— Полагаю, что не будет. Гордей, я пойду–ка помогу Антону, а то он один там пока.
— Ступай, помоги. А потом на обед приходи, жена с детишками должна уже с поля вернуться, обед сготовят.
— Хорошо. Я вот свой пакет здесь оставляю, там кое–что из городской еды есть, попробуете.
Артём взял свой полиэтиленовый пакет с продуктами, достал оттуда непочатую пачку сигарет — надо будет её потом изничтожить — сунул её пока в карман. Пошёл в сторону хозяйства Фоки.
12. О преодолении дурных привычек
Артём подошёл к овину. На круглом небольшом валуне, прислоненном к стене овина, лежала аккуратно сложенная в несколько раз риса, на ней так же аккуратно сложенная однотонная, серого цвета сорочка, сверху том Библии. Антон только что начал перекладывать наверх снопы, которые он перетаскал с улицы и сложил горой у входа в овин. Одет он был, оказывается, совершенно «по цивильному», как и Артём — в кроссовки и в джинсы — под рясой–то всё равно не видно. Работа, похоже, его от горестных мыслей действительно отвлекла — выглядит уже не так удручённо, во взгляде живинка появилась, лицо от постоянного движения зарумянилось. Артём тоже снял свою рубаху, положил сверху антоновых вещей на валун.
— Антон, я сейчас залезу наверх, буду укладывать снопы. Ты мне будешь их подавать.
Вдвоём работа шла споро. Через некоторое время все снопы были уложены в сушильне. Артём спрыгнул вниз. Посмотрел по сторонам, увидел на земле небольшую сучковатую палку, пошёл, поднял. Заглянул в овинную печь. Она была устроена так же, как и у Гордея, низ земляной, углублением, на дне остатки золы и угольев. Артём рядом с ними копнул землю концом палки. Земля легко подалась, получилась небольшая ямка, он её ещё поуглубил.
— Ты что такое делаешь? Зачем тебе эта ямка?
— Курево хочу уничтожить. У меня с собой «оттуда» полторы пачки сигарет. А здесь ещё про курение ничего не знают, до него ещё пять с лишним веков, пока Пётр его из европ не привезёт. Пусть они о нём пока ничего и знать не будут. Не хочу, чтобы на Руси курение началось по моей вине на пять веков раньше, чем этому быть суждено. Так что курить бросаю и произвожу здесь, в жилище местного бога Овинника, его торжественное изничтожение и захоронение. Надеюсь, Овинник этот мой поступок одобрит. А то так даже ещё и поможет облегчить страдания заядлого курильщика, решившего курить бросить.
Артём достал из кармана обе пачки, вытряхнул из них сигареты в ямку, концом палки постарался их сильнее помять, измочалить в крошку, туда же сунул обрывки пачек, загрёб это всё обратно землёй, а сверху присыпал золой и угольями — замаскировал.
— Вот так–то приходится с дурными привычками расставаться. Хоть и тяжело, и мучительно, а, знаешь ли, приятно, начинаешь себя человеком осознавать, а не рабом своих дурных привычек. Ладно, я это несколько высокопарно выражаюсь — это намеренно, чтобы укрепить в себе уверенность в правильности и бесповоротности решения. Хотя обратной дороги теперь уже не будет — курева–то ведь всё равно больше нет.
— Какого ты тут Овинника поминал?
— Об этом, отец Антон, нам надо будет с тобой обязательно поговорить. Овинник — это их местный божок. Русь–то ведь хотя и окрестили более века назад, но, надеюсь, ты из истории знаешь, что она как до этого была языческой, так и после принятия христианства языческие обычаи долго жили, особенно средь простого люда. Это князья там всякие крещение прилюдно спешили принять — им религия–то край как нужна была, чтобы утверждать перед холопами богоданность своей власти. А простому люду и со своими языческими богами хорошо жилось. Они, эти боги, и помогали им во всём, и за порядком следили, и наказывали, когда надо. Никакой заморский, привозной бог им и не нужен был. Вот тебе мой совет, просьба, наставление старшего, да хоть указ: помни — в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Ты хотя церковный сан и имеешь, но здесь, в данных обстоятельствах, как говорится, не «при исполнении», не твой это приход, не твои прихожане.
— Но ведь они же как дети малые. Их же надо на путь истинный наставлять. Они же Домовому, да вот ещё и Овиннику молятся.
— Поговорить насчёт истины, и путей к истине у нас тобой времени, возможно, ещё немало будет. Поговорим ещё. Вон, кстати, Фока со стороны Гордеева двора возвращается. Видимо, снопы всем развёз и повозку с лошадкой уже вернул.
Подошёл Фока:
— Я вижу, уже управились. Артём, тебя Гордей обедать ждёт. А Антон у нас столоваться будет.
