Эдвард Эбби - Костер на горе

По пути встретилась гигантская юкка, она буйно цвела, чудо-лилия с розеткой листьев, больших, прямых, острых, словно штыки, со стрелкой в двенадцать футов высоты, которую венчала метелка дородных белых восковых цветов. Там и сям по окрестной пустыне виднелись поодиночке такие вот цветущие пугала.

— Глянь-ка на них, — сказал дед. — Как-то, знаешь, наведался тут один из управления землеустройства. Увидал эти юкки, спрашивает, кой мне от них прок.

— Что же ты ему отвечал? — спросил Лу, подмигивая мне.

— Я, тихий дурковатый старик, решил подшутить. Сказал ему: индейцы из листьев юкки корзины плетут, стрелки для оград и для тени применяют, из цветов хороший напиток делают. И обязательно, ясное дело, добрую половину юкк не трогают, чтоб на будущее сберечь. А тот из управления говорит: у нас бумага есть, целлофан и картон, кому нужны корзины, и для тени навесы иметь незачем, пойди в дом, включи кондиционер, ежели жарко. И еще говорит: а коли напитки надобны, так получишь в Хуаресе, что захочешь, по пятерке за бутыль.

 — Ух, и дал он тебе пороху, — заметил Лу.

— Спор он выиграл, — произнес старик, — зато проиграл свою бессмертную душу. Так вот, сказал он мне все это, а потом и спрашивает: какой от юкки прок? Поди ответь на эдакий вопрос. Знаю, что юкка про то думает, да в словах не могу выразить, она и сама ведь того не может. Не скажешь, что она почву держит — тут и почвы-то нету, не скажешь, чтоб тень она давала — зайцу не укрыться. Видит он, загнал меня в угол, и вошел в раж. От юкки, мол, проку никакого. Она твою воду пьет и соли минеральные ест из твоей земли, а проку ни на грош тебе. Как же мне надо поступить? — спрашиваю. Уничтожить их, говорит. Все уничтожить, все эти колючие уродины. И не останавливаться на этом, говорит. Посмотрите на эти тополя у воды, они речку высасывают досуха. А что я могу сделать? — спрашиваю. Закольцевать, отвечает. Они из вас кровь тянут, как вампиры, рубите их, Прикиньте, какой от них жуткий вред. Вы что, в охранные наши мероприятия не верите? — спросил.

— Поддел он тебя, — заметил Лy. — А ты что отвечал?

— Да, отвечаю, верю в ваши мероприятия, а он и скажи: так делайте по моему совету, не то запретим вам скот пасти, будете кормиться маргарином и консервами.

— Как все, — кивнул Лу. — Да он из тебя, похоже, котлету сделал.

— Не иначе, — ответил старик.

Помолчали.

— Что же ты сделал, дедушка? — спросил я.

— Стыдно признаться, вышел из себя. Но кровь из него я сцедил в поливальную яму, чтоб ни капли влаги этой драгоценной не потерять, а тело у входа в барак зарыл, где — замечал ты, наверное, — растут мальвы, все такие прямые и богатые. С розовыми цветами которые. А назавтра явился с визитом молодчик из службы охраны рыбы и дичи, хотелось ему показать мне нового типа ружье — синильной кислотой стреляет, для истребления койотов, лис, пум — горных львов, других плотоядных доисторических видов зверей.

— Как же это ружье с синильной кислотой работает, Джон?

Дед сбросил пепел с сигары на подвернувшийся муравейник.

— Преотлично.

— Прогресс не остановишь.

— Наседают на меня, как же. Теперь взялись кружить над землей в самолете и повсюду расшвыривать сальные шарики. Диким зверям по вкусу они. Может, и детям тоже, уж не знаю.

— Сальные шарики? — переспросил я.

— Из мяса они, — разъяснил Лу, — с начинкой.

— Не ведая, что там за начинка, — продолжил дедушка, — ты, глядишь, в один прекрасный день и отведаешь. В шариках изумительный новый яд, действует на всех животных кряду. Убьет первого зверя, который его съел, убьет того, кто первого съел, и того, кто второго, и так далее. Конечно, яд разбавляется от жертвы к жертве, так что в конце концов мы увидим, как грифы растолстеют и летать не смогут, а черви разжиреют и ползать перестанут.

— Вот он, прогресс, — отметил Лу. — Самый что ни на есть.

— Его-то я и боюсь, — сказал дед, — прогресса этого. Давайте вспять пойдем. Почему прогресс должен прогрессировать против меня и койотов?

— Сила он неостановимая. Больше становятся ракеты, больше должны быть и площадки для их испытаний.

Старик скорчил гримасу и, не желая обсуждать эту проблему, сменил направление разговора:

— Закрой рот и открой глаза, глянь на гору. — Он указал на высоченный гранитный пик, сверкавший сейчас в лучах восходящего солнца.

— Отчего гора называется Ворья? — спросил я, дивясь, как голые серые утесы преображаются в золотистые.

— Она принадлежит государству, — заявил дед.

