Есть будущим шкваркам было нечего. С голодухи они прорыли ход под забором свинарника и бегали по части в поисках съестного. Именно поэтому «подопечные» Джабарова были столь мускулисты и резвы. На них не было ни грамма лишнего жира, только мышцы. Прозвище этих животных — «свиньи олимпийской породы» было дано старшиной, с изумление наблюдавшим, как поджарые свиньи прыгали на невероятную высоту.
Секрет великолепной физической подготовки был прост. Голод. Свиньи питались молодыми листьями и почками. Естественно, когда они обьели доступную им поросль, для того, чтобы поесть, нужно было прыгать. И чем дальше, тем выше. Вначале хрюшки кормились подальше от штаба и казармы. Любой проходящий мимо солдат считал своим долгом пнуть зазевавшуюся хавронью. Удары кирзовых сапог и латунных блях быстро приучили животных, что места обитания короткостриженых извергов нужно обходить подальше. Жестокость солдат объяснялась тем, что были найдены существа более бесправные и беззащитные, чем они сами. «Духи» отводили на них душу после побоев старослужащих, а для «дедов» это было просто развлечением. Почему бы кого–то не ударить, если за это ничего не будет? Но сами свиньи, очевидно, никогда не задумывались о жестокой несправедливости жизни. Они просто хотели есть. Однако, когда зелень кончилась в отдалении от казармы, животным пришлось выбирать между голодом и физической болью. Голод победил, и свиньи подошли ближе к жилым помещениям. Таким образом, старшина впервые увидел потрясающие прыжки хрюшек, только когда свиньи были хорошенько тренированы.
По мнению старшего прапорщика Рубцова, подобное зрелище он лицезрел только в Москве, где дельфины выскакивали из воды за протянутым дрессировщиком сахаром.
Джабаров, как ответственный за подсобное хозяйство, получил нагоняй и — смешно сказать — выговор.
В результате выволочки свиньи были избиты правоверным мусульманином, что, в общем–то их ни в чем не убедило. Но забор со стороны части был укреплен. Тогда свиньи прорыли лаз в другом месте и стали уходить в лес. Результат этих походов сильно пошатнул авторитет Джабарова как верующего человека. Дело в том, что все свиньи были самками, и вдруг некоторые из них забеременели. Естественно, подозрение пала на свинаря. Больше всех усердствовал в издевательствах над узбеком замполит Мамырко. Его коммунистическая душа не могла смириться с самоотверженностью упертого мусульманина. По мнению капитана, с религиозным фанатизмом нужно было бороться всеми возможными средствами. Кроме того, ему было очень приятно унизить человека, считавшего, что безбожник не может как–то ранить искренне верующего.
Несчастный Джабаров безумно страдал. Каждому желающему он с пеной у рта доказывал, что для него не только был невозможен сексуальный контакт с его хрюкающими подопечными, но он до них даже не дотрагивался, несмотря на служебные обязанности. Ситуация усугублялась тем, что солдаты были жестоки и часто интересовались самочувствием его беременных наложниц. Попытки Абдула оправдаться только усугубляли язвительность сослуживцев. Свиньям, в свою очередь, постоянно приходилось терпеть побои от свирепого свинаря. Эрудированный Яцкевич где–то вычитал, что у них оргазм длится тридцать минут, и теперь все интересовались у Джабарова — правда ли это.
И вот вконец озверевшие животные вырвались из ненавистного загона, где они влачили голодное существование среди собственного навоза. Абдул бросился за ними с единственной целью: истребить ненавистных тварей. В его опустошенной и обугленной бесконечными намеками, а то и прямыми оскорблениями душе не осталось ничего, кроме лютой ненависти. И ненависть эта излилась на в общем–то неповинных животных.
К моменту встречи с Яцкевичем Джабаров уже устал. Физическая форма свиней олимпийской породы была на порядок выше, чем у Абдула. Бегали они намного быстрее. Над головой узбек крутил ремень с тяжелой медной бляхой на конце.
- Кутынге сэке! Аминге сэке, джалаб! — задыхаясь кричал он вслед удаляющимся свиньям. — Ну, ты это видел? — обратился он к Максиму. — Даже с брюхом бегают, как сайгаки.
- Так ведь нет у них брюх. Твои свиньи поджарые, как борзые. — Яцкевич улыбнулся свинарю. Ни для кого не было секретом попытки замполита заставить Абдула отказаться от веры. Симпатии личного состава роты были не столько на стороне свинаря, сколько направлены против официального носителя прогрессивных идей. Кроме того, упорное сопротивление узбека не могло не вызвать уважения.
- Да я про брюхатых говорю. Беременных. Это же не свиньи, это же, это же… — И видимо не найдя оскорбления кардинальнее, чем «свинья» он замолчал. Абдул уперся ладонями в колени и тяжело дышал. Он плюнул и вытер пилоткой мокрый от пота лоб.
