Внутри. Четкая, ясная точка моего тела мало-помалу растет, вытесняет скуку, вновь наполняет энергией кровь. Эта точка - внутренний образ: он способен разбудить член, взволновать или, напротив, усмирить плоть; блуждающая энергия не смеет найти себе применение. Образ смятения, исступления, где бушует и погибает несметное множество 68 жизней и связей, что приходят, разочаровываются, уходят и приходят вновь.
Его руки и ноги расставлены, живот поддается, плоть разбухает и внезапно твердеет. Солнце нагревает частички, взлетающие вокруг нас обоих.
Я стоял посреди лужайки и смотрел на худое, незавершенное, ничтожное тельце. Я пошел прямо к реке и бросил туда довольно крупный пакет, завернутый в бумагу, наспех перевязанную бечевкой: оттуда торчали концы и складки разноцветных тканей.
Он носил короткие штанишки из потертого золотисто-желтого бархата, не доходившие до грязных, ободранных, закругленных коленок. Сандалии из мягкой кожи на босу ногу - орехового цвета, напоминающего школьные портфели. Волосы расчесаны на пробор, с торчащими вихрами. Сидя по-турецки, широко раздвинув колени, расслабив живот, он чесал ногтем пятки и лодыжки с черными линиями грязи, въевшейся в мозолистые складки.
Он лежал на откидной койке, украшенной травой и сухими цветами, в подвале.
Скамья из черного дерева, где сидит ребенок, стоит у стены подвала с небольшими окошками.
Поэтому он поворачивается спиной к стене, зачарованный глубиной комнат, открывающихся одна за другой перед глазами.
Сзади он отчетливо слышит шум дождя и шаги, когда кто-нибудь идет по улице напротив дома.
Птица держит и когтях серую мышь, методично кромсает ее шерстный покров, начиная с шеи, и постепенно высасывает кровь: клюв прорезает в плоти узкие трепетные щелки.
Шарик серой шерсти, над которым высится клюв. Птица стоит на груде других похожих шкурок, складывающихся в очень миг кую шубу, приятную телу.
Мышиный писк затихает.
Взлетевшая птица ловко покидает подвал через окно и садится ив ближайшее дерево. Вцепившись в голую метку, они расправляет крылья. Идет дождь, и насекомые прячутся под землей.
Когда я спускаюсь по лестнице в подвал, уже темно. Я освещаю путь подсвечником, в который вставлен огрызок грязно-желтой, капающей свечи.
Пол подпала земляной, не считая одной вымощенной части, куда я становлюсь на колени, чтобы приподнять плитку и запрятать в тайник одежонку. Свет моей свечи, стоящей на земле, отблескивает на выступах неплотно пригнанных плиток. Впереди дверь из бежевой древесины с зарешеченным стеклом ведет к лестнице, поднимающейся на поверхность - в сад.
Я спускаюсь по лестнице и смотрю сквозь стекло! внутри подвала мне померещился неподвижный, ярко окрашенный силуэт.
На филенке двери видны четкие отпечатки пальцев, испачканных чем-то жирным и коричневатым - смесью крови и пота. Не припоминаю, чтобы я касался этой древесины раненой рукой. Но у него поперек пальца был длинный, рваный, опухший порез, который никак не заживал, поскольку он пользовался рукой как обычно, так что при малейшем усилии рана открывались, и края расходились, будто разгрызенные зубами. Он даже мыл ее, и внутри засохла серая грязь, которую просвечивала краснота.
Под этими развалинами оставался огромный фундамент - подвал со стрельчатыми сводами и длинными, высокими, совершенно сухими комнатами.
Подвальная дверь открывалась очень крепким ключом, который оставляли в замке. Здесь хранилось вино.
От центрального помещения крестообразно расходятся четыре коридора со сводами пониже. Длина их - пять-шесть метров, и заканчиваются они тупиками. В глубине - несколько отверстий меньше подвальных окошек, похожих на бойницы или дверные глазки, через которые еще лучше поступает свет снаружи. Четыре луча из каждого коридора перекрещиваются на их пересечении, образуя восходящий, вращающийся, непостижимый столб: пол там выложен большими розовеющими плитами песчаника.
В этом помещении лежит очень старая, обтрепанная по краям серая шуба, словно сшитая из мышиных шкурок. И над этим благородным нарядом кружится солнечный ореол. Другие вещи, длинные льняные рубашки, перчатки из мягкой кожи можно было бы подвесить к балкам. На углу двух коридоров высится пирамидальная груда бутылок из темного стекла.
