Как Максим и предполагал, Дюбков отказался покидать уютную комнатушку ЗАСа и отправил Яцкевича завтракать с дежурной сменой, которая кучковалась у выхода в КП.
Появился старшина, и связистам пришлось идти строем и по дороге.
Солдаты понуро шли не в ногу. Старослужащие засунули руки в карманы, бравируя своим привилегированным положением. Никто не ожидал от повара–узбека изысканного завтрака. Но действительность превзошла худшие ожидания.
Из столовой доносился стук. Стучала заканчивающая прием пищи авторота. Недоуменно переглядываясь, связисты зашли в помещение и выстроились в очередь перед цинковым столом, на который повар в грязно–белом, надетом на шинель халате, вышвыривал тарелки с кашей комбинированной и «рыбими трупами».
- Бэрите тарелки и идите стучать! — Подгонял их узбек.
- Зачем стучать? — Поинтересовался усталый Федотов. Радист Сергей Федотов был другом Максима. Это был высокий белокурый славянин, внешность которого портил выбитый передний зуб. Но и здесь Федотов находил утешение в том, что ему было удобно плевать. Служилось ему легко, как и всем неунывающим, легким людям. Дома его ждалa невестa, два младших брата и мотоцикл «Восход».
- Хлеба нэт! Есть сухари. Их надо стучать. — Объяснил повар, но ясности не добавил.
Все разъяснилось, стоило сесть за стол и взять в руки сухарь. Так назывался обычный армейский хлеб, но высушенный и пролежавший на складе неизвестно сколько лет. Сухари были червивы. При каждом ударе по столу из куска хлеба выпадали белые трубочки. Иногда они двигались, иногда нет, но их было много. В начале или в конце белого, маленького червячка виднелась черная точка. Макс с тоской посмотрел на столы с тарелками полными нетронутой пищи. Такую еду могли есть только новобранцы. Салаги ели все, и в первые месяцы службы прибавляли несколько килограмм. Некоторые, даже, к собственному удивлению жирели. Потом наступало равнодушие, а затем и отвращение к армейскому рациону. Среди сменившейся смены «молодых» не было, поэтому никто не дотронулся до каши. Каждый выбил от червяков два кусочка хлеба, чтобы намазать их маслом и съесть с чаем. Так поступил и Максим, и вышел из столовой не очень разочарованный. Все–таки что–то он сьел.
Солдат понуро поплелся из столовой. Надежды на то, что старшина его не заметит, и Макс незаметно проберется в казарму, было мало. Но, надежда умирает последней. Если бы он добрался до помещения, то там смешался бы с отдыхающей сменой, и снова лег спать.
В принципе можно сослаться на какой–нибудь, внеочередной регламент и вернуться на ЗАС.
Максим задумался. Очень уж заманчиво поспать пару часов, уткнувшись лбом в коммутатор.
Нет. Он встряхнулся и поправил пилотку, недавно сменившую плюшевую шапку–ушанку.
Ладно. Надо идти в казарму. Рубцов может проверить у командира роты, и тогда… Максим представил себе рыжеусого прапорщика, с иезуитской улыбкой показывающего ему два растопыренных пальца:
«Ты понял, сколько нарядов получаешь за обман командира?! Два?» — На этом месте старшина должен счастливо, заразительно рассмеяться. — «Не–е–ет! Это римская пять!».
Шутка была старая, но прапорщику она никогда не надоедала.
Яцкевич вдохнул и засунул в сапог вылезший оттуда грязно–белый угол портянки. Брел он медленно, подфутболивая встречавшиеся на дороге камни. Очень уж не хотелось идти запрягаться. Придется, наверное, плац подметать, или что–нибудь красить. А, может быть, чего–нибудь разгружать, или, наоборот, нагружать.
На кухню помогать несчастным «духам» мыть посуду или чистить картошку его не пошлют. Уже год отслужил. Не молодой солдат. Мойка посуды была самым ненавистным Максиму занятием. Наряд на кухню назывался «Дискотека». Около тысячи тарелок, полных недоеденной каши надо очистить и отмыть от жира. Жир, на кухне был везде. Даже пол был покрыт им так, что можно было проехаться, как по льду. Отмыть посуду начисто можно было только щелочью, но пластмассовые банки с белым порошком повар держал под замком и доставал только после окончания мойки посуды, для того чтобы очистить пол. Щелочь была ядовита.