Пошли по своим дворам. Артём подошёл к дому Гордея. Никаких заборов от людей вдоль улицы нет. Если и есть какие во дворах где изгороди, так это они лишь чисто «технологического» назначения, чтобы скот или домашняя птица куда не надо не лезли. Вошёл в сени, подошёл к двери в жилое помещение, за ней слышны детские голоса. Нащупал деревянную ручку, потянул, дверной проём невысок, пришлось немного нагнуться, вошёл. Напротив входа стол из струганных досок. За столом, с одного его края уже сидит на скамейке младшее Гордеево поколение — девочка, лет двенадцати и два мальчика — младшие братишки. С появлением Артёма гомон за столом стих — три пары любопытных глаз уставились на гостя. Подошёл Гордей:
— Вот и моя семья. Жена — Аксинья, дочь — Ульяна, сынишки — Матвей да Семён. Твою котомку я принёс, вон она — на лавке у входа.
Артём взял свой пакет, достал из него два свёртка:
— Аксинья, вот из города продукты — сыр, колбаса, белый хлеб. Надо порезать и на стол поставить.
— А что это за снедь такая, как её есть надо?
— Дай мне нож, я сам порежу, — Артём решил, что будет, наверное, не совсем по–крестьянски, если он возьмёт и сейчас шиканёт, крестьянская жизнь приучает к расчётливости, бездумное мотовство осуждается. Отрезал шесть кружочков колбасы, шесть пластов сыра и двенадцать ломтиков от батона. Остатки колбасы и сыра завернул в те же упаковки, сложил всё в пакет, отдал его Аксиньи. — Сборы у меня уж очень короткими получились, успел захватить только то, что под руками оказалось. Колбасы и сыра осталось ещё на один обед, прибери. И ещё бы какую–то плошку — я орешков и сухариков насыплю.
Аксинья дала глиняную плошку, Артём высыпал туда по пакетику арахисовых орешков и подсолённых сухариков.
— А ещё нам бы три кружки — пиво разлить.
Сели за стол. Артём взял оставшиеся у него две баночки с пивом, вскрыл их, разлил в три кружки, пододвинул две Аксиньи и Гордею. На столе уже были глиняные тарелки с нарезанными колбасой, сыром и батоном, а также плошка с орешками и сухариками. На краю стола, ближе к Аксиньи, стояла глиняная посудина с каким–то первым блюдом. Там же стопка глиняных тарелок, деревянные ложки и деревянный черпак. Артём посчитал нужным сказать что–то типа тоста:
— Уважаемые Аксинья и Гордей. Большое спасибо вам за гостеприимство, за то, что дали мне кров. Постараюсь не быть вам обузой, полностью рассчитывайте на моё участие в ваших работах по хозяйству. Умею, может, не так уж и много, но обучусь быстро.
Выпили пиво. Аксинья тоже сначала не очень–то его на вкус одобрила, но когда хмельной напиток дал себя знать, невольно рассмеялась, смущённо прикрыла рот рукой, приняла строгий вид и начала разливать первое по тарелкам. Это оказалось окрошкой, но постной, без мясного. Сыр и колбаса всем понравились, особенно детишки выразили одобрение:
— Ой не ели есмо николи же ни сыра сего, ни колбасы, се же дивьно борошьно!
На второе Аксинья подала овощное рагу. Артём на вкус вроде бы определил, что «ингредиентами» этого блюда были тушёная редька, морковь и лук. Хлеб только ржаной. Ломтики пшеничного батона восприняты как некое лакомство. На третье Аксинья налила всем по кружке кваса с явным вкусом ягод лесной малины. «Возможно, шли с поля по лесу, в малиннике остановились, немного насобирали, потолкли, в квас добавили».
Закончился обед тем, что все встали, и хозяйка произнесла простую «молитву»:
— Царь хозяюшка Домовой! И даруем цебе и хлебом, и солью, и низким поклоном, а што сами едим, пьём, тем цебе дарим; а ты, хозяюшка–бацюшка, нас береги и скоцину блюдзи.
После обеда мужчины вышли на улицу, присели не невысокое, в оду ступеньку крылечко в сени.
— Гордей, я видел, у тебя возле печи небольшая стопа кирпичей сложена. Что, печь перекладывать собираешься?
— Надо бы переложить — и маловата она, и греет уже что–то плохо. Да, не знаю вот, соберусь ли к этой зиме. Рук не хватает. Кирпич–то вот весь и есть, а его много надо. Это с позапрошлого года остался, когда я одной вдове, через два двора отсюда, печку заново клал. Она, мало того что вдова, так у неё в том году ещё и сын погиб — забрали его на службу в Рязань, в князеву дружину, и года не прослужил, как случилась у князя нашего какая–то свара со своим младшим братом, несколько человек тогда с обеих сторон и погибли. Братья–то, вроде как помирились, опять за одним столом вместе со своими прихлебателями медовуху пьют, а вот старухе теперь и надеяться не на кого, одна осталась. По–соседски, кто как можем, помогаем.
