Через час вернулся Жан:
– Что ты делаешь с мои карты?
– Возьми какую-нибудь, – ответил я. – Любую. Запомни ее и верни в колоду!
Он удивленно взглянул на меня, потом согласился.
Я собрал их, снова раздал и спросил:
– Ты ее еще видишь?
Он кивнул. А я снова собрал их в колоду, протянул ему и сказал:
– Сними верхнюю!
Он снял, посмотрел и засопел от удивления. Это была его карта.
– Почему ты мне не говорил, что ты уметь это делать?
– Потому что не умел. Еще час назад не умел.
– И как это у тебя получилось?
– А вот этого, – ответил я, инстинктивно повинуясь законам искусства, которым еще не владел, – я не могу тебе открыть. К сожалению.
Жан пожал плечами, сел и спрятался за раскрытым журналом. Время от времени он оскорбленно покашливал. Бедный Жан! Судьба оказалась к нему неблагосклонна. Спустя несколько лет его отец был застрелен снайпером на оживленной главной улице, а огромное состояние бесследно исчезло в безднах швейцарской банковской системы. Жан остался сиротой, без средств и родственников. Сегодня у него зубоврачебная практика в Лионе, он толст и носит усы.
Как только представился случай, я пошел в единственный книжный магазин в Ле-Веско, торговавший по большей части газетами, открытками, сигаретами, зажигалками и шариковыми ручками. Ассортимент книг состоял из альбомов с живописными горными видами, нескольких детективов и пожелтевшего издания «Бытия и ничто».[16]
– Я хотел бы заказать книгу о фокусах, – сказал я. – Заказать. Книгу о магии. С картами.
Владелец магазина, высокий лысый человек, воплощение старости, долго смотрел на меня и размышлял. Наконец он резко повернулся и прошаркал прочь. Я слышал, как он возится и кашляет в соседней комнате. В конце концов он вернулся с тоненькой пестрой брошюркой в руках: «Правила игры в ясс,[17] в доступном изложении Каспара Альменблума».
Однако в конце концов я все-таки добился, чтобы он выписал с почти недосягаемого склада книгу, выглядевшую примерно так, как я себе представлял. Книга в красном картонном переплете называлась «Карточные фокусы» и была тиснута писакой, сочинявшим также брошюрки о салонных играх, в том числе одну под названием «Сыграем в скрэббл».[18] Со множеством иллюстраций, с фотографиями улыбающихся молодых дам с картами в руках, с длинными пояснениями, с примитивными трюками. Все это показалось мне исключительно глупым. Я полистал брошюру, грызя карандаш, удивляясь тому, что испытываю к ней одновременно отвращение и интерес. Казалось, за всем этим пестрым вздором таится что-то сложное, значительное. Но возможно, я ошибался. На следующий день я отправился бродить по горам, было холодно и туманно, к полудню сквозь облака пробились тонкие лучи солнца, а вдали, над влажной дымкой, проступили вершины гор. Что-то должно было случиться, я это чувствовал.
Я дочитал книгу. Я выучил все трюки, они оказались несложными. Я купил четыре колоды и долго экспериментировал с ними, выбирая лучшую. А потом решил, что эта книга мне больше не нужна. И заказал следующую. И еще одну.
Почему? Это доставляло мне удовольствие? Едва ли. Я собирался показывать кому-то фокусы? Вообще-то кет. Пожалуй, я хотел понять, какая возможность медленно воплощается, обретает очертания в отдаленном будущем, хотел понять, что скрывается за не дающей мне покоя математической констелляцией, за двумя параллельными прямыми, жаждущими соприкосновения в туманной бесконечности…
Со временем я открыл для себя настоящие книги. Книги, в которых не было иллюстраций, одни только холодные технические схемы. Книги, написанные отстраненным и безличным языком, даже наводящим скуку своей сухостью. Книги со сложными фокусами. С трудными приемами. Утонченным и неожиданным должен быть сам трюк, а не его описание. Я прочитал «Искусство обмана» Яна ван Роде, шедевр Дьябелли[19] об использовании мнимых отражений, ученый труд Либрикова[20] о манипуляциях с цветом. А еще классический трактат Джованни ди Винченцо, почти все книги Дея Вернона,[21] совершенно непревзойденную книгу Хофцинзера[22] и, наконец, щедрый рождественский подарок Берхольма, мучимого угрызениями совести, – четырехтомную «Энциклопедию искусства иллюзий» XVIII века, оригинальное издание с нераскрашенными гравюрами на меди и с головоломно запутанным указателем.