Так он и брел, заставляя себя думать о том, что все–таки он — счастливый человек. Самая тяжелая часть службы позади, а разгрузка — погрузка — ерунда. К тому же весна…
Внезапно Максим услышал хрюканье. Оно доносилось со стороны казармы и быстро приближалось. Вскоре из–за угла вылетело и понеслось на него небольшое стадо свиней. Свиньи бежали стремительно и, как–то сосредоточенно. Они напоминали свору охотничьих собак, взявших след и настигавших обреченного зверя. Хрюшки прижали уши и изредка повизгивали. Когда столкновение казалось неизбежным, и Макс приготовился пасть негеройской смертью от удара свиного копыта, стая изменила направление и помчалась в сторону радиорелейной станции «Циклоида». Яцкевич выдохнул с облегчением и решил продолжить путь, но тут на него выскочил свинарь Абдул Джабаров.
Джабаров был местной достопримечательностью. Он был старше всех солдат роты и носил неположенный военнослужащим срочной службы офицерский кожаный ремень. За такую вольность узбек заплатил лишним годом армейской службы.
Несколько лет назад Джабаров учился в хозяйственном военном училище и даже закончил один курс. Но ушел, видимо не осилив интегралов и логарифмов, используемых при подсчете портянок и зимних кальсон. Уйдя из училища, Абдул вернулся в родной кишлак, где попал под влияние местного муллы. Несмотря на разницу в возрасте, белобородый старик сумел подружиться с молодым человеком. Долгие неспешные беседы, народные предания, рассказанные под перебирание струн местного длиногрифого аналога балалайки и бесчисленное количество выпитых пиал с зеленым чаем принесли свои плоды. Абдул близко к сердцу принял увещевания местного муллы и стал правоверным мусульманином. Правоверными были все мужчины аула, но Абдул поверил искренне, истово, соблюдая все многочисленные религиозные предписания, и собрался учиться в медресе. Но не тут–то было. Через некоторое время Советская армия вспомнила о нем, и бывший курсант вновь надел кирзовые сапоги. К его несчастью, он призвался в часть, где замполитом был капитан Мамырко, который не мог упустить шанс повоевать со средневековым мракобесием и религиозным фанатизмом. И, хотя воинский путь узбека, в любом случае, скорее всего, пролегал бы через свинарник, замполит с гордостью считал, что это — его заслуга в том, что полтора года твердолобый мусульманин провел в обществе нечистых животных.
Как правило, у «чурок» были «приблатненные» должности: кочегар, кладовщик, повар и тому подобные. Другие специальности — телеграфиста, планшетиста, оператора радиорелейной, телеграфной или телефонной станции требовали, как минимум, восьмилетнего образования, способности учиться и хорошего знания русского языка. Нельзя сказать, что среди связистов не было выходцев из Средней Азии. Было. И немало. Но большинство узбеков, таджиков и казахов, призвавшихся из сельской местности, были неграмотны и обычно использовались командирами на хозяйственных должностях.
К тому времени, когда Джабаров был признан негодным к «интилигентной» работе, из вакантных хозяйственных мест оставался только свинарник. Абдул заявил старшине, что его религия не позволяет иметь дело с нечистыми животными и быть свинарем он категорически не согласен. Решающим аргументом старшины было пять нарядов вне очереди и угроза отправить бывшего курсанта военного хозяйственного училища на бессрочную отсидку на гауптвахте. В запале прапорщик даже угрожал расстрелять непокорного солдата за неисполнение приказа. Однако коса нашла на камень. Перспектива пострадать во имя Аллаха была встречена Абдулом с восторгом. Сломило его упорство только решение кладовщика Джамиля Навазова, он же Чингиз–Хан, являвшегося в глазах Джабарова религиозным авторитетом и издавшем специально для него частную фетву, разрешающую выполнять в армии «неверных» любую работу в случае, если мусульманин будет вовремя молиться пять раз в день.
Судьба несчастных хрюшек была решена. Несмотря на то, что ислам велел проявлять милосердие к любым животным, даже к свиньям, Джабаров не мог побороть омерзение и приходил в свинарник только для того, чтобы поспать или попить чаю с обрезанными друзьями. Возле хлева было помещение для животновода, стараниями молодых солдат вычищенное и вымытое. Так что о близости свиней напоминал только запах и похрюкивание. Многочисленные объедки и несьеденная пища из армейской столовой, вместо того, чтобы быть скормленными свиньям, под угрозой расправы выливались дежурящими на кухне духами в помойку.
Есть будущим шкваркам было нечего. С голодухи они прорыли ход под забором свинарника и бегали по части в поисках съестного. Именно поэтому «подопечные» Джабарова были столь мускулисты и резвы. На них не было ни грамма лишнего жира, только мышцы. Прозвище этих животных — «свиньи олимпийской породы» было дано старшиной, с изумление наблюдавшим, как поджарые свиньи прыгали на невероятную высоту.
