— Да конечно, конечно, — со слезами уверяла та, тоже обнимая дочь.
Марина первый раз за все это время от души ответила, обхватив худые плечи и прижав мать к себе. От нее пахло кухней и чем-то залежалым, как в их кладовой.
Уже из окна Марина видела, как Наташа с бабушкой машут ей, стоя на дороге, пока автобус не скрылся за поворотом. И думала, что все могло бы быть иначе. Мать могла бы жить с ними, увезти ее отсюда — и оставляли бы на нее Наташу, и была бы опора, когда все случилось, и ехали бы сейчас вместе. Как-нибудь с трудом, но справились бы. Только вот не оставила бы она тогда Олега, не согласилась бы… В какой-то момент Марина с удивлением поняла, что не плачет, просто сидит в расстегнутом пальто, дрожа от холода, и комкает в руках платок. Вернется, заберет дочь, и будет и новый дом, и море, и все что захотят. Обязательно. Уже у станции снова заметила она щенков под платформой. Все они мирно спали, свернувшись калачиками возле матери. Не сдержавшись, она подошла, достав из пакета зажаренных для нее матерью котлет. Собака настороженно поводила глазами, но когда поняла, что кормят, завиляла хвостом и отпустила уже нюхающих воздух щенков, тут же побежавших толкаться возле лакомства на куске газеты.
* * *
Со дня отъезда мамы прошла неделя, и Наташа никак не могла привыкнуть к новому месту. Все здесь было чужое и непривычное. Дом стоял на краю леса, и права была тетя Зоя — ночами тут было страшно. Скрипы и свист ветра в щелях не раз заставляли Наташу просыпаться ночами, и она сама вставала и закрывала оставленную тетей Олей открытой дверь. Уж лучше было закрыть и остаться в маленькой комнатке с ночником, чем слушать, как где-то в доме тихонько шлепает по полу и скребется что-то невидимое, а по чердаку словно кто-то ходит.
— Это ветер, — успокаивала бабушка, когда Наташа говорила, что ночами слышит что-то в доме. — Или мыши. Знаешь, как мыши скребут? — Бабушка сама скребла пальцами по столу. — Так?
— Так, — кивала Наташа и на время успокаивалась.
Ира ничего не боялась, она была такой непохожей на всех подруг Наташи, которых та знала в садике. Смелая, немного грубая, Ира порой была непредсказуема, могла засмеяться невпопад и вдруг резко хлопнуть в ладоши или стукнуть чашкой по столу. Она была «громкой», как точно назвала ее как-то бабушка. И сделать с этой громкостью было ничего нельзя — характер. Наташа нечасто общалась с ней, стараясь оставаться с бабушкой. Как и со второй двоюродной сестрой — Олей, которая ходила смурная и только порой о чем-то шепталась с Ирой, после чего та либо отмахивалась, либо начинала хохотать, и Оля обижалась.
Дядю Олега Наташа пока видела нечасто, только когда садились за стол. Он не особо обращал на нее внимание и сам был всегда каким-то грубым, отталкивающим. Все в его речи, движениях заставляло Наташу невольно его сторониться. Умей девочка рассуждать по-взрослому — наверняка провела бы аналогию с Ирой, и поняла, что дочка вся в отца. Родных детей он воспитывал отрывистыми приказами и просто своим присутствием, чего порой бывало достаточно, чтобы они ходили по струнке. Даже Ира держала себя в руках и не баловалась. А пару раз Наташа была свидетелем того, как она получала от отца подзатыльники и оплеухи. Самым удивительным было для девочки то, что Ира не плакала, не жаловался никому, да и вообще принимала все как есть. Это пугало. Значит, так тут принято, и так может быть и с ней. Порой дядя Олег вставал рано и куда-то уезжал. Наверное, тоже работа, догадывалась Наташа. А когда было не так, он проводил все дни дома, и в эти дня Наташа старалась не показываться. Она пока не понимала, что за угроза исходит от него, но когда встречалась с ним глазами — чувствовала, что он не хочет ее видеть и не хочет, чтобы она была здесь.
Тетя Зоя первое время была ласковой и старалась подбодрить Наташу, как могла. Но девочка все равно чувствовала фальшь, когда старания были вымученными. Да и наскучивала она тете Зое очень быстро. Скромная и не привыкшая к чужим девочка с трудом представляла, как жить в частном доме со своим хозяйством, и хоть честно старалась принимать участие в жизни новых родственников — опыта у нее не было. В первый раз пойдя с тетей Зоей в небольшой курятник, обеспечивающий семью яйцами и мясом, Наташа, которой та дала корзинку для яиц, неосторожно повернулась и уронила одно. Тетя Зоя нахмурилась и ничего не сказала, но больше ее помогать не брала.
На третий-четвертый день она поймала скачущую во дворе Иру и попросила пойти пригласить Наташу погулять.
— А то сидит там одна, общается только с мамой, как не от мира сего, — сказала она.
