Самыми странными были: «мясо», «людоеды» и «наказание», употреблявшиеся без сколько-нибудь ясного смысла. Некоторые выражения стали, однако, вскоре понятными.
Когда они после прогулок возвращались к урокам, мальчик мог сказать, что теперь они пойдут на «суровый экзамен» или «суровый допрос». В датской юридической терминологии это выражение означало то же, что и «пытки», которые были в то время разрешены и исправно применялись правосудием. Ревердиль как-то в шутку спросил, неужели мальчик полагает, что его будут пытать каминными щипцами.
Мальчик с удивлением ответил, что да.
Это было само собой разумеющимся.
Только некоторое время спустя Ревердиль понял, что это выражение как раз не было шифром, скрывавшим нечто другое и загадочное, а содержало вполне конкретное сообщение.
Его пытали. Это считалось нормальным.
Задачей гувернера было обучение датского самодержца, обладавшего неограниченной властью.
Однако это входило не только в его задачу.
Ревердиль приступил к своим обязанностям день в день через сто лет после переворота 1660 года, который практически лишил дворян власти, вернув единовластие королю. Ревердиль неустанно повторял юному принцу о важности его положения; ведь в его руках будущее страны. Из деликатности он, однако, не рассказывал Кристиану предысторию: что ослабление самодержавия при прежних королях и вырождение династии предоставили всю полноту власти тем людям при дворе, которые теперь контролировали его собственное воспитание, образование и образ мыслей.
Казалось, «мальчик» (Ревердиль пользуется именно этим словом), при мысли о своей будущей роли короля, испытывал исключительно тревогу, нежелание и отчаяние.
Король был самодержцем, но вся власть принадлежала чиновникам. Всем это казалось естественным. Предназначенная для Кристиана педагогика была к этому приспособлена. Власть была пожалована Богом королю. Тот, в свою очередь, не пользовался властью, а передавал ее дальше. То, что король не пользовался властью, не было само собой разумеющимся. Для этого он должен был быть душевнобольным, законченным алкоголиком или просто не желать работать. В противном случае требовалось сломить его волю. Апатия и пороки короля были, таким образом, либо врожденными, либо могли быть в нем воспитаны.
Способности Кристиана внушили его окружению мысль, что безволие в нем надо воспитывать. Ревердиль описывает методы, которые применялись к «мальчику» в качестве «систематической педагогики, использовавшейся, чтобы вызвать бессилие и деградацию с целью сохранения влияния истинных правителей». Он быстро почувствовал, что при датском дворе были готовы пожертвовать душевным здоровьем юного принца ради достижения результата, который можно было наблюдать на примере предыдущих королей.
Их целью было создание из этого ребенка «нового Фредерика». Они хотели, напишет Ревердиль позднее в своих мемуарах, «в результате моральной деградации королевской власти, создать в ней некую пустоту, где бы они безнаказанно могли властвовать сами. В то время они никак не рассчитывали, что в один прекрасный день в эту создавшуюся во власти пустоту нанесет визит лейб-медик по имени Струэнсе».
Выражение «визит лейб-медика» встречается именно у Ревердиля. Едва ли он иронизирует. Он, скорее, просто наблюдает за тем, как ломают мальчика, — осознанно и яро.
О родных Кристиана говорили, что его мать умерла, когда ему было два года, что все знакомство с отцом сводилось к знанию о его дурной репутации, и что занимавшийся воспитанием Кристиана граф Дитлев Ревентлов был человеком праведным.
Ревентлов был натурой сильной.
Его представление о воспитании заключалось в том, что таковое являлось «дрессировкой, на которую был способен даже глупейший из крестьян, если ему дать в руки хлыст». Поэтому в руках у Ревентлова был хлыст. Большое внимание следовало уделять «душевному усмирению» и «подавлению самостоятельности».
Он, не колеблясь, применял эти принципы в отношении маленького Кристиана. В подобных методах воспитания детей не было для того времени ничего необычного. Уникальным же и столь поразительным по своим результатам даже для современников было то, что речь в данном случае шла не о дворянской или буржуазной среде. Человеком, которого следовало сломить дрессировкой и душевным усмирением, чтобы при помощи хлыста лишить его самостоятельности, был избранный Богом одиннадцатилетний правитель Дании.
