— Да, — еще раз промолвила она.
В комнату он вошел как лунатик. Поглядев через плечо, заметил на паркетном полу свою одежду, словно разбросанную неряшливым мальчишкой. Застыл у льняного сугроба и подумал: «Еще один, последний вопрос. Кладбище. Лежат ли под надгробьями мертвецы? Покоятся ли в могилах усопшие?»
Но было уже слишком поздно. Не успел он и рта раскрыть, как рухнул в сугроб.
И начал, захлебываясь белизной и заходясь криком, погружаться в пучину, но вскоре налетел спасительный шторм, который принес тепло; были какие-то прикосновения и сближения, но он не видел, кто или что привлекает его к себе; он больше не сопротивлялся и уходил на глубину.
Пробудившись, он понял, что уже не может шевельнуть ни рукой ни ногой, а просто отдается на волю волн. И все потому, что он прыгнул со скалы, а вместе с ним кто-то другой, невидимый, и чтобы выплыть, пришлось грести что есть мочи, пока не ударила молния, которая расколола его на полустрах-полувосторг и бросила на это ложе обнаженность тела и души.
Он проснулся еще раз: шторм утих, падение прекратилось, в его ладони замерла чья-то тонкая рука, и он, даже не открывая глаз, понял, что рядом лежит она и ее дыхание неотличимо от его собственного. За окном еще не рассвело.
Она заговорила:
— Ты что-то хотел спросить?
— Не сейчас, — шепнул он. — Потом спрошу.
— Да, — тихо сказала она. — Потом.
И тут — кажется, впервые за все время — она приникла к его губам.
Проснулся он в лучах солнца, бивших сквозь высокое чердачное окно. На языке вертелись вопросы.
В постели рядом с ним было пусто.
Ушла.
«Боится?» — мелькнуло у него в голове.
«Вряд ли, — ответил он самому себе. — Наверняка оставила записку на дверце холодильника. — Почему-то он был в этом уверен. — Надо поглядеть».
Записка оказалась именно там.
Мистер Кардифф!
Сегодня большой наплыв приезжих. Я должна их встретить.
Все вопросы — за завтраком.
Неф.
Не донеслись ли до его слуха приглушенные жалобы паровозного гудка, едва различимый ропот локомотива?
Выйдя на крыльцо, Кардифф прислушался, и вновь над горизонтом поплыл слабый паровозный крик.
Он поднял глаза к верхнему этажу. Неужели она побежала на этот крик? А постояльцы тоже его слышали?
Дойдя до железнодорожной станции, он остановился прямо посредине, между рельсами, заклиная паровозный гудок протрубить еще раз. На этот раз — тишина.
«Для всего есть отдельные поезда — но для чего конкретно?» — задумался он.
«Я успел первым», — похвалил он себя за расторопность.
А дальше что?
Он ждал, но воздух был тих, а горизонт безмятежен; пришлось возвращаться в «Герб египетских песков».
Из всех окон в тревоге выглядывали постояльцы.
— Все в порядке, — объявил он. — Ничего страшного не произошло.
С верхнего этажа чей-то голос негромко спросил:
— Это точно?
Неф не пришла ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину.
Он лег спать на пустой желудок.
Когда пробило полночь, в окно влетел легкий ветер и пошептался с занавесками, наказав им не пускать в комнату лунный свет.
За дальней окраиной города лежало кладбище, которое скалилось гигантскими белыми зубами, торчавшими среди свежей, залитой лунным серебром травы.
Четыре десятка мертвенных — но не мертвых — камней.
Все — обман, твердил он.
А ноги уже несли его вниз по лестнице, сквозь мерное дыхание спящих.
В тишине освещенной луной кухни из ледника падали в поддон капли талой воды. Цветные стекла слухового окошка над входной дверью окрашивали пол лимонно-желтым и сиреневым.
Наедине с собственной тенью вышел он на пыльную дорогу.
Добрел до кладбищенских ворот.
И вот он уже посреди кладбища, а в руках невесть откуда взялась лопата.
Он копал до тех пор…
…пока лезвие, вонзившееся в пыльный грунт, не ударилось с глухим стуком о твердую поверхность.
Тогда он быстро раскидал землю и нагнулся, чтобы взяться за край гроба, как вдруг до его слуха донесся шорох.
Всего один шаг.
Да! — радостно пронеслось у него в голове.
Она снова здесь. Разыскала меня, чтобы отвести домой. Ей пришлось…
Его сердце застучало как молот, потом утихомирилось.
Кардифф медленно выпрямился на краю могилы.
