Жара была невыносимой. Термометр в машине стоял где-то на 104 градусах. Снаружи, на солнце, было ещё жарче. Я был весь мокрый от пота. Господи, где меня угораздило застрять! И что за компаньон!
Через пятнадцать минут араб вышел из лачуги. Я смотрел, как он идёт к машине.
— Я говорил с гаражом в Каире, — сказал он, всовывая голову в окно машины. — Приводной ремень прибудет завтра с почтовым грузовиком. Всё устроено.
— А ты не спросил, нельзя ли его прислать немедленно?
— Они сказали, что это исключено.
— А ты уверен, что спросил их?
Он склонил голову набок и ухмыльнулся своей нахальной, хитрой ухмылкой. Я отвернулся и ждал, когда он отойдёт. Он не двигался с места.
— У нас есть дом для гостей, — сказал он. — Вы можете там хорошо выспаться. Моя жена приготовит еду, но вы должны заплатить.
— Кто ещё живёт здесь кроме тебя и твоей жены?
— Ещё один человек. — Он махнул рукой, указывая на три лачуги по ту сторону дороги, и я, повернув голову, увидел в дверях средней из них невысокого, кряжистого человека, одетого в грязные брюки и рубашку цвета хаки. Он стоял в тени дверного проёма совершенно неподвижно, и руки его висели по бокам. Он смотрел на меня.
— Кто это? — спросил я.
— Салех.
— А что он тут делает?
— Он помогает.
— Я буду спать в машине, — сказал я. — И твоей жене нет надобности готовить мне еду. У меня есть своя.
Араб пожал плечами и пошёл к лачуге, где был телефон. Я остался в машине. Что ещё мне было делать? Часы показывали половину третьего. Через три-четыре часа жара начнёт спадать. Тогда я смогу немного пройтись и, может быть, поймать нескольких скорпионов. А тем временем следовало хоть как-то воспользоваться своим положением. Я перегнулся к заднему сиденью, где держал коробки с книгами, и, не глядя, взял первую попавшуюся. В коробке лежало тридцать или сорок из лучших в мире книг, каждую из них можно перечитывать сотни раз, и с каждым разом она становится всё лучше. У меня в руках оказалась «Естественная история» Селборна. Я наугад раскрыл её.
«…В этой деревне больше двадцати лет назад жил слабоумный юноша, которого я хорошо помню и который с детства питал какое-то особенное пристрастие к пчёлам: пчёлы были его пищей, его развлечением, его единственной страстью. И поскольку у людей его типа редко бывает больше одной привязанности, то и он направил всю свою энергию на это увлечение. Зимой он коротал время у огня в отцовском доме в состоянии вялой апатии и редко покидал своё место у камина; зато летом он словно оживал и всё время проводил, охотясь в полях и на солнечных берегах. Его добычей были пчёлы-медоносы, шмели, осы, где бы он их ни находил. Он не понимал, что они могут его ужалить, и хватал их nudis manibus[7], мигом лишал оружия и высасывал из брюшек мёд. Иногда он в великом множестве засовывал своих пленников под рубашку, иногда заточал в бутылки. Он был настоящий merops apiaster, или большой любитель пчёл, и являлся подлинным бичом для всех, кто их держал, поскольку проскальзывал на пасеки, усаживался на землю перед ульем и принимался стучать по нему пальцами, собирая выползающих пчёл. Бывали случаи, когда он переворачивал ульи, чтобы добраться до мёда, который любил сверх всякой меры. Всюду, где варили из мёда какие-нибудь напитки, он слонялся вокруг чанов и бочек, выпрашивая хоть капельку того, что называл медовым вином. Где бы его ни встретили, он всегда издавал губами звук, похожий на пчелиное жужжанье…»
Я оторвался от книги и огляделся. Человека, неподвижно стоявшего на другой стороне дороги, не было видно. Поблизости ни одной живой души. Царившая вокруг тишина внушала суеверный ужас, покой, мёртвый покой и запустение повергали в глубокое уныние. Я знал, что за мной наблюдают. Знал, что каждый глоток виски, каждая затяжка не остаются незамеченными. Я не приемлю насилия и никогда не ношу оружия. Но сейчас оно могло бы мне пригодиться. Какое-то время я размышлял, не завести ли мотор и не рвануть ли по дороге, пока не закипит вода в радиаторе. Но как далеко я смогу уехать? При такой жаре, да ещё без приводного ремня, — не слишком далеко. Может быть, милю, самое большее две…
Нет, Бог с ним. Останусь там, где я есть, и почитаю.
Должно быть, примерно через час я заметил тёмную точку, которая двигалась по дороге со стороны Иерусалима. Не отрывая от неё взгляда, я отложил книгу. Двигаясь с огромной, поистине удивительной скоростью, точка становилась всё больше и больше. Я вышел из «лагонды» и быстро подошёл к обочине дороги, чтобы дать знак водителю остановиться.
