Меня охватывает искушение заметить вдруг что-то интересное слева от себя, проносясь мимо нее, но что-то подсказывает мне — если я так и сделаю, я буду ненавидеть себя всю оставшуюся жизнь. А из магнитофона рычат «Beehives», и может, она решит, что это классная группа, а может, будет про себя давиться от хохота в машине, и я на несколько секунд отгораживаюсь от всего хриплой мелодрамой Контрелла, но успеваю подкатить к ней и остановиться. Сердце тяжело колотится, а она распахивает дверь машины — и тут же начинает болтать со скоростью мили в минуту.
— Привет. Спасибо. Опаздываю. Черт, не успела на автобус, а этот парень предложил подбросить. И так классно выглядел, костюм, галстук, ну в общем, бизнесмен едет на работу. А как только проехали Хоуторн, угадай, что он сделал?
Она говорит со мной, будто мы старые друзья.
— Не знаю. Так что?
— Вытащил наружу свой хрен. То есть, о Господи… — судя по ее голосу, она скорее в раздражении, чем травмирована случившимся. — Я хочу сказать, что мне надо успеть в школу, только и всего.
— Так что случилось-то?
— Да ничего, — она пожимает плечами. — Он остановился на красном, и я выскочила. А он продолжал дрочить, даже когда поехал дальше.
Меня поражает, как она говорит об этом — словно ее это все позабавило и, как ни странно, вызвало у нее сострадание. Как будто она и не подозревает, что секс считается отвратительным занятием или что славная девушка не должна говорить об этом в таком тоне.
— За меня не беспокойся, — говорю я, и непроизвольно сжимаюсь, вдруг поняв, что передо мной только что возник образ меня самого, лихорадочно теребящего член.
— То есть?
— Да так, ничего, — похоже, я покраснел до ушей.
Неожиданно она прибавляет звук. Похолодев от ужаса, я вдруг понимаю, что это — «Beehives», и они играют «Прошу тебя, детка», ту самую песню, которую я крутил ей по телефону.
— Мне эта вещь нравится, — говорит она, вроде бы не видя связи. Потом лезет в сумочку, за сигаретами, думаю я — и тут ей на колени падает косячок. Она понимает, что я его видел, и у нее вырывается короткий сдавленный вздох.
— Все классно, — быстро говорю я, понимая, что она вообще-то должна меня считать полным ботаником. — Собственно, я и сам время от времени к травке прикладываюсь.
— Ты что, серьезно? — теперь она крепко сжимает косячок в кулаке, словно боится, что я сейчас его отберу и потащу ее прямиком к директору или в участок.
— Ну так, иногда, — сам себе удивляюсь, до чего я вдруг стал спокоен. Это спектакль, рожденный страхом. Зато я сейчас в деле. Может, это мой единственный шанс.
— Ты на такого не похож.
— Внешность обманчива.
— Разве? — чувствую, она проверяет меня. И начинает глумиться над «Beehives», размазывать их по стенке, а косяк по-прежнему держит в руке, словно не зная, что с ним делать. Я поворачиваю к школе. Впереди показываются красная черепичная кровля и цепочечная ограда.
— Господи, день сегодня отличный, — говорит она.
— Ага, классный.
— Скотт, хочу тебя спросить, можно?
Боже мой, она знает, как меня зовут!
— Конечно, давай.
— Ты сегодня точно в школу пойдешь?
Бью по тормозам посреди улицы, еле вписываюсь в разворот, подрезаю кого-то и наконец выруливаю обратно на дорогу, а рядом со мной наконец-то сидит девушка моей мечты.
Через несколько часов — мы приехали ко мне, сидим на диване в комнате отдыха, дымок марихуаны обволакивает плакатик Нормана Рокуэлла ко дню Благодарения, висящий над нами. Телек «Магнавокс»[80] показывает повтор программы «Холостой отец», а со стеллажа, где стоит хай-фай техника, Джеймс Браун[81] хрипло вопит «Lost Someone»,[82] это альбом «Live at the Apollo».[83]
Мы целовались долго, кажется, дни подряд, и сейчас находимся в гипнотическом любовном ступоре.
Я распахиваю ее блузку. Она снимает лифчик, у нее крепкие груди с розовыми сосками. Расстегивает мою полосатую мадрасскую рубаху. Юбка уже задрана до талии. Я поднимаю ей ноги, приспускаю черные кружевные трусики и всем лицом зарываюсь в промежность, поросшую блестящими темными волосками. Она сладка, как гавайский пунш, идеальный вкус фрукта страсти. Я не могу это выдержать. Член — как Годзилла. Приподнимаюсь, и она направляет меня в себя. Она не девственница. И я тоже — теперь. Я в ней, глубоко в ней, и я целую нежные розовые губы, на которых не осталось и следа вишнево-красной помады.