Без ложной скромности, я был талантлив. Простейшими приемами: листовкой и подменой колоды, подтасовкой[23] и тому подобным – я овладел очень быстро. Как и всем остальным, мне пришлось потрудиться над филировкой,[24] пальмировкой,[25] вольтом.[26] Вольт – он заключается в том, что карту нужно снять незаметно, а скрыть это можно только высокой скоростью. Лишь много лет спустя он стал получаться у меня безупречно, и тогда это мне уже не пригодилось, потому что я перестал работать с картами.
В ту пору, в школе, я очень редко показывал кому-нибудь фокусы. Иногда, будучи неуверен в возможном действии, я показывал какой-нибудь трюк Жану, а иногда Бобу Уильямсу, наследнику ирландской династии производителей виски. Но я мог бы обойтись и без того. Как известно, существуют шахматисты, увлеченные составлением шахматных задач, – они не притрагиваются к шахматной доске и не выносят турниров, тяжелодумных – кто кого пересидит – размышлений наперегонки, когда соперники облокачиваются на стол и нахмуривают лоб. Они читают шахматные задачи в газетах и, не отягощенные противником и не ощущая никакого иного напряжения, кроме воздействия шахматных фигур друг на друга, мысленно разыгрывают блестящие партии (хотя мне вообще непонятно, как шахматные партии могут быть блестящими), а в тепловатой реальности заполняют формуляры, косят газон или складывают кораблики из бумаги. Подобным же образом то, что я делал, можно назвать составлением магических задач. Если мне удавалось что-то необычное, я бывал доволен тем, что я это видел. Овладев спустя некоторое время основными приемами, я стал выдумывать эффекты и конструировать цепочки элементов, создававших тот или иной трюк. Две школьные тетради в клетку я исписал своими заметками, а толстый, в кожаном переплете, дневник – самостоятельно разработанными фокусами; черной тушью, четким почерком, без единой кляксы. Некоторые из них потом действительно оказались полезными, и я включил их в сборник «49 трюков». Забавно сегодня их перелистывать: как ни странно, они кажутся довольно изощренными; они созданы новичком, еще не обладающим настоящим чутьем, но все предчувствующим тоньше, чем можно было бы ожидать. «Четырехкратный обмен картами», фокус, ставший впоследствии классическим компонентом «волшебных ящиков», я разработал именно тогда. Ни один трюк, изобретенный мною позднее, не подходил столь удачно для антологий.
Но зачем все это?
Да, я должен тебе ответить. Но это будет нелегко. Ну хорошо, превращаюсь в университетского профессора. Набираю побольше воздуха в легкие. Будь внимательна, следи за каждым моим движением, не пропусти ни одного слова. Это довольно сложно.
Предположим, я дал кому-нибудь выбрать карту. Он должен запомнить ее, потом вернуть в колоду. Потом взять вторую карту и положить перед собой на стол. Громко и отчетливо назвать достоинство «своей» карты, которую он запомнил, а потом перевернуть ту, что лежит перед ним. Это та же самая карта.
В общем неплохо. Простой эффект. Что произошло? Кто-то выбирает карту и откладывает ее, он возвращает ее к остальным, он не может ее найти. Потом он берет другую, безразлично какую, наугад, любую из безымянного множества, и, к своему удивлению, обнаруживает свою карту; она вернулась к нему. Это противоречит теории вероятности, это нелогично. И все же: разве в каком-то смысле не совершенно понятно и правильно, что это та же самая карта; разве это не разумный исход?
Весь видимый мир с его многообразием и хаосом, с его неистощимым арсеналом людей, зверей, собак, страховых агентов, крокодилов, цветов, океанов, солнц, планет и галактик держится на неком сплетении чисел. Сумма углов треугольника равна сумме двух прямых углов; верно какое-то положение или его противоположность, но не третье; некое тело пребывает в состоянии покоя, пока на него не воздействует какая-то сила. Все это неизменно верно, будь то на песчаном морском дне, под взглядами пучеглазых рыб, в зарослях красноватых лиан в джунглях или меж бездумно затухающих звезд, на которых никто никогда не бывал. Некий неумолимо ясный дух предписывает всему мирозданию свои законы.
Ну, так что такое возвращение карты? Что такое магия? Магия – это всего лишь дух, предписывающий материи, как себя вести, а материя повинуется там, где повелевает дух. То, что поначалу кажется неразумным, на самом деле – проявление разума. То, что притворяется отменой законов природы, есть в сущности их блестящий театральный выход из густой поросли случайностей. Невидимый мир форм и слишком хорошо видимый мир бесформенного на какое-то краткое, почти нереальное мгновение сливаются. Бесконечная власть духа на какую-то секунду предстает неискаженной. А вместе с нею – осознание того, что ни одна деталь мироздания не в силах противиться выполнению своей изначальной математической обязанности.
