Но у меня уже был опыт зрителя — я знал, что вскоре все переменится.
Фердинанд приближался к присланной ему подруге как бы между прочим, и вдруг… — опа! и он уже у нее на спине.
Совместное ритмичное движение свиней, которое начиналось после этого, будоражило наших дачников и случайную зрительскую аудиторию — батраков и служанок. Мне, наоборот, происходящее казалось священным и мистическим: ведь здесь закладывается начало новой жизни. Деловое поведение чушек заслуживало уважения: они изо всех сил перетирали копытами землю, в их крохотных глазках не было и следа похоти — скорее, удовлетворение. До того глубокое, что оно казалось почти равнодушием. Взгляд их выражал какое-то особое, изумительное отсутствие. Такой отсутствующий взгляд был у нашего пса, когда он самозабвенно чесал задней ногой за ухом. Должен признаться — в моем следующем сравнении не нужно усматривать насмешку или дешевое зубоскальство, — такое блаженное отсутствие я видел и в глазах пожилых матрон, когда они за молитвой слушали органную прелюдию и ждали начала псалма. Нечто подобное я ловил в своих собственных глазах (конечно, в зеркале), когда перемножал в уме двузначные числа. (У меня, кстати, карие с золотинкой глаза, и такой взгляд, который один анонимный мастер фламандской школы изобразил в глазах нашего Иисуса Христа в Гефсиманском саду.)
Уже взрослым я читал поучения средневековых священников крещеному люду. Сожительство мужчин и женщин во имя рождения детей не заслуживает осуждения. Но только если от этого не испытывают удовольствия! По-моему, в этом смысле свиньи вели себя весьма похвальным образом. Разве что пены на их пятачках было чуть больше, чем обычно.
Я следил за всем происходящим, как уже сказано, зорко: ведь речь шла о мистерии зарождения жизни — в кульминационный момент жаркая струя почти животворного вещества должна была ударить из одной плоти в другую, чтобы там стать истинно животворной. Происходившее в свином загоне после этой высшей точки делалось неинтересным. Недавние партнеры равнодушно покидали друг друга, не изъявляя никакой нежности, расходились, так сказать, "не произнеся ласкового (свинского) слова". И если в глазах чушки еще была некая мечтательность, то только от сознания того, что дома именно в этот час подругам раздают репу и болтушку.
Почти всегда рядом со мной на наблюдательном посту был и Анти с соседнего хутора (вернее, из бани) — настоящий деревенский мальчишка, куда умнее меня в вопросах природы и пола. Он и выглядел необычно: волосы всегда стояли торчком и не поддавались гребешку даже в мокром виде. Дедушка говорил, что Анти не виноват — у него, удивительное дело, три макушки; а ведь у нормального-то человека только одна. Поэтому Анти такой рогатый. И с зубами ему не повезло — зубы у него были синеватого оттенка и кривые, казалось, им во рту тесно, так что они налезали друг на друга и далеко выдавались из-под верхней губы, как… не знаю что. В общем, красавцем Анти не был. Но мне он был неприятен тем, что любил жестокие зрелища: прослышит, что на селе где-то забивают свинью, и уговаривает меня пойти посмотреть. Сильнейшая, дескать, вещь.
Анти был из бедной семьи и все навязывался мне то ли в помощники, то ли в прислугу — не могу даже точно определить. Когда наш хряк выполнял свою хрячью работу, Анти приглашал поглядеть и девчонок. Я никак не мог понять зачем. Лехти и Лууле иногда приходили; зато Реэт, которая нравилась мне больше всех сельских девочек, — никогда.
Лехти с Лууле вовсю хихикали у свиного закута; и, надо признаться, наблюдать, как они там вертелись, было по-своему здорово. А вот Анти испытывал от этого ну прямо особое удовольствие. Он говорил, что, когда глазеет на девчонок, глазеющих на спаривание свиней, у него "встает". И что вечером в постели — ну, сам знаешь… А я тогда еще не знал. И он советовал мне вообразить какую-нибудь хорошенькую девчонку. Лучше, если голую. Вот тогда, мол, увидишь, что будет…
Сейчас в любой книге по медицине можно прочесть, что самоудовлетворение — именно его имел в виду Анти — вовсе не смертный грех. При отсутствии партнера оно встречается даже в животном мире. А вот в дедушкиных книгах готическим буквами саморастлителям, или ученикам Онана, угрожали слепотой и чахоткой. И вроде от этого еще можно было свихнуться… Хотя меня в ту пору страсти не терзали, так что и бояться особенно нечего было, все-таки меня радует, что нынешняя молодежь в этих вещах умнее. Как говорится, счастливое детство! Сейчас повсюду царят онанотолерантность и… мастурбопермитабельность. [2]
Занятие онанизмом в нашей свободной Эстонии принадлежит к основным правам каждого человека, поскольку нигде в нашей конституции не запрещено. И правильно! Замечательно, что запретам, выдуманным самими людьми, не придают больше теистической изначальности.