Машина приближалась и на расстоянии примерно в четверть мили от меня начала снижать скорость. И тут я обратил внимание на форму радиатора. Это был «роллс-ройс»! Я поднял руку и не опускал её, пока большой зелёный автомобиль с мужчиной за рулём не съехал с дороги и не остановился рядом с моей «лагондой». Я чувствовал себя на седьмом небе. Будь это «форд» или «моррис», я не был бы на седьмом небе. Тот факт, что это «роллс-ройс» хотя «бентли», «исотта» или ещё одна «лагонда» тоже подошли бы, — был надёжной гарантией, что я получу необходимую помощь; ведь — не знаю, известно вам это или нет, — владельцев очень дорогих автомобилей связывают крепкие, почти братские узы. Они автоматически уважают друг друга по той простой причине, что богатство уважает богатство. Пожалуй, нет в мире никого, кого бы очень богатый человек уважал больше, чем другого очень богатого человека, и именно поэтому они, естественно, ищу друг друга, где бы ни оказались. При встрече они пользуются самыми различными опознавательными знаками. Среди женщин это, как правило, массивные драгоценности, но дорогой автомобиль приемлем для представителей обоих полов. Это своего рода дорожный рекламный щит, публичная декларация богатств и как таковой служит членским билетом для входа в блестящее неофициальное общество — Союз Очень Богатых Людей. Я сам являюсь членом этого общества с большим стажем, что доставляет мне немалое удовольствие. Когда я встречаю другого его члена, как сейчас, я немедленно ощущаю наше родство. Я испытываю к нему уважение. Мы говорим на одном языке. Он один из нас. Таким образом, я имел все основания быть на седьмом небе.
Водитель «роллса» выбрался из машины и пошёл мне навстречу. Это был невысокий смуглый брюнет, одетый в безукоризненный белый полотняный костюм. Очевидно, сириец, подумал я. А может, и грек. В знойный день он словно не чувствовал жары.
— Добрый день, — сказал он. — У вас неприятности?
Я поздоровался и подробно рассказал ему о том, что произошло.
— Мой дорогой друг, — сказал он на прекрасном английском, — ах, мой дорогой друг, как всё это досадно. Что за невезение. В таком месте лучше не застревать.
— Да уж.
— И вы говорите, что новый приводной ремень точно заказан?
— Да, если можно положиться на слова владельца этого заведения.
Араб, который вышел из своей лачуги буквально за несколько секунд до того, как «роллс» остановился, теперь подошёл к нам, и незнакомец быстро спросил его по-арабски о шагах, которые он предпринял в моих интересах. Мне показалось, что эти двое достаточно хорошо знают друг друга, и было видно, что араб испытывает священный трепет перед вновь прибывшим. Он чуть ли не стелился по земле в его присутствии.
— Что ж, похоже, всё будет в порядке, — сказал наконец незнакомец, повернувшись ко мне. — Но совершенно очевидно, что до утра вам отсюда не уехать. Куда вы держите путь?
— В Иерусалим. И мне совершенно не улыбается провести ночь в этом аду.
— Не сомневаюсь, мой дорогой. Это было бы крайне неудобно.
Он улыбнулся, показав ослепительно белые зубы. Затем вынул портсигар и предложил мне сигарету. Портсигар был золотой и снаружи по диагонали инкрустирован зелёной яшмой. Красивая вещь. Я взял сигарету. Он дал мне прикурить, затем прикурил сам.
Незнакомец сделал длинную затяжку. Потом откинул голову и выпустил дым в сторону солнца.
— Мы оба получим солнечный удар, если простоим здесь ещё немного, сказал он. — Вы разрешите сделать вам одно предложение?
— Да, конечно.
— Надеюсь, вы не сочтёте меня слишком назойливым для совершенно незнакомого человека…
— Ну что вы…
— Совершенно ясно, что здесь вы оставаться не можете, и поэтому я предлагаю вам вернуться назад и провести ночь в моём доме.
Вот так-то! «Роллс-ройс» улыбался «лагонде» — улыбался, как никогда бы не улыбнулся «форду» или «моррису».
— Вы хотите сказать, в Исмаилию? — спросил я.
— Нет, нет, — рассмеялся он. — Я живу здесь, совсем рядом. — Он махнул рукой в ту сторону, откуда приехал.
— Но ведь вы ехали в Исмаилию? Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня вы изменили свои планы.
— Я вовсе не ехал в Исмаилию. Я приехал сюда забрать почту. Мой дом возможно, вас это удивит — совсем близко отсюда. Видите вон ту гору? Это Магара. Я живу сразу за ней.
