А от Левки Ольшевского последнее письмо, после долгого перерыва, пришло из батальона выздоравливающих. or был ранен, лежал в госпитале. Писал, что подал командованию два рапорта об отправке обратно с часть. «Я совершенно случайно нашел газету со сводкой, там вкратце описывается дело, в котором я участвовал. Посылаю тебе вырезку. Знаешь, Кот, не обидно хоть, что ранен был не пониже спины, a r правое плечо, осколком в наступлении». Они выбили гитлеровцев из одного населенного пункта юго-западнее Великих Лук и потом отражали контратаку их пехоты и танков. После двухчасового боя противник был отброшен, потеряв сто пятьдесят солдат и офицеров.
Косте трудно было представить себе ленивого, неповоротливого Левку,— в цепи, с винтовкой, на мушке у которой бегущие фигурки в шинелях болотного цвета. Но, значит, Левка может быть и таким!..
На главпочтамте девушка, которая уже знала его в лицо и не спрашивала документов, покачала головой:
— Нет. Вам ничего.
В зале было много народу. Одни сидели за столом и писали, а другие ожидали, когда освободится место и ручка с пером. Костя занял очередь за молодой девушкой в солдатской шинели и ушанке со звездочкой.
Он решил написать Левке и матери, которая осталась в Неэсаловке.
Женщина писала, он ждал, прислонившись к колонне.
Костя не соглашался уезжать. «Как ты тут будешь одна?» — говорил он матери. «Мне одной будет плохо,— соглашалась она.— Но раз тебе прислали вызов на учебу, надо ехать». И наступил холодный августовский день, мелкий дождь в косую линейку заштриховал их домик, и они с матерью то выходили наружу, то возвращались под крышу в ожидании Мухаммеджана. Мухаммеджан собирался в очередной рейс на станцию.
Он подъехал, как обещал, и наступили те самые последние минуты, когда не говорят о главном, а беспокоятся, положен ли в рюкзак сверток с салом и где сухари, проверяют, не забыт ли паспорт, хотя отлично было известно, что паспорт еще с вечера запрятан в потертый бумажник. Мать не была набожной, но она торопливо перекрестила его на прощанье и обняла. И Костя, ужа стоя в кузове, у кабины, смотрел сквозь сетку дождя, как уменьшается домик с раскидистым кленом у калитки. Он сообразил махнуть рукой на прощанье, когда всего этого уже не было видно. Растворились в дожде дома, исчезло озеро, покрытое мелкой рябью. Мухаммеджан остановил машину и позвал Костю в кабину. «Когда джигит вырастает,— неопределенно сказал он,— дорога уводит его далеко от дома».
Женщина за столом тщательно заклеила конверт, и Костя невольно взглянул на адрес: «Полевая почта..,»— и какой-то номер. «Старшему лейтенанту»— и какая-то фамилия. Она встала, а прежде, чем встать, она, ни на кого не глядя, нахмурив брови, вынула из-под стола костыли и на одной ноге заковыляла к выходу из зала, к большому почтовому ящику.
Понимая, что нельзя, что нехорошо,— все понимая,— Костя тем не менее уставился на нее. Одно дело встречать мужчин, искалеченных войной, вроде того слепого, который ходил с палочкой и однажды на Костиных глазах обматерил девушку. Она хотела помочь ему перейти мостик у Головного арыка.
Но вот женщина — красивая, нежная и молодая, пусть даже и не так уж красивая, и Костя, уже сидя за столом, держа ручку с исписанным «рондо», все не мог сообразить, о чем он только что собирался писать, — Вы или пишите, или же место освобождайте, — сердито сказала пожилая женщина в платке, занявшая очередь за ним. — А мечтать тут нечего.
Когда он вышел наружу, женщина на костылях стояла возле почтамта с мужчиной, который, как видно, только подошел к ней.
Костя услышал, как он сказал:
— Знаешь, у меня хорошая новость: завод свободен, и мы спокойно посидим дома.
— А я была, как и собиралась, в военкомат насчет. Потом заходила в университет. Сказали, что я могу подавать документы,— Голос у нее звучал хрипловато.
Костя не мог остановиться и дослушать их разговор и заторопился к техникум, чтобы успеть да закрытия студенческой столовой съесть дежурные щи из квашеной капусты и полтарелки какого-нибудь гороховой ила овсяной каши.
Муж и жена, судя по всему. Познакомились до войны, возможно, учились в одном классе, как Костя с Маринкой, а скорее, по возрасту, в институте. И когда с ней случилось несчастье, он разыскал ее, привез в Алма-Ату. А почему же она была там, а он здесь? На каком-нибудь заводе?
Он продолжал думать о них двоих и вечером, когда все ребята отправились в техникумовский кинозал, смотреть «Два бойца». А он остался в общежитии, лежал на койке, упершись взглядом в темное окно. С ним все чаще стало случаться — он встречал разных людей и старался представить себе их жизнь.
