Алька замолчала и подозрительно огляделась.
— Я вам вот что скажу, — дед приподнялся. — Вы как хотите, а я пошел спать. Потому что вставать мне рано…
И дед пошел спать. Забрался в палатку и еще долго там шуршал и кряхтел, устраиваясь поудобнее.
— Красивую дырку ты сделал в потолке, Тимка, — заметил дед из палатки, — небо видать. Очень романтично. Очень…
Наконец дед перестал ворочаться и умиротворенно засопел.
— Тим, — позвала шепотом Алька.
Тимка поежился:
— Похолодало, что ли…
— Это, Тим, костер припогас… — Алька пошевелила «кочергой» угли.
— Совсем погас, — сказал Тимка.
В палатке сиротливо сопел и похрапывал дед.
— Когда вы уезжаете?
— Скоро… — ответил Тимка. — Когда вернемся в город, предки как раз ремонт завершат. Без ремонта никак. Билеты уже купили… И визы. Завтра вечером в Москву, а там самолетом… Один только дед не едет.
Тимка протянул к костру пальцы и замолчал.
Алька шевелила «кочергой» угли, и по ее лицу нельзя ; было понять, думает она о чем-то о своем или слушает.
— Так что Толику… ну Петракову, привет передай. Он сейчас в лагере… Не забудь, скажи, что те четыре подшипника и нож с костяной ручкой он может поменять, если захочет. Ножичек еще совсем хороший… — заученно говорил Тимка. Наверное, мысленно он не раз повторял эти слова.
— А как же я? — вдруг спросила Алька, и ее голос дрогнул. У Тимки стало скверно на душе, и он нервно пошевелился.
— Я не знаю, Аль… — прошептал Тимка. — Честное слово.
Алька отвела взгляд. Кажется, светало. Темнота посерела, и кое-где проступили смутные очертания сосновых стволов. Пухлая подушка тумана улеглась на реку. Осторожно тронула воздух птичья трель. И опять все напряженно замерло.
Утром все проспали. Евгений Иванович проснулся первым и, поглядев на часы, закричал:
— Подъем! Рота, в ружье! Недисциплинированные люди!
Спросонья плохо соображая, что к чему, Тимка выбрался из палатки. Поежился, огляделся, сделал несколько шагов и, зацепившись за «систему безопасности», с грохотом растянулся на траве.
Услышав шум, высунулась из палатки Алька и обнаружила торчащие из травы Тимкины ноги.
— Экологию нужно знать! — ругался Тимка, распутывая проволоку. — Медведи ушли в Африку…
Дед между тем, сидя в палатке, сгребал суетливо вещи, расталкивал их по сумкам и тоже ругался:
— Недисциплинированные люди! Я отменяю завтрак. К черту принципы! Алька, волоки ведро! Рубить швартовы! Заливать костер! Метать всех в машину! Подать мне галстук!
Благодаря четкому умелому руководству Евгения Ивановича случился коллективный переполох. Деревья удивленно смотрели на все это безобразие и вспоминали незадачливых шведов, которые в свое время тоже вот так же суетились под жерлами Петровских пушек.
Потом дед пытался завести машину, то и дело поглядывая на часы. Машина не заводилась. Тогда дед остался сидеть за рулем, а Алька с Тимкой толкали. Потом неожиданно машина завелась, и дед поехал не туда. От столкновения с деревом спасло чудо и восхитительная реакция деда. Евгений Иванович нажал на все педали и ручки сразу, и машина испуганно заглохла. Алька и Тимка вновь толкали ее.
Наконец машина не выдержала и заработала. Перепачканные Тимка и Алька забрались внутрь. Дед рванул с места так, что Тимку вжало в спинку сиденья.
— Мы .что, уже взлетаем! — съехидничал он.
— Если мы кого-нибудь будем обгонять, — Алька облизнула губы, — так я лучше выйду и пойду пешком.
— Ха-ха, — сказал дед, — девочка! Доверься мастеру дорожного движения!
Вдруг он отпустил руль и вскричал, хватаясь за голову:
— Кошмар!
Тимка моментально прицепился ремнем к сиденью..
Дед нажал на тормоза, и машина остановилась.
— Все дело в том, что я вчера с вами заболтался и забыл завести часы. — Дед прислонил циферблат к уху. — Ну, точно… Что. к чему — девять и девять… А судя по всему, сейчас где-то, — дед огляделся, — около шести утра. Можно не спешить.
У Тимки и Альки одновременно вытянулись лица.
— Как это? — не поняла Алька.
— Аль, понимаешь, — первым пришел в себя Тимка, — это дед репетицию устроил. Генеральную. В ружье! Все навылет! Взлетаем… — передразнил Тимка деда. — Он, наверное, в диверсанты готовится.
— Смешные вы какие-то люди, — заметила Алька подозрительно.