Ира с порога забыла, зачем шла к Наташе, когда увидела у нее на кровати россыпь интересных вещей — игрушек, раскрасок, всего, что Наташа привезла из дома. Она тут же подошла и схватила приглянувшийся прозрачный шарик-ночник.
— А это что? — вместо приветствия громко спросил она, делая ударение не на слово «что», а на «это».
Наташа, проводившая ревизию вещей, поджа ла под себя ноги и немного отодвинулась, с беспокойством наблюдая за шаром в ее руках.
— Светик… — робко ответила девочка.
— Светик — это имя. — Ира глянула на нее, не понимая, что она делает и почему отодвигается. — А это что?
Наташа растерялась, не зная, что ответить. Светик всегда был светиком. Даже с мамой они его так называли.
— Ты говорить умеешь? — Бойкая Ира приблизилась к кровати, опершись о нее руками.
— Да, — ответила Наташа, не понимая, чего от нее хотят.
Говорить она умела обо всем и со всеми, но в последнее время какая-то преграда мешала ей это делать, от растерянности и неопределенности не было желания. А теперь она и вовсе часто проглатывала язык.
— А что это? — нетерпеливо повторила Ира.
— Светик…
Ира посмотрела на нее, будто не понимала, на каком языке она говорит. А потом вдруг развернулась и направилась из комнаты с ее ночником. Наташа некоторое время не могла понять, почему так и куда она идет. Конечно, и прежде дети в садике могли отобрать игрушку, и приходилось невольно играть с ними в догонялки, но теперь игра словно была другой. И не было той спокойной дружелюбной светлой комнаты, где воспитательница играла с ними и показывала мультфильмы, и в этом доме она не видела еще ничего хорошего. Вздрогнув от мысли, что Ира заберет светик себе, Наташа отбросила куклу, спрыгнула с кровати и побежала за ней.
Та была уже на кухне, она подошла к матери, резавшей что-то за столом. Наташа, не решившись идти дальше, остановилась в дверях.
— Мам, а это что? — невозмутимо спросила Ира, будто вещь была просто находкой и хозяйка не стояла за ее спиной.
Тетя Зоя устало взглянула на шарик.
— Это ночник, дочка, — ответила она, не прекращая резать. И в упор не видя Наташу.
— А что он делает?
— Горит.
— Как спичка? Или костер?
— Нет, Ириш, как лампочка. Вставь в розетку и посмотри.
Наташа не могла поверить. Мама всегда говорила ей, что прежде чем брать чужое — нужно спросить. Шарик был ее. А Ира просто так сейчас подошла к розетке и вставила в него вилку, после чего шарик засиял. «Она захочет оставить его себе!» — в ужасе подумала Наташа, отчаянно переводя взгляд на тетю Зою. Та словно вовсе не видела ее!
— Ух ты! — воскликнула Ира. — Я тоже такой хочу, мам!
— Купим, когда в город поедем. — Зоя сбросила в миску нарезанные овощи и убрала со лба волосы.
Ира, довольная, вынула шарик из розетки и, заметив Наташу, просто подошла и отдала ей. Девочка, все еще растерянная, приняла свою вещь назад. Ничего страшного не произошло, но неприятный осадок остался. Она помнила, как такое случалось раньше, и чувствовала разницу — тут никто не скажет Ире, что вещь не ее. Тут Ире можно, наверное, все.
Наташа поспешно вернулась к себе и быстро спрятала светик и все игрушки под одеяло.
Привыкшая быть единственным ребенком в семье, Наташа болезненно воспринимала то, что здесь на нее обращали внимание в последнюю очередь. Она видела, что тетя Зоя, в первую очередь выбирая для дочерей кусочки получше за обедом, кладет ей то же, что и всем. Наверное, ее ошибкой было сразу дать понять, что к их укладу жизни она не готова. Что не хочет отдавать Ире свой светик и что может разбить яйцо в сарае, где тетя Зоя занималась хозяйством и где жили большие животные, которых прежде Наташа видела только на картинках. Может быть, ее любили бы больше, участвуй она во всем этом, как Ира, целыми днями от скуки ошивавшаяся во дворе. Но Наташа не умела быть такой, при всей своей прошлой открытости и общительности она была осторожной. И, как любой ребенок, тонко чувствовала то, что взрослые пытались скрыть. А теперь и вовсе все больше замыкалась в себе.
Единственной, кто искренне полюбил девочку, была бабушка. Со временем привыкнув к мысли, что Марина не до конца простила ее за то, чего недополучила в детстве, Полина старалась как можно больше сделать теперь для внучки. И поражалась, как могла пропустить, не заметить ее взросление, не приехать, не видеть Наташу столько лет. Олег был против, он не считал это обязательным. Городские жители, на его взгляд, были успешнее и куда счастливее, и переживания за Марину его с самого начала откровенно злили. Со временем Полина и сама привыкла, но теперь понимала — зря.
