Ночью он проснулся от страшных криков неизвестной птицы. Сёма достал из кармана сотовый телефон и посветил им вокруг себя. В этих местах сотик мог служить только как фонарь. Но заряд с невероятной скоростью исчезал. Тьма будто сдавливала руки, ноги, голову. Сёма подтянул к себе упругую ветку дерева, закрывавшую его от ветра и неба, украшенного звездами. По полю ходили тени от трепещущих отсветов желтой луны. Где-то за шуршащим Енисеем гряда за грядой возвышались холмы. Сёма выключил телефон, прижал его к груди, как единственное родное существо, и снова заснул.
Утром Сёма стал копать около воды. Енисей от жары отступил немного назад, освобождая повалившиеся камни. Вода молчала. Сёма закрыл себе ладонями уши, сжал их, потом резко распахнул руки в стороны — вода запела. Зашелестела камушками, тонким голосом, изгибаясь у берега, всасываясь в чавкающие водовороты зеленых листьев.
Земля горела на жаре. А стелы стояли холодными и влажными монументами, будто пили воду из древних слоев земли. В этой жаре все пространство засыхало на ветру. Сёма облизал губы и принялся копать снова.
Он, конечно же, понимал, что этот чаатас был исхожен тысячелетиями. Здесь нельзя было ничего найти. Но и знал он, что никогда уже, наверное, не вернется в эти далекие хакасские земли. И хотел увезти к себе их часть.
К обеду Сёме показалось, что земля тоже вздрогнула от усталости, как и он. Сёма присел около ямы и задумался. Ветер легко прикоснулся к Сёминой щеке и улетел дальше. На поваленной недалеко стеле Сёма увидел сухие крылья бабочки. «Мертвая». И вдруг он представил, как эта бабочка рождается, видит этот мир, летает весь день — долгий и яркий день, а потом подлетает к огромному камню. Она садится на него, думая, что лежит он здесь всегда, что он рожден был с этим миром. И умирает к вечеру, наслаждаясь своей долгой и яркой жизнью. Так и люди. Его, Сёмин, мир — это его будущая жизнь. А через сто лет уже никто и не вспомнит о нем или о его родителях — археологах.
От этих грустных мыслей ему захотелось тоже выбить на стеле свое имя. Чтобы и от него, как и от древних кыргызов, что-нибудь да осталось в будущем. Чтобы сидел немецкий ученый над его именем и писал в компьютере: «Необычный рисунок — надпись „Сёма“ относится к более поздней цивилизации, проживавшей на территории Древней Сибири. Видимо, эта руна обозначала имя собственное».
Сёма снова взялся за лопату.
А что, если люди — такие же бабочки-однодневки? А Земля — это живое существо. Просто иное, непонятное для современного человека? И Земля растет, меняет свой облик. А вдруг Земля дышит? Да, Земля тоже дышит воздухом. Когда она выдыхает, получается ветер. Если ей хорошо, как вот сейчас, — ветер тихий. Если больно, то начинается гроза и буря. Сёма вспомнил сразу слова бабушки о том, что когда он будет уезжать — будет гроза. Сёма рухнул около воды на спину и закрыл глаза, тяжело вздыхая. Рукой нащупал он сырую, нетронутую еще тысячелетиями землю и начал перебирать ее пальцами, будто надеясь взять у нее последние силы копать еще и еще. Что-то застряло в руке среди гниющих трав и комочков земли. Сёма поднес руку к глазам и увидел маленький круглый кусочек темного желтого цвета.
За час до его отъезда на автобусе Сёма выбежал в поле. Оно гулко дышало и ждало дождя. Огромные тучи переступали по горам вдали. Гроза приближалась. Она несла с собой холод и осень. Кузнечики истерично перекрикивались и искали убежища. Сёма выбежал на курган и стал ждать порыва ветра. Земле сейчас было так же больно, как и ему.
Ударила молния где-то в районе Барсучьего Лога. Буря налетела на спешащие по трассе машины и взвила сухую пыль на дорогах деревни…
Через минуту молнии били в землю так часто, что, казалось, вокруг Сёмы стоят электрические стены, вырастая высоковольтными прутьями. И не сбежать, не спрятаться теперь было от воспаленного воздуха в степи. Гроза своим языком слизывала рабочих в полях и в деревне. Подпрыгивая, мимо Сёмы промчался трактор. Остановился. Оттуда выскочил хакас, которого Сёма видел в деревне в первое утро своего приезда, схватил мальчика на руки, закинул его в трактор, и, взревев, машина быстро поехала к домам.
Сёма не вырывался уже. Он стукнулся головой о стенку трактора и вцепился покрепче в сиденье.
Так он простился с летом.