У железных ворот стоял Элиас Калпеппер, так и не сумевший подобрать нужных слов, чтобы окликнуть Кардиффа, который орудовал лопатой там, где копать не дозволено.
Лопата выскользнула у Кардиффа из рук.
— Мистер Калпеппер?
Элиас Калпеппер отозвался:
— Давай, давай, не останавливайся. Поднимай крышку. Что же ты? — И, видя, что Кардифф пришел в замешательство, поторопил: — Ну!
Наклонившись, Кардифф потянул кверху крышку гроба. Ее не прибили гвоздями и не заперли на замок. Откинув крышку, Кардифф заглянул внутрь.
Элиас Калпеппер подошел и остановился рядом.
Они оба смотрели…
В пустой гроб.
— Подозреваю, — сказал Элиас Калпеппер, — что тебе сейчас будет не вредно опрокинуть рюмочку.
— Две, — сказал Кардифф. — Не меньше.
Среди ночи они курили добрые сигары и потягивали безымянное вино. Откинувшись на спинку плетеного кресла, Кардифф прикрыл глаза.
— Заметил какие-нибудь странности? — осведомился Элиас Калпеппер.
— Чертову дюжину. Когда Клод взял меня на развозку хлеба и сдобы, мне бросилось в глаза отсутствие лечебных учреждений — нигде ни одной вывески. И похоронных контор нет.
— Ну, где-то должны быть, — протянул Калпеппер.
— В телефонном справочнике не числятся ни терапевт, ни хирург, ни похоронный агент.
— Наше упущение.
Кардифф сверился со своими заметками.
— Господи, это прямо город-призрак: даже больницы нет!
— Есть, но маленькая.
Кардифф подчеркнул каждый пункт своего списка.
— Амбулатория на десяти квадратных метрах? Разве этого достаточно? Неужели здесь никто не страдает тяжелыми недугами?
— Я бы, — сказал Калпеппер, — примерно так и выразился.
— Ничего серьезнее порезанного пальца, укуса пчелы и растяжения лодыжки?
— Описание довольно скупое, — отметил старший из двоих, — но по сути верное. Продолжим.
— И этим, — сказал Кардифф, оглядывая город с высокой веранды, — именно этим объясняется, что надгробные надписи неполны, а гробы так и стоят пустыми!
— Ты раскопал один-единственный гроб.
— А что толку проверять остальные? Правильно я мыслю?
Калпеппер молча кивнул.
— С ума сойти, Калпеппер! — вырвалось у Кардиффа. — У меня нет слов!
— По правде говоря, — сказал Калпеппер, — у меня тоже. Раньше никто не задавал таких вопросов. Мы жили себе и жили; могло ли нам прийти в голову, что какой-то приезжий поплюет на руки, возьмет заступ и начнет копать!
— Виноват.
— Наверное, тебе не терпится услышать подлинные факты. Что ж, расскажу. А ты записывай, мистер Кардифф, записывай. Все путешественники, которые за долгие годы побывали в наших краях, быстро впадали в тоску и спешили унести ноги. Мы старались, чтобы наш городок выглядел как любой другой. Даже устраивали фальшивые похороны, с катафалком, с живыми цветами, с оркестром, но гробы-то были пустыми — только для видимости. Вот и на завтра наметили бутафорское погребение, напоказ, чтобы ты поверил, будто и нас порой не минует смерть…
— Порой? — встрепенулся Кардифф?
— Пожалуй, и не припомню, когда в последний раз кто-нибудь из наших скончался. Бывает, кого-то машина собьет. Кто-то со стремянки навернется.
— А болезни — коклюш, пневмония?
— Да мы вроде не кашляем. Увядаем, правда… но медленно.
— Насколько медленно?
— Ну, по скромным прикидкам, примерно…
— Насколько медленно?
— Лет за сто, за двести.
— А точнее?
— Пожалуй, лет за двести. Еще время не пришло подводить черту. Мы ведем отсчет всего лишь года с тысяча восемьсот шестьдесят четвертого — шестьдесят пятого, по календарю Линкольна.
— Все местные жители?
— Все.
— И Неф тоже?
— Не стану обманывать.
— Да ведь она моложе меня!
— Почитай, в бабки тебе годится.
— Ужас какой!
— Такими нас сотворил Господь. Но на самом деле климат тоже играет свою роль. И еще — вино, разумеется.
Кардифф уставился на свою пустую рюмку:
— Кто пьет это вино, тот живет до двухсот лет?
— Если не употребляет до завтрака. Да ты пей в охотку, мистер Кардифф, не стесняйся.
Элиас Калпеппер подался вперед, изучая записи в блокноте Кардиффа.