Сломленный и усмиренный правитель с подавленной волей должен был получить всю полноту власти и отказаться от нее в пользу своих воспитателей.
Уже гораздо позже, через много лет после окончания датской революции, Ревердиль задается в своих мемуарах вопросом, почему же он не вступился.
Ответить на это ему нечего. Он представляется человеком умным, и его анализ предельно ясен.
Но ответа именно на этот вопрос у него нет.
Ревердиль занял должность подчиненного учителя немецкого и французского языков. По прибытии он отмечает результаты педагогики первых десяти лет.
Это правда: он был подчиненным. Принципы утверждались графом Ревентловом. Никаких родителей не было.
«Итак, в течение пяти лет я ежедневно покидал дворец в печали; я видел, как непрерывно пытаются подавлять духовные возможности моего ученика, чтобы он не научился ничему из того, что имело бы отношение к его роли правителя и праву на власть. Он не получал никаких уроков по гражданскому законодательству своей страны; он не имел никакого представления о том, как распределяется работа в правительственных учреждениях или как именно осуществляется управление страной, или как разветвляется исходящая от Короны власть на пути к отдельным государственным чиновникам. Ему никогда не рассказывали, в каких отношениях он окажется с соседними странами; он пребывал в полном неведении относительно сухопутных и морских вооруженных сил своего государства. Обер-гофмейстер, руководивший его образованием и ежедневно контролировавший мои уроки, стал министром финансов, сохранив за собой должность главного надзирателя, но при этом не вводил подопечного в круг его будущих обязанностей. Те суммы, которые страна приносила королевской власти, способ, каковым они попадали в казну, цели, на которые их следовало использовать, — все это оставалось совершенно неведомым человеку, которому предстояло однажды начать всем этим распоряжаться. Несколькими годами ранее его отец, король, подарил ему поместье; но принц даже не нанял сторожа, не заплатил собственноручно ни дуката, не посадил там ни единого дерева. Обер-гофмейстер и министр финансов Ревентлов управлял всем по своему разумению и с полным основанием говорил:
— Мои дыни! Моя смоква!»
Гувернер констатирует, что министр финансов, поместный дворянин и граф господин Ревентлов играл в обучении самую что ни на есть центральную роль. Это обстоятельство способствовало тому, что Ревердиль до некоторой степени научился разгадывать загадки, которые задавал ему шифрованный язык мальчика.
Его все более поражали, в частности, физические странности принца. Казалось, что тот испытывает какое-то телесное беспокойство: он беспрестанно рассматривал свои руки, щупал пальцами живот, постукивал кончиками пальцев по коже и бормотал, что вскоре «добьется успехов». Он достигнет «состояния совершенства», что позволит ему стать таким, «как итальянские артисты».
Понятия «театр» и «Passauer Kunst»[7] сплетаются у юного Кристиана воедино. Никакой логики, кроме той, которую порождают у мальчика «суровые допросы».
Среди многочисленных странных представлений, бытовавших в то время при европейских дворах, была вера в существование средств, способных сделать человека неуязвимым. Этот созданный в Германии во время Тридцатилетней войны миф был мечтой о неуязвимости, которая и стала играть важную роль в особенности среди правителей. Веры в это искусство, именовавшееся «Passauer Kunst», придерживались и отец Кристиана, и его дед.
Вера в «Passauer Kunst» стала для Кристиана тайным сокровищем, которое он скрывал глубоко в себе.
Он постоянно рассматривал свои руки и живот, чтобы увидеть, добился ли он успехов («s’il avançait»)[8] на пути к неуязвимости. Окружавшие его каннибалы были врагами, постоянно ему угрожавшими. Если бы он стал «сильным», а его тело «неуязвимым», он смог бы сделаться невосприимчивым к жестокостям своих врагов.
Врагами были все, но особенно самодержавный правитель Ревентлов.
То, что в качестве божественных образцов Кристиан называет «итальянских артистов», непосредственно связано с этой мечтой. Театральные актеры представлялись ему богоподобными. Боги были твердыми и неуязвимыми.