Так-то вот.
Оставим теперь всяческие теистические или божественные изначальности и прогуляемся вновь по светлым, но и по темным аллеям моего детства… Да что там "прогуляемся" — Анти помог мне промчаться по ним бешеным галопом.
* * *
У нас был знаменитый на все село, нет, даже на всю волость, вишневый сад. Сладкие темно-красные ягоды, не какие-нибудь черешни. Я давно уже наелся вишнями. Мне больше нравилась малина, которой в нашем саду было не очень-то много. Я говорил девочкам, чтобы смело приходили к нам в сад есть вишни — дедушка и бабушка не возражали. Только деревья вытянулись, так что приходилось лазать. Но Анти не нравилось такое простое мое разрешение. Он сразу взял верховное командование на себя и объявил — кто хочет вишен, должен забраться на дерево без трусиков!
— Так я их летом вообще не ношу, — торжествовала девятилетняя Лууле.
А Лехти — ей было тринадцать — заерзала. Видно, задумалась, стоит ли.
— Одной Лууле мало! Ты тоже должна! — Анти был непреклонен. — Или обе, или вообще никто! — заявил он. Со своими дыбом стоящими волосами он был вроде какого-нибудь Недотепы. Мне на ухо он шепнул: "Лууле еще совсем ребенок, а Лехти совсем другой табак — есть и сиськи, есть и писька…".
Девочки стояли поодаль. О чем-то сговаривались — Лехти, похоже, чему-то подучивала Лууле. Потом они на минутку забежали за кусты смородины и вскоре уже лезли на вишни. И в самом деле без трусов!
Мне было немного стыдно, я боялся, что в сад выйдет бабушка и рассердится. Но вышел дедушка. Поглядел на девчонок и усмехнулся.
— Смотрите, ветки не ломайте, — наказал он. — А ты, юный хозяин, будешь в ответе.
Дальше! Девочки полезли, сверкая голыми ляжками, а у Лехти что-то там темненькое сверкало. А я был, как уже понял любезный читатель, еще в препубертантном возрасте, так сказать, "ребенок-индивид с неразвитым либидо и с еще только формирующимися влечениями", как, очевидно, выразились бы психиатры. Но нечто вроде пре-либидо я все-таки ощущал. Я уже не был совершенно равнодушен. И глазел вверх на девочек с большим интересом.
И тут вдруг… мне на шею льется что-то теплое и мокрое…
— Ах, б…., мочишься хозяйскому сыну на голову!!! Пошла с дерева! Быстро! — рявкнул Анти.
Но полностью на моей стороне, как бывало в других случаях, Анти на сей раз не был — может, даже злорадствовал в глубине души. Но девчонкам, разумеется, тут же начал выговаривать:
— Вы, существа безмозглые (выражение моей бабушки), да вы хоть понимаете, чего творите — хозяин хутора господин Юри позволил вам лазать по деревьям, первый человек в товариществе парового котла, и единственный здешний фотограф, и великий знаток электрического дела, именно на его пилораме получают работу ваши отцы и матери. Вам великодушно разрешают поесть вишен, а вы так… Немедленно просите прощенья!
Но эта речь Анти была мне еще больше не по нраву, чем малюсенькая струйка, которая в меня попала (если вообще попала толком-то). Я вспомнил и то, что история как бы повторяется — ведь и я в родильном доме сотворил такой же фокус…
То, что Анти делил людей по их состоятельности, было мне противно по самой моей природе. Мне не хотелось быть для других чем-то вроде священной коровы из-за богатства моего деда, до которого он, начав бедным крестьянским мальчонкой, в конце концов, дошел долгими годами тяжелого труда. О каждом человеке нужно судить по нему самому, из материнского лона все младенцы являются в наш мир равными! Это должен осознать каждый член общества. Выходка девчонок была неприличной, но в глубине души я знал, что задумывалась она скорее как шутка и что ни Лууле, ни Лехти не держат на меня зла. И уж наверняка я нравлюсь им больше Анти! И, может быть, именно в Анти они и целили. А заискивающая, подхалимская речь о хозяйском сынке, который из-за своего дедушки, первого человека в молотильном товариществе и так далее, заслуживает особого уважения, по-моему, никуда не годилась. Особенно теперь, когда — об этом же писали в газетах — новое, прогрессивное, демократическое и дружелюбно настроенное к России правительство, опираясь на самые широкие слои населения, наконец по праву взяло власть в свои руки! Кстати, над этим обстоятельством я к тому времени успел поразмышлять куда больше, чем, вероятно, многие другие мои сверстники. Мой врожденный инстинкт — без колебаний идти в ногу со всем новым — уже давал о себе знать. Это был своеобразный, как бы это сказать… духовный зуд, который позже я не раз испытывал в жизни.
