— Мамочка, текст! У меня теперь текст рассказа!
Все черты природы (текст рассказа)
Я очень люблю животных, и наш рассказ об этом. Жила–была девочка, она очень любила животных. Её звали Элин, но ни папа, ни мама не любили животных. У неё папа работал в цирке, а мама — директором зоопарка, а Элин было 11 лет, а у нее была подруга Кейт. Как–то раз после школы они пошли в магазин животных. Там Элин увидела маленького коала. Он был такой хорошенький, что она подумала, что он в ней нуждается. И она купила его и для него корм.
По дороге он заснул. Элин, как только пришла домой, села делать уроки. Скоро пришла мама, а Элин спрятала коалу, а её мама Ваалет пришла домой уставшая. Элин сразу сделала маме горячий чай и сделала маме массаж. Маме стало легче, вдруг коала запищал, Элин побежала в комнату, и она увидела, что он очень хочет есть, и она быстро побежала за миской, и дала ему молоко и корм, и пошла вниз стирать одежду.
Он так быстро ел, что уже через секунду он уж всё съел, и ему было интересно узнать, и он отправился в поиски. Увидев большую кровать, он очень испугался, но всё–таки он переборол свой страх. На стенках висели какие–то люди с ружьем. Ему стало страшно, но он всё лез и лез и, наконец, забрался, ему было так мягко, что он залез под одеяло. А маме стало так хорошо и легко! Через 2 часа мама Ваалет встала и увидела коалу, но она не звала Элин, а просто взяла и погладила его.
Скоро пришел папа, он выглядел уставшим. Мама сказала: «У меня хорошая новость». Папа сказал: «Ну хоть одна». Элин вышла из комнаты с коалой. Папа говорит: «И это ваша приятная новость? Уберите его отсюда и дайте мне сэндвич и горячий чай». Коала сделал сам горячий чай и сэндвич, папа удивился и полюбил коалу. И так они и жили.
Ира растрогалась.
— Что за «черты природы», Лёлькин? Почему ты так назвала рассказ?
— Ну, что здесь красным напечатано, мама?! Что папа сделал?!
— Полюбил.
— Ну, вот: любовь! Черта природы.
— Ты молодец моя! А люди с ружьями? На стене…
— Это картины… — Лёлю не увлекал разговор.
Бабушка стряхивала крошки в ладонь, Зоя стояла на подоконнике.
— Зоя! Я тоже хочу! Бабушка, дай мне тоже!
Зойка сыпала крошки в форточку. На подоконнике за окном голуби сбрасывали снег, сталкивая друг друга. Зоя обернулась, сияя.
— Слушай, мама, как я придумала: «Наступил снег и выпала зима».
У старика со старухой не было детей, а им очень хотелось — девочку или мальчика…
Тогда не женились в институтские годы, они были первыми, он — спортсмен, она — отличница, но он тоже учился хорошо. Они сначала и не хотели детей, ее врач научила, и она все делала правильно. Почему–то это сердило подруг, что рожали вскоре после свадьбы. Запрет на аборты сняли недавно, и хотя в аптеках были средства, а в консультациях «Санпросветбюллетени», на нее косились.
После института было трудно с жильем. Она любила танцевать и угощать, пусть и в комнатушке, она нравилась чужим мужьям, он тоже был компанейский. Летом ездили на рыбалку, зимой на лыжах. Ей уже хотелось ребеночка, все поучали, что «без детей — не семья», они наконец решились и стали ждать. Через три месяца забеспокоились, через полгода пошли к врачу, ей посоветовали подождать еще с годик. Курорты, обследования, электрофорез… Они решили, что все равно будут счастливы, а ребенка можно усыновить. Решили, — чтоб зря не нервничать, им было не так уж много лет. Они купили турпутевку по Военно–грузинской дороге, мотоцикл, палатку и бадминтон. Получили квартиру, подписались на Алексея Толстого. Она бы не беспокоилась, если б знала, что ребенок все–таки будет. Она уже не верила врачам. В городе открыли бассейн и широкоформатный кинотеатр, зимой вообще было много работы. Но весной… Весной на улице было полно беременных. И детей в вязаных шапочках с помпонами. Малыш убегает, помпончик прыгает, а малыш занят делом, — убегает. Он под горку, а мама следом на каблучках: «Се–ре–жа! Се–ре–жа!» Мамы становились все моложе… А потом дети надевали шортики, платьица, и этот праздник голых коленок становился все мучительней для нее.
Ей снилось, что у нее уже есть ребеночек. Она понимала, что это сон, но ведь ребенок есть — маленький, завернутый в пеленки, она чувствовала тепло и запах. Не пропустить момент, когда проснешься… Она обнимала его, тащила в явь, пыталась явить ребенка в свет. Напряженно следила за переходом, но в один миг свет превращался в сумрак, тепло уходило, и, еще не открыв глаза, она знала, что в руках пусто. Вспоминала сказки про чудесных детей: «Снегурочка», «Мальчик–с–пальчик»…
У нее все–таки родилась дочка — как во сне, под наркозом.