- А что ты, собственно, против свиней имеешь? — Спросил Макс меланхолично. — Вполне приличные животные. Поприличней некоторых двуногих будут.
- Дерьмо они. В дерьме живут и дерьмо едят. — Джабаров выругался по–узбекски.
- А мы, по–твоему, не в дерьме живем? Не дерьмо едим? — Яцкевич был настроен на философский лад.
- Ты, Яцек, за меня не говори. За себя говори. Я дерьмо не ем! Я свиней никогда не ем. А ты свиней ешь. А они едят дерьмо. Значит, и ты ешь дерьмо.
Яцкевич грустно улыбнулся и похлопал узбека по плечу.
- Наверное, — столкнуть Максима с философствования было тяжело. А уж свинарю и вообще невозможно. — Свиньи едят дерьмо, мы едим свиней и вырабатываем дерьмо, которое едят свиньи, которых мы едим, и так далее. Круг замкнулся. Упрощенная модель жизни. Ладно, Абдул, чеши к «Циклоиде». Они туда побежали. Узбек снова сплюнул, и побрел, бормоча что–то непонятное, но явно недоброе.
Максиму повезло. Он сумел незаметно для старшины пробраться в казарму. Среди полуодетых, снующих между туалетом и Ленинской комнаты солдат отдыхающей смены он увидел сержанта с красной повязкой на руке. Что бы не выделяться из толпы, Яцкевич снял гимнастерку и пройдя мимо пахнувшей поджаренными портянками сушилки подошел к дежурному по роте.
- Тимур! — Удивленно спросил он. — Ты почему не сменился? У тебя что, вечный наряд?
Рустамов тяжело вздохнул и выругался по–казахски. Среди длинной тирады Макс понял только одно слово — «старшина». Но тон не оставлял сомнений. Сержант «залетел» именно ему.
Непонятно было только то, что дежурный стоял «на тумбочке». От усталости его узкие глаза еще больше окосели. Повязка с белой надписью «Дежурный по роте» была надета вверх ногами.
Мимо них, довольно улыбаясь, прошел лютый «дед», ефрейтор Носко. Он скручивал в морковку намоченное вафельное полотенце.
- Пошел «духов» учить. — пояснил Рустамов. — Видишь, неймется ему. Ночует он на КП, хочет, чтобы ему «сказку» рассказали. А то на дембель скоро. Кто ему дома расскажет? Все работать ушли, так он моих дневальных взял.
Ничто в спальном помещении не напоминало разгром, устроенный утром Максимом. Кровати и подушки были выровнены по нитке, пол тщательно вымыт, портрет Ленина протерт, что свидетельствовало об усердии дневальных, которые стояли возле кровати Носко в томительном ожидании. В руках Ибрагимов и Большаков держали березовые ветви. Непременный атрибут «дембельского поезда». Яцкевич хмыкнул, взял зубной порошок и пошел еще раз умываться. Постепенно, «броуновское движение» стихло. Все сменившиеся заняли свои кровати и неторопливо беседовали.
- Сказку! Сказку рассказывайте, духи поганые! — голосил ефрейтор. — Ишь, распустились. — Он привстал под одеялом и покосился на Яцкевича, желая, чтобы тот тоже возмутился. Максим прошел к своей кровати. Он равнодушно относился к проблеме «дедовщины». В свое время Макс очень радовался, что попал к интеллигентным связистам, а не в страшную для «молодых» автороту. Однако и среди бойцов телеграфа и телефона попадались люди, желавшие насладиться абсолютной властью над беззащитными салагами, хотя сами, скорее всего, этого избежали. Макс сторонился жестоких «дедов», но и вставать на защиту бесправных, которые с большой долей вероятности через некоторое время и сами станут такими же беспощадными, он не собирался.
- Ибрагимов! — закричал «дед» с нижней кровати и, размахнувшись, ударил смуглого солдата «морковкой» по лицу. Удар не получился. Полотенце зацепило панцирь верхней койки, и шмякнулось в грудь «духа». Это не помешало Ибрагимову согнутся и завизжать от «боли».
- Не ври! Не больно! Если будешь кричать, то скоро будешь вопить за дело! — Носко рычал страшным голосом. Узбек разогнулся и молча хлопал глазами. — Большаков!
- Слушаю, товарищ дедушка! — «дух» подбежал к изголовью, всем своим видом изображая услужливость.
- Принеси мне пачку «Мальборо» и чашку кофе. Молоко не добавляй. — повелел ефрейтор и отослал салагу ленивым жестом.
- Товарищ дедушка, товарищ дедушка! — запричитал Большаков. — Где же я возьму «Мальборо» и кофе?