Бот сегодня вечером они дома. Наверное, в комнатке негде повернуться, как у них в Неесаловке. Он и она. И совершенно не важно, что он не знает, как их зовут. У мужчины было очень утомленное лицо. Если он на заводе, то сутками не выходит из цеха. Когда после такой нагрузки — и вдруг свободный вечер, наступает реакция.
Костя ясно увидел, как мужчина, сидевший на скрипучей табуретке, положил на язык таблетку и запил из стакана.
«Вот проклятая башка, словно раскалывается, — сказал он и сжал пальцами виски. — Но теперь, верно, я смогу уснуть».
«Ложись, конечно, ты устал», — сказала она, Одеяло ка постели было откинуто. Он разделся и лег, придвинувшись к стене. Вскоре послышалось его ровное дыхание.
А что же она?.. Днем она заходила в университет и теперь захотела заглянуть в учебник — все ли забыла или кое-что помнит? Но ей не читалось. За стеной часы пробили одиннадцать, и женщина поднялась. Щелкнул выключатель. Или нет — электричество бывает редко. Она задула лампу. Но так или иначе она обязательно должна была погасить свет, прежде чем начать раздеваться. Разделась в полной темноте и легла с краю, осторожно, стараясь не разбудить.
А он?.. Он пошевелился и спросил:
«Ты уже легла? А который час?»
«Двенадцатый, начало».
«Как темно,— сказал он.— И даже в темноте чувствуется, что тесно».
Костя не понимал, откуда берутся эти слова, но он уже не мог прервать их разговор и продолжал к нему прислушиваться.
«Мне сегодня обещали в военкомате комнату побольше».
«Мне на заводе тоже обещали. Как темно... А я очень ясно представляю твое лицо».
«Ты очень меня любишь?»
«Очень».
«Смешной!— услышал Костя ее чуть хрипловатый голос.—Разве можно любить очень или не очень? Можно просто любить или не любить».
«Ну, я просто люблю тебя».
«И ничего, что...»
Это ее мучило, не могло не мучить, и время от времени она заговаривала с ним — не впрямую, вот так, обрывая фразу на полуслове.
«Я кому сказал, раз и навсегда, чтоб не сметь об этом!—тихо произнес он, но его тон не соответствовал строгим словам.— Разве ты сама не знаешь? Разве ты не успела почувствовать за этот месяц?»
«Успела. Знаю. Но повтори еще раз».
«Я не знаю, что тебе сказать. Ты — моя, и ты — это ты».
«Помнишь, как смешно все у нас получилось?»
А как же это у них получилось?.. Левка Ольшевский однажды, в самом начале восьмого класса, учил кататься на велосипеде Таню Островерхову. Она еще плохо правила и наверняка свернулась бы в кювет, но Левка успел подхватить ее. И вдруг поцеловал. Он тогда был в нее влюблен, из-за нее, собственно, и перевелся в их школу.
«Я-то тебя поцеловал,— сказал с упреком мужчина.— А ты? Ты зачем съездила меня по морде, вырвалась и убежала?»
«Откуда я теперь знаю? Должно быть, застеснялась. Но ведь потом... потом я к тебе первая подошла. Я ведь уже решила ту задачу, а тебе сказала, что она у меня никак не получается... Как давно это было!»
«Знаешь, я все отлично понял. Неужели я был тогда дипломантом, а ты — важной и степенной первокурсницей?»
«Ну, положим, не очень степенной. Кстати, где тот велосипед? Ты писал мне, что взял его с собой, когда завод эвакуировался, и на работу ездишь на велосипеде».
«Я его продал».
Она приподнялась на локте.
«Когда получил письмо из госпиталя, от нашего главврача?»
«Да, тогда».
Она снова опустила голову на подушку. Прерывистым голосом женщина сказала:
«Милый, не было дня там, на фронте, чтобы я не вспоминала тебя, не думала о тебе...»
Он почувствовал на затылке ее горячую ладонь.
...Утро пришло к ним в комнату, и втиснутые в нее предметы встали по своим местам. Самодельный шкаф был распахнут, и вещи на распорках казались безголовыми страшилищами. Они недовольно засуетились, когда мужчина доставал оттуда ватный костюм — телогрейку и брюки.
Женщина проснулась.
«Ты уже уходишь?»
«Собираюсь».
«Я сейчас встану, разогрею тебе завтрак».
«Лежи, я все сделаю».
«Как ты не понимаешь — мне хочется самой разогреть тебе завтрак».
Она одевалась, а он курил и смотрел в окно, как наступает медленный зимний рассвет. Как будто густые чернила в бутылке постепенно разбавляют водой. Окурок он выбросил в форточку. «Ты сегодня поздно?»— спросила она. «Да. Сегодня встреча с военпредом. Показываем ему товар лицом».