— Угу, государство уворовало ее у скотоводов, — продолжил Лy,— а скотоводы уворовали ее у индейцев. А индейцы... у орлов, что ли? Львов? А прежде?..

— Прежде чего?

— Смотри, — торжественно произнес дед, — приглядись, как свет по горе спускается, катит на нас, будто волна. — Старик явно гордился своей горою.

— Да, будто волна, — согласился Лу. — Но чей это свет? Чья гора? Чья земля? Кто владелец земли? Ответь-ка мне, старый коняга. Помещик? Тот, кто ее обрабатывает? Тот, кто последним уворовал?

Солнце било в спину нам, ехавшим по направлению к горе, к дедовой горе, наши тени вытягивались впереди, стелились по камням, кустам, кактусам, пескам до самого подножья предгорий. Воробьи порхали гроздьями, словно темное конфетти, чирикали помаленьку, а перепелки в тени зарослей левее бежали подальше, издавая жалобные вскрики.

— Земля — это я, — сказал дед. — Я эту пыль глотаю семьдесят лет. Кто кому владелец? Меня отсюда только с корнем выдернешь. Бог мой, сигары забыл.

— Голова песком забита, — пробурчал Лу. — Упрям как был. Голова задом наперед привинчена.

— У всякого свои недостатки, ты, политик.

Достигли забора, западной границы недвижимой собственной моего старика. За этой чертой начинались холмы, взгорье, которое дед и его отец использовали под летнее пастбище девяносто лет подряд, но принадлежало оно, в юридическом смысле, федеральному правительству. Дед арендовал эту землю на каких-то сложных условиях. Земля по ту сторону забора ничем, однако, не проявляла своего государственного положения — выглядела она совершенно естественной и обыкновенной. Никогда не догадаешься, глядя на нее, что принадлежит она Соединенным Штатам Америки и на картах изображается зеленым, под цвет мундира.

Вот и ворота, которые дед мой возвел, а теперь моя очередь отпирать. Открыл я ворота, провел вперед лошадь и закрыл створки за своими спутниками. К забору намело кучей перекати-поле, валялись тут и беспорочно белые, отполированные песком коровьи кости, оставшиеся от жертв давнего, почти забытого бурана.

Холмы все ближе. Одинокие можжевельники на их северных склонах казались больше, но видны были не яснее, не четче, нежели с пятимильного расстояния. Воздух в этом краю, если только безветренно, чист на удивление, одним только светом и пропитан да озоном, обещанием молний. Хорошо в нем и дышать и видать.

Прямо впереди холмы прорезал каньон, в его устье стояли кораль, и ветряк, и чан, полный воды. Рядом топталось стадо, по-оленьи сторожко наблюдало, как мы приближаемся. Лошади ни единой. Мы остановились.

— Давайте-ка, — предложил дедушка, — покуда они в перепуге не затоптали проселок, округу обследуем, не бродил ли тут конь.

— А, по-твоему, лев не мог на него напасть? — спросил я.

— Нет.

— Уж больно много чести для льва одолеть взрослого коня, — подхватил Лу. — Даже такого простачка, как Лентяй.

— Лентяй не простачок, — возразил я.

— Чем ты это докажешь?

— А на человека лев нападает?

— Чего ради? — сказал дедушка.

— Ради мяса.

— Лев, — усмехнулся Лу, — никогда на человека не нападет, разве что сам очень стар или очень болен, чтобы добыть себе благородную дичь. Или затравлен, или обозлен, или ранен, или рассержен, или любопытен, или проголодался сильно, или просто подлого характера.

— Благодарю за ответ.

— Джентльмены, вы готовы продолжить путешествие? — спросил дедушка.

— Да.

— Значит, встретимся за сто восемьдесят градусов отсюда.

Он двинулся, забирая по широкому кругу вправо, вокруг ветряка и стада, по пути всматриваясь в землю. Лу тронул вправо, я за ним.

— Что мы ищем? — задал я вопрос.

— Следы. А ты чего ищешь?

— Стычки.

— Крутой ты парень, Билли Старр. Но не в ту ты степь заехал. Публика здешняя не любит стычек. Даже и публики не любит. Оттого именно тут и расселилась.

— А ты почему, Лу, живешь в Аламогордо? Тут тебе больше не нравится?

Он уставился в плотную песчаную плоскость, стелившуюся под ноги лошадям.

— Корова с теленком. Ящерица. Кукуль. Опять коровы. Лошади нет. Ворон. Другая ящерица. Птичья мелочь. Корова с теленком. Койот. Все сюда на водопой ходят.

— Почему, Лу?

Он не отрывал глаз от земли.

— Почему, Билли? Бывает, взбредет кое-что в голову, — заговорил он медленно и негромко. — Порой хочется совершить что-нибудь по-крупному. Сыграть роль в событиях, сказать свое слово, так ли события идут и развиваются. Уверяю тебя, мне тут нравилось, очень даже. Но десять лет — большой срок. Мир меняется, Билли. Дед твой не желает того признавать, но мир меняется. Аж Новая Мексика теперь часть этого мира. Совсем скоро ты поймешь, о чем я речь веду.