Изабелла Худолей - Фарисей

А тучи над головой Изольды все сгущались. Она кожей чувствовала эти плотные слои атмосферы. Хирург всегда ходит по лезвию, поэтому особое ощущение опасности, чувство тревоги, которое всегда оборачивается осложнением в течении болезни, жалобой, неприятностями в коллективе, редко бывает напрасным. Так и весной этого года. Изъявила желание приехать с выездным циклом солидная московская клиника. Почему бы нет? Это шанс за месяц получить солидную подготовку для тех десятков врачей районов и города. И при этом почти дома, без поездок и затрат. Врачи клиники пообщаются с хорошими специалистами, шефом–академиком, человеком во многих отношениях интересным и неординарным.

Институту до такого события дела нет. Это не борьба с врагами, и не звено, за которое надо тянуть. Но семена Борзи- ковского протекционизма неожиданно взошли ядовитым злаком. Протеже этого регулярно высекаемого сподвижника считала себя уже почти два года без пяти минут руководителем кафедры. Она доверительно беседовала с одними работниками, сообщая им, какие порядки она установит, сев в кресло. Другим очень откровенно и решительно предлагала искать себе другое место работы, т. к. «мы не сработаемся». А тут приезжает всемирно известная клиника и шеф ее публично распространяется о порядке и благополучии на кафедре и в крае, о хорошей организации работы выездного цикла, о достоинствах руководителя краевого центра. Засим незамедлительно следует террористическая акция. В те годы еще не взрывали бомб в сортирах, но эта акция очень соответствовала авантюрности ее вдохновителей. Академика и иже с ним… обокрали. Среди бела дня. Из кабинета зав. кафедрой, когда все были на утренней конференции, украли не только материальные ценности избирательно не хозяйки, а гостей, но и вещи, не представляющие никакого интереса для грабителей: уникальный хирургический инструмент академика, собранный с бору по сосенке.

— Этот иглодержатель мне подарил Гросс в Штатах, а этот диссектор Рикхем в Швеции…

Академик, человек пожилой и далеко не ангельски кроткий, должен был через час оперировать мальчика с опухолью желудка. А инструмента нет… И привычный для него ассистент на операции, доцент его клиники, не может с ним оперировать, т. к. у него украли документы, деньги и билет на самолет на сегодняшний рейс.

Хозяйка кабинета, Изольда, звонит в их присутствии по трем серьезным адресам: Управление внутренних дел, безопасности, крайком партии. День только начался, все друзья на месте. Все, как один, дружно матерно излагают версию, что и ежу понятна.

— Это же акция против тебя, Изольда. Чтобы ты предстала в облике человека, который не может ничего организовать по–человечески.

— Да что я, не понимаю, что ли? Конечно, это расчет на естественную реакцию академика, который сейчас вот сидит передо мной, как туча, и вот–вот сорвется…

— Ты что, плачешь?! Немедленно прекрати. Они только этого и хотят, мать…

— Тебе хорошо, а мне даже так нельзя облегчиться. Вот тут сидит академик и слушает меня…

Академик тут же:

— Изольда, если тебе от этого будет легче, валяй. Мы тут свои люди… Так, ребятки, кина не будет. Они просчитались. Я пойду оперировать. А вы тут оставайтесь, ждите милицию. Только ко мне стряпчих не допускайте, я их не люблю.

По гроб жизни будет благодарна этому человеку Изольда. Немолодой, нездоровый, он начисто отмел этот стресс. Он оперировал скверными инструментами, с людьми, которые не знали его привычек. Уж что там было у него на душе, но он даже подшучивал над собой по ходу операции, отпускал комплименты операционной сестре. В операционной была теплая, светлая обстановка. Оперировал он блестяще и быстро. Мальчик перенес операцию легко и вскоре был выписан. Доцента отправили самолетом в Москву со справкой вместо паспорта.

На следующий день к институту подбросили удостоверение ограбленного доцента. Вероятно, чтобы поставить в известность руководство. Пришла туда же ориентировка из милиции. Выговора Изольде почему‑то не последовало, хотя и — не обеспечила, не уберегла и налицо разгильдяйство. Возможно, там тоже догадались, чьих рук это дело и решили не обострять.

Не все проблемы разрешались так. Изольда чувствовала, что ее «пасут», ждут какой‑нибудь ошибки, скандала. Если он не возникнет сам, знала, что его спровоцируют. Когда еще не уехали москвичи, врачи–все как один опытные и знающие, — в клинике случилось несчастье. На шестые сутки после операции по поводу гнойного аппендицита внезапно умерла девочка двух лет. Непросто развивалась ее болезнь. От ее начала до операции прошло девять дней. За это время она пролежала день в хирургии, потом четыре дня в инфекционной больнице, потом возвратилась в хирургию и там оперирована. Будь у нее аппендицит с самого начала, то за эти девять дней ребенок двух лет уже бы умер без операции, а у нее был гнойный аппендицит и, судя по изменениям в отростке, развивался он в последние сутки–двое. Даже вскрытие картины не прояснило. Было очевидно, что аппендицит развивался на фоне тяжелой вирусной инфекции.