На беззвучном экране телика «Холостого отца» сменяет документальный фильм о Чете Хантли.[84]
Но мне нет до этого никакого дела.
Катится горячий пот, Джеймс Браун — гипнотическое пение. В жарком дурмане изумления мы бьемся друг в друге на диване, и когда чернокожие девушки там, в «Аполло», начинают вопить, Черил Рэмптон заходится в крике.
Рев моторов утренних машин ворвался ко мне, в открытые окна мотеля «Тропикана». Я выключил проигрыватель и осторожно сунул пластинку «Stingrays» в конверт. И снова поглядел на обложку, и вспомнил, как впервые увидел ее: на стенде в «Уэлла Мьюзик Сити», в сентябре шестьдесят четвертого. Спустя полгода после того, как я потерял Черил.
Тогда, двадцать лет назад, глядя на фотографию Шарлен на конверте, я подумал, что вновь нашел ее.
Эти две девушки были так похожи, что в это совпадение просто не верилось. Черил и Шарлен были как близняшки. Сперва я решил, что это — Черил. Мне пришлось прочесть все, что было написано на конверте и изучить откровенные студийные фотографии на обороте — на которых сходство было менее чем полным — чтобы убедить себя, что это не Черил, а лишь еще одна выходка моего истерзанного горем сознания, непроизвольно выискивающего ее везде, как этим летом и было.
Она чудилась мне везде: в битком набитых людьми торговых центрах, в машинах, пролетающих по автостраде навстречу мне, в глубине непроходимой толпы визжащих девушек на концерте «Beatles» в Холливуд Боул.[85]
Но попытки преследовать этот призрак каждый раз оборачивались мрачными шутками, как в фильме «Сумеречная зона».
Девушка с волосами Черил, с ее по-детски нежной кожей, оборачивалась — и я видел очки и торчащие вперед зубы. «Извините, я принял вас за другую».
Всегда должна была быть не она. Потому что даже тогда, даже притом, что никаких доказательств у меня не было, я был практически полностью уверен — Черил умерла.
Сейчас, двадцать лет спустя, доказательств по-прежнему нет. Но разве это все еще имеет значение? Пытаться сейчас выяснить, что же случилось с Черил, — такая же бесполезно-навязчивая идея, как вдумчиво изучать фотографии ран президента Кеннеди.
Я накрыл голову подушкой и провалился в сон.
Около полудня меня разбудил резкий стук в дверь. Последний раз ко мне так стучали полицейские, когда я лет в пятнадцать угнал машину. Или нет, не они — сотрудники ФБР в шестьдесят шестом, когда я скрывался от призыва. Или нет — так отец ломился в ванную, когда я запирался подрочить массажером для кожи головы.
Я выскочил из постели, сердце забухало в бифетаминовом угаре, я глянул сквозь жалюзи на двери. Нет, не копы, не ФБР и не папаша. Огромный черный тип, этакий Иди Амин,[86] в легком темно-синем спортивном костюме, который не скрывал ни пушки, ни толстого хрена.
— Да, что вы хотели? — спросил я через закрытую дверь, накинув цепочку.
— Открывай. Я хочу с тобой поговорить.
— Это о чем же?
Его налитые кровью глаза отыскали щель в жалюзи, сквозь которую я на него глядел.
— А в чем проблема? Ты что, перепугался только потому, что я — черный? Боишься, что я сопру твое стерео и оттрахаю в жопу твою жену?
— Я боюсь, что мое стерео того не стоит, — ответил я, жалея, что не знаю нынешнего адреса Линн. Приоткрыл дверь на ширину цепочки. — Так в чем дело?
Он оглядел меня, оценивая, пренебрежительно ухмыльнулся.
— Мистер Контрелл хочет перекинуться с тобой словечком.
Меня как по башке шарахнули.
— Мистер кто? — переспросил я примерно так же убедительно, как выступали нацистские врачи на Нюрнбергском процессе.
— Деннис Контрелл, — уточнил он несколько нетерпеливо и раздраженно.
— Вы говорите об этом, как его, продюсере со студии? — я тянул время.
— Он звонил тебе вчера.
— Разве?
— Он просил передать тебе, что извиняется. У него была тяжелая ночь.
Я заметил, что он вставил ботинок в щель между дверью и косяком.
— Ну вот что, приятель, я правда не понимаю, о чем ты говоришь. У нас под утро бредовых звонков полно, так что чего бы там ни было, я уверен, все прошло и забыто. А теперь прошу прощения, я пойду досыпать, ага?
Он уперся пальцами в дверь и толкнул. Цепочка лопнула. Дверь грохнула о стену, ручка выбила в штукатурке дырку.
