— Ну да… Вася его еще не видел. Это мы уже насмотрелись и накушались. Включи, Митя.
— Не в этом дело, — сказал Василий так же хмуро.
— А в чем? — спросил Борменталь, чуть прибавляя звук.
— В том, что он — Президент, — ответил Василий.
— Да что ты о нем знаешь?! — воскликнул Борменталь.
— Президент сползает вправо, — добавила Марина. — Он не оправдывает ожиданий демократов.
— Опять! — с тоской протянула Алена.
— Вася, а сколько тебе лет? — вкрадчиво спросил Борменталь.
— Пять, — сказал Василий.
— Так вот, мы пять лет наблюдаем этого человека, — Борменталь кивнул на экран, — и имеем достаточно оснований, чтобы относиться к нему скептически.
— Он не человек, он Президент, — упрямо проговорил Дружков. — Я его знать не знаю, впервые вижу, телевизоров не смотрел. Я бродячим был, в стае, дворовым всего год. У нас вожака все уважали. Нет уважения к вожаку — нет стаи. А любить его или не любить — дело личное. Я, кстати, нашего вожака не любил. Но уважал.
— Дело в том, Василий, что мы не в стае живем, а в обществе. Боремся за права личности. А вы пытаетесь навязать нам тоталитарные или монархические взгляды, — Марина неожиданно перешла на «вы».
— Это я не понимаю. А вожак есть вожак. Если я собачьего вожака уважал, то и людского буду.
— Хм… — издал звук Борменталь.
Но тут раздался звон курантов, полетела в потолок пробка, и Борментали с Василием объединились в общем новогоднем приветствии. Алена зажгла бенгальские огни, и, пока часы били двенадцать ударов, семейство стояло, держа над головою рассыпающиеся искрами свечи.
Грянул гимн. Борментали уселись, Дружков продолжал стоять.
— Прямо сталинист какой-то, — шепнула Марина мужу. — Митя, бывают псы-сталинисты?
— Не знаю. Но сталинисты псами — очень часто, — пошутил Борменталь.
Не успел отзвучать гимн, как в двери дома громко и требовательно постучали.
— А вот и Дед Мороз! — с некоторой тревогой объявил Борменталь и пошел открывать.
Спустя мгновение он вернулся, пятясь задом, поскольку из сеней на него грозно наступал Швондер с шашкой наголо.
— Всем оставаться на местах! Руки за голову! — прорычал Швондер, размахивая шашкой.
Руки за голову спрятал лишь Василий, остальные просто онемели.
— Михал Михалыч… Что за дела… — наконец пришел в себя Борменталь. — Да опустите же инструмент! — повысил он голос.
Швондер опустил шашку.
— Я вас слушаю. Вы по делу или в гости?
— Где Полиграф? — спросил Швондер.
— Какой Полиграф? Я вас не понимаю.
— Запираться бесполезно. Где Полиграф, который прежде служил вам собакой?
— Ах, вы о Василии? Да вот же он! — показал Борменталь на Дружкова.
Старик шагнул к столу, голова его затряслась, из глаз показались слезы.
— Полиграф… — дрогнувшим голосом произнес он. — Иди ко мне, друг мой! Теперь мне ничего не страшно. Старый Швондер дождался тебя! Здравствуй, брат!
И он крепко обнял Дружкова, не выпуская шашку из рук. Василий осторожно обнял Швондера за бока.
Вдруг Швондер замер, прислушиваясь к чему-то внутри себя, слегка отстранил Василия и, глядя тому прямо в глаза, негромко запел:
Наш паровоз, вперед лети!
В коммуне остановка…
И Василий неожиданно подхватил, глядя на Швондера добрыми собачьими глазами:
Другого нет у нас пути,
В руках у нас — винтовка!..
В середине января в Дурынышах состоялся санкционированный митинг, устроенный Мариной Борменталь.
На площади перед магазином на утоптанном снегу сиротливо стояла кучка людей, среди которых были Борменталь с дочерью, его медсестра и санитарка и еще человека четыре. На крыльце магазина находились Марина и доктор Самсонов, которые держали в руках самодельный транспарант «Президента — в отставку!». И крыльцо, и кучка митингующих были оцеплены омоновцами в шлемах и бронежилетах, со щитами и дубинками. Омоновцев было человек двадцать, прибыли они из райцентра по вызову участкового Заведеева, который вместе с председателем поселкового Совета располагался вне оцепления и командовал операцией. Неподалеку омоновцев ожидал автобус.
Все остальные жители деревни группками располагались поодаль, с напряжением прислушиваясь — что же происходит на митинге, но подойти ближе не решались. Из близлежащих дворов торчали головы дурынышцев.