Жалоба от родителей ребенка не заставила себя ждать. Академик с нею ознакомился и дал свое заключение по этому случаю. В нем он писал, что значительное число высококвалифицированных специалистов, обследовавших больную на всех этапах диагностики и лечения, подтверждает тот факт, что ребенок имел максимум внимания и что несомненна трудность диагностики и тяжесть микст–заболевания. Он полагал, что печальный исход, который наступил несмотря на внимание персонала и интенсивную терапию, произошел в результате крайне тяжелого, не полностью диагностированного даже после патологоанатомического исследования, заболевания вирусной этиологии.

Академику в этой узкой специальности не все ясно, а вот «ум, честь и совесть» разобралась быстро и досконально. Дама, представляющая эту могучую организацию, имела подмоченную репутацию еще в медицинском институте, где она была «румяным комсомольским вождем». Это, как водится, не помешало продвигать ее далее по партийно–советской стезе. «Двигателям» она импонировала. Соврать таким, что плюнуть. Дама говорила как о прошлом и благом деле, о проведенной реконструкции того корпуса, где почти двадцать лет маялись в тисках вечного ремонта шесть детских отделений, где пять лет

подряд не было горячей воды, а потом столько же — только горячая, зимой и летом. Где корпус, как в Венеции, стоял в буквальном смысле на воде. Последние десять лет ее и не пытались откачивать из подвала. «Вождь» известил актив медработников города, что реконструкция замка на воде успешно завершена. Еще «вождь», комментируя этот несчастный случай в том же корпусе, известил, что все врачи, лечившие эту девочку, перечислив их поименно и не забыв зав. кафедрой, «скомпрометировали себя нарушением врачебной этики, безразличием к больным, низкой профессиональной квалификацией». Скомпрометированные, конечно, знали что партии, которая рулевой, с ее идейных позиций видней, но знали они также, кто вертит этот самый руль.

— Ты все еще в институте, Изольда?

— А где я должна быть?

— Разве у нас интересуются этим, когда сокращают штаты? Насколько я знаю, Пиночет интересовался, чем занимается твой муж и прокормит ли он, когда тебя сократят вместе с твоей доцентской ставкой.

— Ну и …?

— Остался доволен. Прокормит.

— Ну что ж, пора нападать. Это классический вид обороны.

Она напала. Ее письмо как и неотправленное письмо мужа, было адресовано в высшие партийные инстанции, перед которыми Шмуль благоговел и откуда даже звонки слушал в положении стоя. Письмо было коротким, всего на двух с раницах. В нем Изольда излагала факты, касающиеся только ее. Факты беззакония. О том, как шесть лет ее держати. о. зав. кафедрой и за это время не представили к званию доцента. О том, в состоянии какого развала она получила кафедру от предшественника, как лихорадило тогда работников и какой была служба в крае. Как это изменилось, как активизировалась наука на кафедре и в клинике, какой авторитет завоевал специализированный центр в крае. Она писала о той канители, что устроили ей ректор и проректор по науке с планированием диссертации, как откровенно грабят ее с зарплатой, когда руководитель на протяжении четырех лет получает меньше рядового работника. Это были конкретные факты, которые невозможно было опровергнуть. Писала она это письмо в КПК при ЦК КПСС в июле. До октября она не получила оттуда никакого ответа.

А за это время по сигналу со Старой площади, дошедшему до крайкома и далее, Шмуль назначил комиссию. Он, надо отдать ему должное, умел выбирать руки для грязной работы. Профессор Отрыжкин был непорядочен и угодлив. Он угождал начальству всякому и всюду. Он «искренно и нежно» любил предыдущего ректора, а потом участвовал в его размазывании по пейзажу с ректором последующим. Длинная его фигура угодливо изгибалась перед Медуновым и всякой малой сошкой из его окружения. Потом он резко сменил окрас и дальше всех, и смачнее других плевал в его направлении. Шмуль знал, что он и здесь отслужит в соответствии с указанием. Отрыжкин не утруждал себя расследованием. Он даже для приличия не побывал ни на кафедре, ни в больнице, где Изольда проработала без малого двадцать лет. Он оболгал ее в своей справке в точном соответствии с указанием. Да, мол, допущены некоторые Нарушения, но человек‑то, человек каков? Вздорный и меркантильный, никуда не годный врач, плохой преподаватель и никчемный организатор. Ошибка, одним словом, допущена, ошибка в подборе кадров, которую следует немедля исправить. В таком контексте чинимые в отношении Изольды несправедливость, травля и прямое нарушение трудового законодательства как бы получали некое обоснование. Ни Шмуль, ни, тем более, Отрыжкин справки той не подписывали. Там стояли подписи проректора по учебной работе и секретаря парткома. Курировал это расследование в райкоме фрукт по фамилии Косорылов.