пора прийти сюда, посмотреть на его тело семена дикой травы, прилипшие к желтому бархату в самом конце луна озарит большие» поросшие травой соски.
В том году погода была облачной, небо пасмурным, постоянный сумрак. Мы собирали толстые белые грибы с трупным ароматом тело раздувается и сочится в тепловатой сырости этой поры.
Я свалил в костер срезанные ветви, убрал старый хворост из закромов, отодрал заплесневелую кору. От разбитой и растоптанной черепицы на земляном полу остался красный порошок.
В темноте передо мной - горящая пурпурная точка, окруженная пылающим ореолом, на конце сигареты в моей руке, которой не видно. Точка пляшет и медленно парит, красный свет, направленный на
когда я прячу сигарету в горсти, точка исчезает, затем я снова ее открываю, только чуть дальше, выше, ниже, поворачиваю к себе, к
Он смотрит в темноту, точка расширяется, гаснет, снова зажигается в другом месте, играет, выступает вперед, заливает кожу рассеянной краснотой - что видится ему приношением, с ожогом пахучей пурпурной точки, которая приближается
которая перемещается, обнажает присутствие тел, предметов, движений, сверкая, точно галактика, куда ребенок устремляет
взор, пытаясь отыскать дальше, выше начало этого внезапно возникшего мира. Он боится тепла очага, где огонь раздувается, позволяя различить пальцы, которые держат сигарету, отводят ее, снова приближают, чтобы можно было новыми глазами ее созерцать - бесконечно далекое красное солнце, полностью сгоревшее и бросающее последний отблеск на молочно-белый океан нашей кожи.
Мне нужно выйти и посмотреть. Этой дорогой я доберусь до той части имения, где вырыт длинный канал. Когда-то он был наполнен водой, отведенной от реки, что текла чуть дальше через поля. Этот канал называли рвом: он притягивал ползающую и летающую нечисть со всей округи. Той ночью тучи комаров -любителей испарений, поднимающихся над грязью к нижним веткам лип, - остаются поплавать в мешках зловонного воздуха, висящего вдоль канала.
Я слышу, как на улице поет ребенок.
Мой черный дом под открытым солнцем.
Моя комната с паркетом в елку, из твердого и гибкого дерева, блестящего, даже невзирая на пятна.
Моя река за липовой аллеей, где больше сорока деревьев.
Мое окно - дуновение от залитой дождем черепицы. Старая серая штукатурка, четыре стены, высокий потолок. Свеча, которая освещает меня, когда я спускаюсь по лестнице: сало стекает в чашечку подсвечника. Эта лестница с множеством пролетов, по четыре на этаже, что спускаются вместе со мной.
Он проходил там, поднимался здесь, садился перед этим камином, цепенел от колышущегося пламени.
В комнате тепло: из одежды ребенок оставил лишь короткую грязную майку, под которой прерывисто вздымается грудь. Все остальное обнажено, хоть и остается невидимым - ведь он накрывает член рукой.
Он на полу. Паркет лакированный, холодный, светлый. На глянцевитой поверхности конденсируется влага, выделяемая телом: матовое пятно, внутри которого находится ребенок. Он сидит на ягодицах, выпрямив живот, вытянув ноги и упираясь руками в пол.
Он лежит, и его покидает последнее тепло, пока сидящая сверху птица клюет ляжки, порой обращая сердитый взгляд на камин с догорающими дровами.
Черные ягоды такие спелые, что мгновенно растворяются во рту: паренек собрал целую пригоршню, они мокрые от дождя.
На ходу он проводит рукой по моей решетке - так пальцы арфиста скользят из конца в конец по инструменту: от быстрых многократных ударов железных прутьев по фалангам вибрирует запястье, это доставляет ребенку неясное удовольствие, он ускоряет шаг, и вибрация ослабевает.
Множество черных, почти жидких и очень сладких ягод висят на кустах с шершавыми листьями и длинными пурпурными шипами, похожими на акульи зубы.
Он сворачивает за угол и снова идет по проулку: слева теперь тонкая бетонная стена, по которой он тоже проводит пальцами. Он доедает собранную ежевику. Пятна сока остаются на правой руке, в уголках губ и даже немного на лбу, возле брови: наверное, он там почесался.
Он видел, дотрагивался до этой решетки и этой стены. Не было никакого смысла их придумывать, это неинтересно. Все произошло - однажды, не знаю когда. Ежевика редко чернеет раньше августа, ну а дети все время растут: этому десять лет, а через десяток лет другим тоже будет десять, как ему сейчас.
