Илья Стогов - mASIAfucker

— Представь, что скажет своему капитану следопыт! Ты видел его рожу, когда мы встретили Сашу?

Мы громко смеялись.

По дороге из Ленинграда где-то в непролазной русской грязи застряли машины с аппаратурой музыкантов. Поэтому волгоградские концерты задерживались. К моменту, когда мы приехали, задерживались уже дня на три.

Директор тура выписал нам с Пингвином удостоверения рабочих сцены. Каждое утро мы ездили с музыкантами во Дворец спорта и узнавали, что аппаратуры по-прежнему нет. Музыканты пробовали репетировать, а я танцевал свой твист в гулком и пустом зале.

Афишами был заклеен весь город. Последние билеты продали за месяц до первого концерта. Вокруг Дворца спорта бродили толпы разъяренных зрителей. Единственным человеком, которому задержка нравилась, был я.

Спать нас с Пингвином пристроили в номере «бравовских» ударника и саксофониста. Те стащили с кроватей на пол дополнительные матрасы и даже выделили нам одну на двоих подушку.

На подпевках в «Рондо» в те годы работала красивая, похожая на Кайли Миноуг, певица. Сегодня она считается главной секс-достопримечательностью страны, а тогда девушка кипятком разводила нам с Пингвином суп из пакетиков, и мы говорили ей: «Спасибо, Наташа».

Вечерами, не зная чем заняться, все напивались в гостиничной бильярдной. С алкоголем в стране были проблемы, но парни находили какие-то способы. Способы были действенными. Иногда по утрам музыкантов находили без сознания в ванной.

Агузарова в вечеринках не участвовала. За первую неделю я вообще видел ее только один раз. Агузаровская гримерша, крошечная азиатская девушка с дюжиной тяжелых колец в каждом ухе, смеялась надо мной и Пингвином и говорила хозяевам номера, в котором мы спали, чтобы те не мешали нам вечером заниматься онанизмом перед фотографией Жанны.

Она, кстати, единственная из музыкантов оценила мои ботинки:

— Отличные ботинки. Дорогие?

— Не очень.

— Как у вас в Питере называются парни в таких ботинках? Стиляги?

— Твистеры.

— Не стиляги? Именно твистеры?

— Лучше, чтобы я был стиляга?

— Будь кем хочешь. Твистер, панк, хиппи, gay, фашист, баптист… лишь бы не совок.

Накануне дня, когда аппаратура все-таки приехала, грустный, похожий на англичанина блюзмен достал канистру домашнего вина. Нам, несовершеннолетним, хоть это и было illegal, тоже налили.

Попивая вино и стукая кием по шарам, музыканты обсуждали кого-то из своих приятелей:

— Он проснулся с утра: денег ровно три рубля девяносто копеек. Причем он помнил: сегодня нужно звонить немцам. Именно сегодня, завтра будет поздно. То есть немцы обещали, что запишут ему пластинку, пришлют приглашение на гастроли, все такое… Полная сбыча мечт. Но денег: три рубля девяносто копеек. То есть хватает либо на звонок немцам, либо на две бутылки портвейна… На то и на другое одновременно не хватает…

— И что он выбрал?

— Что он мог выбрать? Разумеется, портвейн. Ни пластинки, ни гастролей так и не получилось…

Я слушал эти обрывки чужой взрослой жизни и был готов заплакать. Мне было пятнадцать лет, и я обещал самому себе, что свою жизнь проживу именно так… что мечта всегда должна оставаться мечтой… а выбирать нужно то, что достойно мужчины.

Я был уверен, что Волгоград взорвется не хуже, чем взорвался мой собственный город… но он не взорвался.

Милиции на концертах было почти столько же, сколько зрителей. За попытку не то что начать танцевать, а хотя бы встать с кресла, люди отбывали в пикет до конца концерта.

Больше всего меня расстроило даже не это. Сладенькие попсовые «Рондо» понравились Волгограду больше, чем рок-н-ролльщики «Браво». Тем долго аплодировали и даже подпевали, а к третьей песне Агузаровой зал начал пустеть.

После концерта Агузарова рыдала у себя в гримерке. Ее истерика была слышна даже на улице. Ее успокаивала азиатская девушка.

— Уроды! Все уроды!

— Да, Жанна.

— Они уроды!

— Да, Жанна!

— Мы, блин, круче, чем «Rolling Stones»! А они — уроды!

Потом Агузарова потребовала, чтобы все объявили «Рондо» бойкот. Музыканты устали. С ней никто не спорил. Они просто погрузились в автобус и уехали в гостиницу.