Митинг начала Марина.
— Граждане свободной России! — проговорила она, сделав шаг к воображаемому микрофону. — Вчера мы узнали о новых акциях Президента, направленных на установление диктатуры. Его действия стали тормозом на пути демократических преобразований. Президент по-прежнему олицетворяет собою ненавистную власть партократии. Я предлагаю послать резолюцию нашего митинга в Верховный Совет!
Митингующие в оцеплении зааплодировали рукавицами. Остальной народ, как всегда, безмолвствовал. Омоновцы были безучастны, как статуи.
— Слово для зачтения резолюции предоставляется доктору Самсонову, — Марина уступила место коллеге Борменталя.
— Соотечественники! — обратился к народу Самсонов и, развернув бумажку, принялся читать: — «Мы, жители деревни Дурыныши и персонал Центральной районной больницы Великохайловского района, с глубоким возмущением…»
Голос Самсонова, крепкий и звонкий от мороза, далеко разносился окрест. Заведеев наклонился к председателю Совета.
— Можно начинать?
— Давай, Виктор Сергеевич, — кивнул председатель.
Заведеев дал знак рукой, и омоновцы сомкнутым строем, держа перед собою новенькие прозрачные щиты, двинулись на митингующих. Люди попятились. Дурынышцы за заборами, затаив дыхание, наблюдали за невиданным зрелищем.
— Не имеете права! Митинг санкционирован! — выкрикнул Борменталь.
— Митинг прекращается! Оскорбление чести и достоинства Президента! — сложив ладони рупором у рта, прокричал Заведеев.
— В чем именно, Виктор Сергеевич?! — крикнул Борменталь.
— Знаем в чем, Дмитрий Генрихович! — довольно дружелюбно отозвался участковый.
Омоновцы и митингующие уже готовы были вступить в ритуальную схватку, как вдруг с заснеженного склона, вздымая снежную пыль, как солдаты Суворова в Альпах, скатилась со звонким лаем огромная стая бродячих собак голов в триста. Впереди ехал по склону, придерживая шапку, Василий Дружков. Он был в борменталевском ватнике, надетом на свой единственный костюм.
Дурынышцы, не готовые к такому повороту событий, отвлеклись от схватки и уставились на стаю, которая бодрой рысью помчалась к магазину. Василий бежал в середине, окруженный бывшими однокашниками, и не отставал от них.
Зрелище было настолько красивым, что демократы и омоновцы отложили свои дела и, как и жители деревни, уставились на отряд бродячих псов. Однако через мгновенье в рядах милиции началась паника, ибо в скользящем махе собак угадывалась опасность, и омоновцы, толкаясь щитами, поспешили к автобусу, где и укрылись во главе с начальством. Митингующие тоже было смешались, но Борменталь стоял неколебимо, видя в своре Василия и чувствуя, что он там главный.
Стая сбавила ход, перешла на шаг и, окружив магазин, смешалась с митингующими, точнее, поглотила их, поскольку собак было несметное количество. Псы уселись на снегу и задрали морды.
— Здрасьте, Дмитрий Генрихович! — поздоровался Дружков с Борменталем.
— Василий, ты где пропадал три дня? Мы с ног сбились! — напустился на него Борменталь.
— Щас скажу, — улыбнулся Василий.
— Вась, ты прямо как Маугли, — Алена показала на стаю.
— Маугли? Это профессия или должность? — серьезно спросил Дружков.
— Скорее, должность. Правда, Алена? — засмеялся Борменталь.
— Митинг продолжается! — объявила Марина собакам. — Кто хочет выступить?
— А вот я и выступлю, — деловито сказал Дружков и пошел к крыльцу. Псы провожали его преданными взглядами.
— Люди! — обратился Василий к дурынышцам. — Я про политику не буду. Я в ней не понимаю. У меня несколько объявлений. Объявление первое: собачье-охранному кооперативу «Фасс» требуются проводники. Оплата по соглашению… Объявление второе. Люди! Подкормите псов, будьте людьми! Им работать, деньги зарабатывать для вас же… Не исключена валюта.
Марина, дотоле глядевшая на Дружкова с полным непониманием, очнулась и выхватила у него из рук воображаемый микрофон.
— Граждане! Мы не дадим увести себя в сторону! У нас политический митинг, а не собрание коммерсантов. Нас не интересуют, извините за выражение, собачьи кооперативы! Я предлагаю…
Но ее голос утонул в громком осуждающем лае собак. Василий поднял руку, и лай смолк.
Марина пошла пятнами по лицу.
— Кто за нашу резолюцию, прошу поднять лапы… Тьфу ты, руки! — чуть не плача, закончила она.