Я выбираю длинный сухой прут - срезанный весной грушевый побег - и ухожу к дальним деревьям, прилежно, злобно, медлительно стегаю стволы, цветы, высокие травы.
Там лежит ствол спиленного дерева: я сажусь на него и дожидаюсь наступления темноты. В сумерках все станет пустынным: это мое время. Шорох при ходьбе по смятой, придавленной траве лужайки, где остаются следы и слышится шум шагов.
Я нашел на земле и держу при себе старый охотничий кинжал с роговой рукояткой, длинным, широким лезвием и чистым, заточенным острием, не изъеденным ржавчиной: им перерезали трепещущие глотки, вспарывали зловонные животы.
Я не выходил, закрывал жалюзи, садился у плиты, где грязно-голубым пламенем горел газ, временами выпуская языки винно-красного цвета. В камине поднимались другие языки - желтые, зеленоватые, ярко-красные. Напротив оштукатуренной стенки, где черный дым оставляет длинный след, мерцала свеча.
Словно всюду пожары.
Хоть комната и скудно обставлена, она такая маленькая, что не развернуться. На стенах с осыпающейся штукатуркой свисают клочья обоев. Оконные стекла грязные, но блестящие. В противоположной стене открывается довольно узкая дверь, верхняя филенка изрешечена дырочками: туда безжалостно вгоняли кнопки, метали стрелки и перочинные ножи.
Эта комната расположена в большом
доме.
Развалюха с единственной жилой комнатой на первом этаже. Крыша провалилась, а стены обрушились, обнажив слишком тонкий потолок, не способный выдержать ненастье и укрепленный снаружи хворостом, соломой, кусками брезента.
Разруха не пощадила и службы, дровяной сарай, помещение, служащее наполовину конюшней, наполовину гаражом. Большой участок на задах зарос сорняками и завален обломками.
Словом, это ничем не отличается от обычного разрушенного дома. Пожар, вызванный, очевидно, молнией, уничтожил всю верхнюю часть, но не распространился на первый этаж, пострадавший, в основном, от обрушения верхних.
Вопреки опасности, которую он должен предчувствовать, мальчуган продолжает приходить в это жилище и спокойно, бесшумно перемещается из одной комнаты в другую, от одной катастрофы к другой.
Лестница внезапно обрывается при подъеме на второй этаж: несколько ступенек ведут вдоль стены и вдруг проваливаются в пропасть - в пустоту, зияющую посреди руин. Последняя ступенька сгорела, но своеобразные перила позволяют не упасть: из-под обломков торчит искривленный стальной брус.
Вверху этой стены сохранилось окно, правда, без ставней: снаружи его обрамляют белые кирпичи, а изнутри - синие и золотистые рейки. Поскольку стена завершается подобным образом, окно напоминает бойницу - геометрическую фигуру, которую зубчатая развалина преподносит пустоте.
В полдень солнечный свет проникает сквозь дырявый потолок до самого подвала, и сломанные балки скрипят от палящих лучей.
В темноте, в глубине камина, горели сухие дрова. Было тепло. Это нагромождение в очаге, над которым склонялся детский силуэт, напоминало груду обломков, истребляемую огнем, дом, где больше не живут и никогда нельзя будет жить: круг пляшущего света, куда устремляются взгляды, боясь заблудиться в потемках лесов и лугов, подчеркнутых высоким пламенем пожара.
Падения, вспышки: дверь раскалывается на несколько филенок, камни вываливаются, балки трещат, пламя вырывается; обнаженные стены, зияющие окна, разбитые стекла с большими тряпками, порхающими в порывах горячего воздуха. Стена падает вперед, земля гудит. Позже идет дождь, из дома вылетает скудный черный дым - вода, испаряясь из сажи, поднимается в небеса. Камни омыты, зола потрескивает, трава дрожит.
Лучше было бы осмотреть дом снаружи, подойти и постучать в дверь, чтобы удостовериться, что она не открывается, заглянуть в окна, дабы убедиться, что там никого нет, - чтобы узнать, обитал ли здесь кто-либо в том самом месте, где я живу, хожу, подстерегаю ребенка, прячусь сам, не в силах произнести ни слова, лихорадочно желая быть замеченным или, наоборот, отказываясь быть тем, на что можно смотреть, что можно узнать, о чем можно рассказать.
Комната, где каждый предмет, найденный в обломках, невредимый либо испорченный, откладывается про запас, независимо от его назначения: подвальный закуток, где они расставлены на обгоревших досках, громоздящихся друг над другом рядом с лоханью для стирки, с глубоким бетонным желобом, куда стекает грязная вода.