— Это дед смешной… — сказал Тимка. — Его пунктуальность нас всех угробит.
— Глупости, — сказал дед. — Должно же быть какое-то приключение, а то что за поход.
— Так мы куда-нибудь едем или нет? — спросила Алька. — Может, вернемся? Я на берегу свои босоножки забыла и, кажется, сумку с длинной синей ручкой, в которой лежали бутерброды.
— А мой галстук кто-нибудь видел? — вмешался дед.
— Он на дереве висел. Ты его, дед, как с себя снял, так и вывесил вместо вымпела, чтоб не мялся, — проговорил Тимка. — Там еще ведро, между прочим, осталось…
— Славно мы облегчили автомобиль, — сказал дед. — Половину на берегу оставили. — И начал разворачиваться.
— Плохая это примета, — проговорила Алька, — возвращаться.
— Плохая… — сказал Тимка. — Особенно, если кто-то еще и часы забыл завести.
— Шантаж — это низко, — надулся дед.
— Смешные вы люди, — Алька осторожно улыбнулась.
— А ты разве раньше не заметила? — удивился Евгений Иванович.
…Приближался город. И чем ближе он был, тем тоскливее становилось у Тимки на душе. В машине повисла гнетущая тишина..
— Сейчас родственники набросятся, — сказал дед уныло, — распахнут ж-ж-жаркие объятия.
В этот момент Алька тронула за плечо Тимку.
— Вот, — сказала она и протянула Тимке спичечный коробок, — у меня больше ничего нет. Это тебе.
Тимка взял коробок. Там кто-то скрипел и терся, и шевелился.
Сделав маленькую щелочку, Тимка приблизил коробок к лицу. Кузнечик!
— Это я его там поймала… — сказала Алька.
— Спасибо… — Тимка прислонил коробок к уху. Шебуршился в тесноте голенастик. «Ничего, я тебе сделаю удобство в большой банке…» — подумал Тимка.
— Его выпустят за границу? — спросила Алька.
— Наверное… — сказал Тимка. — Он же… ничейный. Он везде живет…
И как-то сразу вспомнил стишок, рассказанный дедом. Не весь, конечно.
«Кузнечик дорогой, коль много ты блажен!
Коль много пред людьми ты счастьем одарен!
Препро… перепровож…
— Эти строчки Тимка пропустил. Вспомнил следующие:
«Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен:
Что видишь, все твое, везде в своем дому.
Не просишь ничего, не должен никому…»
Тимка прикрыл глаза. На зеленом берегу, на таком зеленом, каких не бывает в жизни, стояла Алька. Тонкая, Тоже вот… как кузнечик.
На траве стоял бычок.
Молоденький стоял бычок, глаза свои глупые, по-коровьи добрые, не телячьи уже, еще не бычьи, в небо пялил. Хорошо ему стоять было от солнышка ясного, от травы зеленой, от лужка чистого.
А лужок был не лужок, горы верхушка. Гора высокая, березой поросшая; торчала поверх макушка самая, как лысина, ни куста на ней, ни деревца.
Бычок головой потряхивал, губами пошевеливал. Стоял себе. Рядом мужик ходил. Большой мужик в рубахе белой полотняной, жилой перетянутой. Брал поленья березовые, в четверть их выкладывал, вроде сруба нового. Не суетясь, не торопясь дела делал, на солнышко поглядывал, от покоя его неспешного было бычку смирно, уютно.
Смотрел бычок с горы вниз, а там лес да лес… А под ногами — трава, над головой — солнце.
Мужик-то высокую кучу наладил, ходил вокруг с плошкой берестяной, в ключевую воду щепоть окунал, с трех сторон побрызгивал. На бычка плеснул. Упали капли на шерстку, на нос, зажмурился бычок от удовольствия, понравилось. Открыл бычок глаза, тряхнул башкой…
Похлопала по морде ладонь жилистая, провела по. шерстке ласково. Вздохнул мужик, на солнце глянул, — то уж под самую неба маковку подбиралось.
Легла ладонь мужичья бычку на морду у самых губ, сжалась, вены в стороны раскорячились• Бычок воздух потянул, ноздри распахнулись, под рукой губы шевельнулись. Неловко шевельнулись, *по-ребячьи, по-сонному.
И пошел гулять бесконечной длиной своей по шее бычьей, уходя в нее чистым, выскальзывая чистым да блестящим, нож кованый. Прокатился болью скрипучей, с шелестом развалил бычку шею надвое, до самой холки.
Рванулись ребра, да шея распахнута, по-тяжелому в утробе ухнуло, и все. Поползли ноги во все стороны, рухнул бык на землю.
Посмотрел мужик на солнце, лицо красивое, крепкое, волосы соломенные жилой перетянуты. Цело свое человек делает.