Сёму встретили на Абаканском железнодорожном вокзале отцовские друзья. Они тоже ехали в Москву, и им было поручено доставить Сёму родителям. Эта молодая и болтливая пара все три дня пути играла в карты и спорила о политике.
А Сёма, забившись в угол верхней полки и закрывая глаза от бьющихся порывов ветра из открытого окна, сжимал в кулаке свой собственный кусочек солнца. «Сёёк, Сёёк! Владыка Иней-тас! Ты наша праматерь. Мы предстали пред тобою, мы пришли в гости, почитая тебя, мы молимся и кланяемся, не серчай на наш народ!.. Не заставляй страдать нашу черную голову, не ломай наши широкие кости, пусть будем мы здравствовать, пока наши черные головы не поседеют».
А соседи в соседнем купе, не зная национальных традиций Хакасии, делали «сек-сек» в каждом красивом месте, увиденном за окнами поезда…
Стон шин. Хлопок. Удар.
Ольга открыла глаза и потянулась за очками. Рука на тумбочке нащупала книжку, затем цветочный горшок и, наконец, тонкую пластиковую оправу. Посмотрела на часы у окна. Половина восьмого.
На улице крикнули, что-то зашипело, и вдруг завыла сигнализация.
— Выспалась, — пробормотала Ольга и потерла глаза, стараясь разогнать сонную пленку.
Она встала, машинально включила ноутбук и подошла к окну. Сдвинула груду цветных книг вбок, распахнула настежь раму.
Утренняя пробка тянулась по всему периметру ее дома. От магазина до автобусной остановки. А на перекрестке дымилась белая машина, в которой Ольга смутно могла опознать «Жигули». В ее боку торчала другая машина ярко-красного цвета, как окровавленная стрела. Обе машины подпирали качающийся фонарный столб. По форме белой машины, обнимающей его, было понятно, что внутри жизни не осталось.
Таксисты перебегали дорогу на красный. Где-то за домом, в алой, залитой восходом дали, распихивала пробку сирена «Скорой».
Ольга вздрогнула, будто стряхивая с себя налет неудачного утра, и отошла к столу.
«Джон бросил быстрый взгляд на Анну, сидящую во втором кресле рядом с ним. Она была одета очень изысканно. Новое черное платье, ожерелье, элегантно лежащее на груди, непрактичная шляпка, перчатки. Анна с выпрямленной осанкой, уравновешенная и спокойная, будто бы она сидела в офисе директора модного журнала каждый день. И почему бы ей не быть невозмутимой? Для нее, сидящей напротив массивного стола в комнате, наполненной мебелью из темного дерева и тенями. Окруженной полками, наполненными книгами, многочисленными артефактами здесь и там, случайными сувенирами из поездок. Анна поправила кончиком пальцев темные очки».
Нет, как все-таки странно, подумала Ольга. И так символично. Красная стрела в белом теле. Тут даже и думать не надо, кто виновен, а кто чист.
Она оторвалась от компьютера и снова подошла к окну. Почему-то ее тянуло смотреть в ту сторону. На занавесках прыгали отсветы от крутящейся мигалки пожарной машины. Улица наполнилась гулом. Около белого «жигуленка» собралась огромная толпа, обычно спешащая на завод на другой стороне улицы. Несколько мужчин с ярко-зелеными полосками пытались вытащить кого-то наружу.
Ольга накинула халат прямо на ночную рубашку и посмотрела в сторону ванной комнаты. Надо умыться.
Зачем?
Она никуда сегодня не пойдет. Она переведет за день две главы романа и снова ляжет спать. И уж точно она не пойдет в магазин на другой стороне дороги.
На улице зарыдала женщина. И у Ольги что-то закололо внутри. Она резко закрыла окно, задвинула шторы и плюхнулась в кресло, взвизгнувшее под ее тяжелым телом.
Неделю назад она тоже проснулась от криков. Тогда на этом же перекрестке иномарка переехала пожилую женщину. На красный. И тоже на красной машине.
Ольга подошла к шкафу и стала вытаскивать оттуда вещи.
Взяла одно платье, коричневое. Надела его, чтобы почувствовать изменение времени. Ночнушка — ночь, халат — утро. Платье — день. И подошла к столу.
«Ну как, Джон, тебе нравится? Конечно, нравится».
Ольга покрутила книжечку в руках. На обложке романа всем телом изгибалась навстречу загоревшему мужчине с широкими плечами Анна.
Сколько их уже было? Джон из Англии восемнадцатого века, Генри из Германии девятнадцатого, Людовиг из Франции, Аннабэль, Анна, Изабелла, Шотландия, Ирландия, рыцари, повозки.
Кто читает эти книги, кроме самого автора и его переводчика?
Книги?
Ольга хмыкнула, поправила короткие волосы и надела старый ободок.
Снова распахнула окно.
