариновались.
— Вернее, законсервировались.
— Вот именно. Я чувствовала, что здесь какое-то другое слово.
В лифте она сказала:
— А отчего вы опоздали, Джим?
— Я был с Фоли. Мы заболтались, и время прошло незаметно.
Они вышли на улицу.
Снега намело уже по щиколотку.
— Боже мой, Джим, как чудесно! — воскликнула Кэтрин. — Больше всего люблю зиму. В такую погоду, как сейчас, хочется в горы, хочется ходить на лыжах. Вы ходите на лыжах, Джим? Очень досадно, если нет. Кстати, вы мне так и не сказали, где же это вы засиделись с Фоли?
— Здесь, напротив. Мы пили коктейль, — ответил он.
— Здесь, напротив, — повторила Кэтрин. — Он был так занимателен?
— Чак интересный собеседник, когда в настроении.
— Я прекрасно знаю, что такое Фоли. Вы скажете, я его не люблю, потому что он был приятелем моего мужа? Но объясните мне, Джим, почему он проводит все время в обществе боксеров, пьяниц и каких-то темных личностей? Ведь это позерство, комедия. Я знакома с людьми, с которыми он учился в школе, прекрасно знаю, к какому обществу он принадлежит. Неужели он дуется на людей своего круга потому, что не поладил с женой?