Я тоже сидел в автобусе. Снаружи, у черного входа во Дворец спорта, кучковались такие же, как я, но из Волгограда. Я даже хотел им крикнуть, что «Икарус» идет именно в гостиницу… не на небеса, парни, нет!., я точно выяснил: в гостиницу!… Но не стал.

Через два дня у меня был день рождения. Мне исполнялось 16 лет. Я становился совершеннолетним и с этого дня мог нести уголовную ответственность за многие проступки, за которые раньше нести не мог.

От музыкантов мне хотелось получить какой-нибудь подарок. Ну, например, чтобы носатая Агузарова поцеловала меня в губы… что-нибудь в таком роде. Я не знал, как им об этом сказать.

За меня о дне рождения сказал Пингвин. Поцелуя я не дождался, зато «бравовский» гитарист подарил открытку с автографом, а остальные сказали, что 16 лет — дата круглая, и крепко пожали мне руку.

Концерт в этот день начался с того, что конферансье (все та же t-shirt… все тот же пиджак с блестками…) вышел на сцену и не стал рассказывать анекдот, который я слышал уже раз сто.

Вместо этого он сказал:

— Приветствую, Волгоград! Я вижу, что вы рады нашей встрече, ведь каждый концерт — это праздник. А еще сегодня особый день. Сегодня день рождения у нашего друга… вот он сидит, прямо в первом ряду. Этому парню исполняется шестнадцать лет, давайте начнем наш концерт с того, что встанем и поаплодируем ему!

И тогда все зрители, битком набившиеся в здоровенный волгоградский Дворец спорта, поднялись и долго хлопали невидимому мне, сидящему в первом ряду.

Может быть, все подумали, что это шутка… что суть не в парне, у которого день рождения, а просто таким способом конферансье заводит зал… все орали, топали, свистели… продолжалось это долго.

Я был единственным человеком во всем Дворце, который остался сидеть. Я думал о том, что если так все начинается, то что же будет дальше? Как будет выглядеть мой тридцатый день рождения, если шестнадцатый — вот он?

Как выяснилось, дальше все следовало по нисходящей. Тридцатый день рождения был обычным днем, который трудно вспомнить… просто день.

За следующие пятнадцать лет моя страна много раз изменилась… изменялся и я… не скажу, что все эти перемены меня радовали.

На третий день езды в поезде соседка по купе, светловолосая русская девушка, посмотрела в окно и сказала:

— Ой, верблюд!

Я свесился с верхней полки и тоже увидел верблюда. Даже двух: маму-верблюдицу и верблюжонка. Это были могучие скоты с толстыми ногами, с парой могучих мохнатых горбов каждый. Они напоминали машины-убийцы из «Star Wars», эпизод V.

Само окно было разбито камнем, но осколки заботливые проводники склеили скотчем. На полу купе валялись мои кеды со звездами. Кеды назывались «Converse». Они были светлыми.

Было время, когда, чтобы попасть в эти края, люди снашивали сотни пар такой обуви. И тратили несколько лет жизни. Теперь все проще. Поболтался с приятелями по клубам, доехал до вокзала, купил билет, и твои кеды еще не успели испачкаться, а ты — за четыре тысячи миль от квартиры, где тебя ждет жена.

Весь первый день за окном были леса, на второй появились степи, а теперь начиналась пустыня. Жалко, что я не съездил в эти края школьником: имел бы твердую пятерку по географии.

Юг России был забит военной техникой и теми, кто знает, с какой стороны к этой технике подойти. Военные ехали в Чечню, ехали из Чечни, ехали в регионы, расположенные рядом с Чечней, а параллельно с ними во всех перечисленных направлениях передвигались и сами чеченцы.

Едва мы отъехали от Москвы, по внутриэкспрессному радио зазвучала турецкая музыка. Рыдающие голоса и барабаны — как просыпавшаяся крупа. Русские морщились и выключали динамики. Узбеки улыбались и делали погромче.

У меня дома есть пара компакт-дисков с такой музыкой. Они выпущены в серии, которая называется «Этническая коллекция». Однако здесь ритмы звучали совсем иначе.

Понимаете, тигр в зоопарке и тигр, который стоит поперек тропинки, по которой вы идете домой, — это одно и то же животное. Но воспринимаете-то вы его неодинаково, правда?

Когда наш поезд останавливался на станциях, русские бабушки с криками: «Салям алейкум! Пирожков не желаете?» — бежали вдоль вагонов.

Одна старушка продавала громадных красных раков. Дети Азии столпились вокруг, долго кричали на своем языке и тыкали в раков пальцами, а потом поинтересовались: если съесть этих животных, они не укусят клешнями изнутри за живот?

Купе, в котором я ехал, было единственным «русским» на весь экспресс. Там ехал я, девушка-блондинка, совсем древний голубоглазый старик и молчаливая женщина, сопровождавшая старика.