Один из коридоров перед самым концом сворачивает в вытянутую клетушку, где стоит низкая кровать из дощатого ящика, покрытого сухой травой и одеялами: там явно кто-то лежал. В узкой нише, в углублении стены, латинский крест: Христа заменили пришпиленным жуком-богомолом, его крылья с тонкими растительными прожилками источены паразитами.
На доске сушатся черные грибы. В высоченное подвальное окно видна улица: у противоположной стены камни выложены квадратом, куда заключены серый рассыпчатый пепел и клочки ткани.
Мальчонка сидит на самом краю кровати и наблюдает за костром, горящим между камнями. Вдалеке бегают и кричат дети: он не шевелится. Лампочка часто мигает, словно скоро перегорит.
Недавно сорванные цветы клевера и прутик из орешника, который он только что подобрал на ходу. От скуки мальчик разламывает прут на маленькие кусочки и рвет цветы: если бы дело было днем, то, выходя из этой комнаты, ребенок увидел бы полосу света на пересечении коридоров.
Моя свеча капает на ступени. Сегодня вечером все готово. Мне нужно только спуститься сюда.
Улегшись на сухую траву и завернувшись в одеяло, ребенок перестал шевелиться. Дуют сквозняки, проникает луч света, появляются и другие признаки
Штукатурка на стенах грязная, из-рытая (или изрезанная) многочисленными неодинаковыми дырками, некоторые - величиной с кулак
теперь это рваные контуры, очерчивающие пятна потемнее, заполненные землей, рыхлой глиной, подручным материалом для маловероятного ремонта
еще влажная земля, откуда сочились до самого пола струйки воды, растягиваясь по стене вертикальными моренами, длинными и вязкими дорожками глины, вновь обращенной в пыль, сверкающие кремневые осколки
слой грязной земли, размашисто нанесенной на стену запах рва, тины, вязкая масса, размазанная руками, рисующими на белой стене человеческую фигуру маленький силуэт с высоко поставленной головой, хрупкими плечами, угловатыми бедрами, красивыми и нежными ляжками: ниже колен рельеф незавершен
фигура, переполненная бурой землей, страстная поверхность с отпечатанными ладонями и расплющенными предплечьями черная земля, земляной выступ вместо лица, густая слеза мало-помалу стекает на грудь, увлекая за собой крылья и лапки мертвых насекомых
вертикальная
лужа, оживляемая неторопливым волнением ближе к низу
тело,
на котором дрожит моя ладонь
Я достал из кармана перочинный нож и раскрыл лезвие, присел на корточки и начертил на земле прямоугольник длиной один метр или больше: контуры ямы, которую необходимо вырыть, или план, нарисованный тростью в пыли, чтобы объяснить кому-то дорогу или местоположение. Затем я показал каждую часть: прихожую, рабочий кабинет, столовую, кухню, буфетную, библиотеку, гостиные, сушильню, прачечную, комнаты -прорыл зачаток винтовой лестницы, ведущей в подвал, или определил место для улицы, дороги, садовых пейзажей.
Хлопает дверь. Верхнее окно открыто, но не освещено: лишь красные отблески огня. Одежда, висящая вдоль стены, похожа на людей без тела.
Одно окно открыто, в него дует довольно теплый ночной ветер, доносящий ароматы и шорохи. Дверь стучит либо скрипит: в приоткрытый проем виднеется зал с большими вытертыми плитами, выдолбленными за столетия хождений.
Пламя поднимается, а свет усиливается, краснеет, устремляется в вытяжной колпак: огонь отражается в неясных стеклах, я остаюсь у окна и вижу в этих стеклах свое лицо.
Вздрагиваю. Ребенок больше не поет. 79 Костер догорает: внутрь вбит кривой гвоздь, черный на фоне очага, гвоздь постепенно накаляется докрасна, потом добела, искрится и вываливается.
Влажные от пота яички сильные тяжелые запахи мыла обширные скопления гнилых грибов под деревьями спермин тяжелые яички жиропот волосы на теле ладонь и пальцы щелочной запах как от трупа в жару старые юношеские яички
из-за полуденного солнца пот течет от затылка до поясницы и по ушам. У меня пальцы в крови, я спускаюсь в подвал по маленькой внутренней лестнице и мою там руки под краном.
Солнце оставляет ожоги на предплечьях, затылке, лбу, на каждом гладком участке моей кожи: ожоги, которых я больше не чувствую, словно вылеплен из красной глины.
Моя работа окончена: земля возвращена на место. Все покрывает только что перевернутый гравий. Когда солнце высушит его сырую поверхность, выделяющуюся темным пятном в белой аллее, исчезнут любые следы-скоро наступит вечер.