Как любили они свою Светочку? Водили на фигурное катание, возили в Ялту. Сухомятку не разрешали, форму заказывали с плиссировкой. Когда Светочка собралась замуж, постарались понять. Она сама вышила ей платье, японский шелк, сама украсила цветами. В девятнадцать лет рановато, но они и сами были первыми на курсе, а с ребенком помогут, еще не старые.
Их помощь почти не понадобилась, Виктор забрал Светочку совсем. Когда ей звонили, он не спешил передать телефонную трубку, дружил с ее подругами и с родителями, звал их бабушкой–дедушкой, Настю водил на тренировки сам. Им пришлось вспомнить лыжи, абонемент в филармонию и наконец–то отремонтировать квартиру. Съездили в Польшу, привезли внучке купальник для гимнастики, а Свете — тени для век, голубые, уже не модные. «Молодые» и сами начали ездить — в Болгарию, Венгрию. Потом в Эмираты. На Канарах Света с Настей отдыхали уже без Виктора, — свое дело не отпускало его.
Виктор считал, что рядом с дочерью выглядит молодо. Может, когда–то так и было, — я познакомилась с ним, уже отяжелевшим от бизнеса. Энергия уходила в дела, молодость тоже, дела не кончались, он и не заметил, как полжизни осталось за спиной. Он думал, что смотрится ухажером, а не отцом, но хвастал Настиными успехами, как отец, и просил показать стойку на руках. Дочь, обожая его, даже в шестнадцать вставала на руки, выписывая ногами нелепые иероглифы.
Света отличала Картье от Версаче, и, когда мы познакомились, выглядела шикарно — от Картье. Она не спешила демонстрировать, что умна. Высокая, чуть полноватая, статная. У нее были глубокие глаза, и форма речи богаче содержания. На элит–тусовки они всегда ходили втроем. Смеясь, запевали в караоке, смеясь, вспоминали, как кто–то был «тако–о–ой хороший» в прошлый раз.
Настя удивлялась, что я работаю в школе.
— Хоть не химичкой?
Это звучало, как в моем детстве «техничкой».
Света укладывала пакет отрубей в лакированную сумку.
— Видишь, какой деликатес? Организм почистить: мы думаем еще ребеночка завести.
У нее была своя фирма, шторный дизайн. Свете шли эти декорации. Перламутровая «Ауди» под окном… Трудно поверить, что она хочет вынашивать и рожать.
— Зачем тебе дети? Еще испортишь маникюр, — ее ногти цепляли внимание. — Развлекалась бы на Канарах.
— У нас считается шиком, правда? А в Англии — это отдых для рабочего класса.
— А для нерабочего?
Она прищурила синие глаза. Усмехнулась, взмахнула ресницами, пробежалась ногтями по краю стола.
— Для нерабочего — Африка. Охота на львов. И в сезоны — поля для гольфа: Испания, Франция.
— Ты не хочешь на львов поохотиться? Наверное, проще, чем рожать в сорок лет.
— Тридцать шесть. Это Витьке сорок. Я еще могу… — глаза блеснули насмешливо.
— Стойку на руках?
Засмеялась.
— Нет. Стойку — нет… Настю рожала, — ничего не помню. Ни пеленок, ни прогулок — я училась, Тимофеев все делал сам. А теперь он хочет еще…
— Тогда не тяни, ты не выглядишь зашлакованной.
— Это Ланком. У меня есть одна проблемка…
Майорову заказали портрет студентки. Он был добропорядочным семьянином и христианином, но весной, когда они меняли черные колготки на прозрачные, огорчался, что испытывает вожделение. Он хотел вожделеть только свою жену. Прожив три года в браке, Майоров познакомился с переводчицей, худенькой, угловатой, как его Марина, и был рад, когда Рита с Мариной подружились. Они смотрелись, как парные статуэтки — Майоров жалел, что нельзя иметь сразу двух жен.
Было заказано два портрета, женский и девичий, он взялся сначала за дочь. Насте не верилось, что ее тряпки не подходят. Она показала все самое лучшее, купленное с мамой в Швейцарии и в Париже, весь институт умирал от зависти! Но не хотела быть высокомерной, блестела глазками и весело болтала. Майоров не испытывал вожделения. Был, конечно, профессиональный навык, но не то: в ней не было трепета. Грудки уже не задраны вверх, опустились на среднюю линию, он видел это через любые версаче. Округлость бедер при такой худобе. Он оценил все в три минуты, чтоб выбрать позу и поставить свет. Личико простое, как яичко. Придется делать сложный фон — старые стены, запущенный садик. Оголил, как гетеру, — все равно она осталась дружелюбной, непритязательно счастливой.
