И они совершенно замечательно молчат вдвоем. Молчат — и при этом разговаривают о чем-то своем, только им двоим и понятном. Дыханием, сердцебиением, временно объединенным кровотоком. Прекрасно видно, почему эти отец и дочь даже после нескольких лет разлуки не стремятся наболтаться вслух, поделиться новостями и событиями. Им не надо. У них куда более интенсивный обмен, напрямую, без потерь на воздух и звук.
Вторая партия заканчивается тем же бесславным — и совершенно неизбежным, невзирая на упорное сопротивление, — разгромом.
— Здесь нет телевизора, — роняет в воздух пан Каминьский. — Но в Кракове я его иногда смотрю. Вы оба молодцы.
Утро начинается безобразно: в открытое окно лупят косые струи дождя. Стучат по подоконнику. Вода стекает вниз неритмичной капелью. Холодно, очень холодно, совершенно невозможно выбраться из одеяла, сделать шесть шагов и захлопнуть створки, но и слушать, как каплет, течет, подтекает, — невозможно. Патовая ситуация. В голове неожиданно ясно, невзирая на… прищуриться, разглядеть в дождливом рассветном полумраке будильник… 6:12. Совершенно неподходящее время для пробуждения, если нет каких-то архиважных дел, а их нет. Отчет вчера закончен и отправлен, теперь его судьба в руках редактора, а автор может забыть навсегда, закинув опустошенную на треть пробирку в самый дальний ящик стола.
Так, конечно, никогда не бывает — закончить и забыть. В голове всплывают фразы, и удачные, и те, которые стоило бы поправить; вот потому и нужно отправлять сразу по написании, перечитав пару раз на предмет ошибок. Иначе не отвяжется. Станешь исправлять до какого-то неведомого и недостижимого совершенства.
Течет. Течет на пол, брызги долетают до стола и до постели, на столе — рабочий беспорядок журналов, заметок, флаконов, книг и справочников, техника… у старенького ноута по бокам вентиляционные отверстия, если туда заберется вода — наверное, его три дня включать нельзя будет, а может быть, и вовсе сломается. С другой стороны — роскошный повод поехать в город и купить новый. С третьей стороны — это несколько часов в магазине, в плену назойливых и непонятливых, но очень говорливых и самоуверенных консультантов, подумать страшно. С четвертой, если натекло уже достаточно много, то как бы не пришлось менять пол… вытаскивать мебель, разбирать все. Стороны у кубика кончаются, и нужно что-то делать.
То есть, на цыпочках подобраться, зажмуриться, потянуться к створкам окна и, получив в лицо заряд крупной дождевой дроби, все-таки захлопнуть их. После чего обнаружить, что стоишь босиком в очень, очень холодной воде, которой, по счастью, не так уж и много — но вытирать придется. А ближайшая тряпка — внизу, на веранде. Что-то вредное, злобное и колючее внутри мешает плюнуть на все, завернуться и спать дальше, игнорируя знание о существовании лужи. Вероятно, это совесть и добропорядочность. Зачем было просыпаться вообще? Спала бы и не ведала…
Хорошо, что все остальные спят. В доме тихо. Даже бабушка раньше семи не поднимается. Прошмыгнуть за тряпкой, вернуться обратно, бросить ее на пол — ну почему, почему половые тряпки всегда, всенепременно пахнут плесенью, застоявшейся сыростью, глиной, еще невесть чем? Осознать, что забыла взять ведро. Выжать тряпку в окно, промокнуть по ходу дела, замерзнуть вдвое от предыдущего, нырнуть в постель — и обнаружить, что сна ни в одном глазу. В голове звенит, руки провоняли тряпкой, чтобы вымыть, нужно вылезти и дойти до душевой — нет, ну за что, за что это все… к вечеру теперь начнется мигрень, как всегда, если проснуться невовремя и тут же замерзнуть.
Завернуться и дрожать, и никак не получается согреться, ноги ледяные, руки тоже, в доме кромешная тишина, недочитанная книга — на другой стороне комнаты, все, что на тумбочке в изголовье, уже прочитано. Хочется тихонько выть, скулить брошенным щенком, тыкаться головой в спинку дивана до отупения, пока не наползет не сон, так одурь, но тщетно, тщетно. Остается презреть мирской тлен, прозреть, что все сущее суть морок и ползти в душевую — там горячая вода, слава бойлеру, там густая ароматная можжевельниковая пена, жесткая мочалка, снимающая кожу заживо, а также теплый халат и фен.
На часах — 7:00. Жизнь в природе есть, не очень разумная, но согретая, утепленная и проголодавшаяся. Наверное, на кухне найдется что-нибудь, оставшееся от ужина…
В кухне находится еще и Катажина, успевшая к холодильнику первой. По счастью, одна.
— С добрым утром…
— У меня, — сообщает сестрица, — еще два часа ночи. Я привыкла ужинать в это время.
— В полиции работают допоздна? — Наверняка там вообще работают круглосуточно…
— В корпорации, — усмехается Катажина. — Я перешла туда, там гораздо интереснее.
— Но ты же следователь…
Драгоценная редко видимая младшая сестра возмущенно ставит тарелку с курицей на стол, надувается.
— Я юрист и психолог, к твоему сведению, и мои навыки можно применять в разных областях. С полицией я теперь работаю по контракту.
— Ну и как оно там все? — Не то чтобы было особо интересно, но отсутствие вопросов будет поводом для обиды, наверное. Хотя говорить с сестрой — отдельное суровое испытание.
— По-разному, — Катажина пожимает плечами. — Условия очень хорошие, конечно. Люди — в основном, достаточно интересные. Дураков мало, это большой плюс. Не приживаются они там.
Камила пытается себе представить дураков, прижившихся вокруг Сфорца, и не знает, кого больше надо жалеть — их, сущеглупых, или самого Сфорца, который вряд ли выучился с ними общаться. В общем, хорошо, что где-то и в чем-то есть гармония.
— Мужа ты уже там нашла?
— Нет, — сестрица давит очередную усмешку. — Он меня нашел и затащил в эту контору, когда… ну, вы такими подробностями не интересуетесь, а если в общем, то у господина Сфорца племянник пропал. Трудами моего клиента. — Кася объясняет медленно и с издевкой, как для слабоумных. Можно подумать, что отсутствие внимания к криминальным происшествиям — большой недостаток. — А корпоративные господа имеют привычку ко всему лучшему, понимаешь ли. Кстати, у меня пара статей вышла по этому делу, надо бабушке показать.
Не то чтобы Камиле нравился тезис «будь проще — и люди к тебе потянутся», при его упоминании так и представлялись жадные руки, тянущиеся, чтобы разорвать на части, но отчего-то хотелось напомнить сестре именно его. Мама называла эту манеру громоздить иронию на иронию, а насмешку на намек «ни слова в простоте». Подобным образом Катажина изъяснялась лет с девяти, наверное.
— Так кем ты работаешь? Только понятно, для непросвещенных, — а то потом опять будешь надуваться.
— Консультантом господина руководителя филиала, звезды нашей научной и политической, — ядом можно было бы потравить всех вредителей в огороде и осталось бы еще на комаров.
Камила удивленно приподнимает бровь.
— Да сволочь он, — объясняет сестрица. Эпитет цензурный — и на том спасибо, от Катажины всего можно ожидать, когда родители не слышат. — Жена у него нормальная, сестра вообще… что надо. Муж у нее, правда… — сестрица изображает лицом и руками нечто неповторимое, надо понимать, муж сестры Сфорца одновременно похож на Квазимодо и статую Командора. Монументален и ужасен. — А сам — сволочь, — с наслаждением повторяет сестра.
— Так он женился?
— Ну да, года полтора или два назад. Это же прямо на том заседании Совета было заявлено… та еще феерия. А, ну да, вы же тут живете как отцы-пустынники…
Камила вздыхает, лезет все-таки в холодильник, достает кувшин с простоквашей и несколько ломтиков сыра, потом, подумав, добавляет к этому маринованные виноградные листья. Вполне достаточно, чтоб перекусить — впрочем, аппетит неожиданно испарился, а заваривать чай не хочется: ждать тут, пока настоится, слушать Касино остроумие и непрошенные отзывы о том, как мы живем… да и новость из тех, что хочется переварить в одиночестве.
Поднос с добычей упирается во что-то неожиданное, чему не место за дверью, выворачивается из рук, пытается извергнуть содержимое на пол — и застывает, наклонившись, но не утратив кувшина.
— Осторожнее, — говорит ремонтный комбайн, забирая покривившийся поднос из рук и возвращая обратно уже нормально, параллельно полу. — Доброе утро!
— У нас, — говорит Камила, — вообще-то не очень принято пастись на кухне!
Нежданное препятствие с извинениями пятится с дороги, потом наконец-то соображает сделать шаг в сторону и замолчать. Господи, да что ж за издевательство это все, начиная с дождя и заканчивая вот такими вот неуклюжими идиотами?..
— Значит, мы мародеры? — спрашивает Максим у супруги, заполняющей второй поднос. — И нелегалы?
— Да ну ее, — отмахивается Кейс. — Не знаю, какая муха ее укусила…
— Это был комар. Окна закрывать надо.
