Трубка под больной.
Все смотрим.
Трубка выглядит совсем по-иному.
— Вот видите. В животе ничего нет, это просто так петля кишки проецируется.
Ничего там нет!
Какой дурак! Все так просто! Почему я не додумался?!
Через три года эту же больную пришлось мне оперировать совсем по другому поводу.
Только вскрыл живот... и сразу руку вниз. Туда, где мы трубку видели. А вдруг...
Весь живот обшарил.
Оказалось, действительно ничего не было.
1963 г.
Звонок будильника шумел несколько дольше обычного, наконец, Валера Степанов поднял голову.
— На кой черт я его завел! — сказал он, глядя на часы и, естественно, ни к кому не обращаясь, так как никого в комнате не было.
Валера сел на краю кровати. Голова, как говорится, гудела. Тошнило, дрожали коленки. Синдром похмелья, как бы сказали доктора. От сигареты сильно и долго кашлял, как дед, хотя Валере было всего двадцать девять лет.
Он, конечно, вчера прилично перебрал. Валера Степанов стал вспоминать. Кончил смену. Сдал машину. Магазины были уже закрыты, но Валера еще днем запасся бутылочкой.
Виталик и Юра сдавали машины. «Чем не компания?» — подумал Валера и предложил им выпить. Ведь он же не был алкоголиком, чтоб пить одному.
Они вышли на улицу и в ближайшем подъезде распили бутылочку на троих. Работали целый день, закуски не было — захмелели, посмелели.
Виталик подмигнул и тоже вытащил из кармана бутылочку. Они еще строили. Потянуло на воспоминания, на сантименты. Юра посмотрел на Валерину татуировку, выглядывавшую из расстегнутой рубашки, и умиленно сказал:
— Ну и хороша у тебя картинка, Валер. Кто такую сделал?
— Это в тюряге еще. У нас один сидел. Ну, капитально делал. Всего уже меня разрисовал, да тут заметили. Замели — и в карцер.
Виталику тоже картинка понравилась:
— Хороша. А ты за что подзалетел?
— Да ни за что. Я тогда в такси работал. Теперь-то не берут из-за того гада. Найти бы мне его, ну, уж я бы еще несколько лет своих не пожалел! Я б его добил, падлу!
— А что было-то?
Виталик и Юра облокотились на подоконник и приготовились слушать.
— Ну, вез я его не так чтоб много. С похмелья был. Не поддавши, конечно, но противно на волю глядеть. А он сидит и выгибается: «Скажите, пожалуйста...», «Не могли бы вы...», «Если можно...» — ну слова в простоте не скажет, совсем уж обнаглел. Ну ладно, я молчу. Что спросит — отвечу, все путем. Приехали. На счетчике девяносто восемь копеек, а он так же вежливо, понял, и дает мне рубль. А! Ну, я не выдержал, конечно, говорю: «Ну, ясно, что с ученого взять, только слова и можете болтать удобные». А он, сука, услышал, голову обратно в машину просунул и говорит: «Простите. Не расслышал. Что?» Еще какую-то хреновину сказал — не понял ее. Ну, меня такая злость на него взяла — совсем обнаглел, вижу. Я легонько газу дал, он головой мотнулся, очками ударился, порезался. Ну, набежали «мусора», «Скорую» вызвали, ему припаяли сотрясение мозга, и два года я прокукарекал.
Виталик посочувствовал, тоже сказал — найти бы его.
Валера с ними пил первый раз — ничего ребята оказались. Свои.
Уж чем вчера кончилось, он не помнил, но сегодня чувствовал себя плохо. Помнил, что Виталик и Юра оказались ребята ничего — с ними он вроде не дрался, но кому-то, помнится, врезал.
Валера пошел по квартире. Мать уже ушла на работу. Поесть нечего было, да и не хотелось. Во рту как будто хлев. Хорошо бы пивка. Все его злило. Зачем будильник завел, когда сегодня не его смена?
Валера плеснул водой на лицо, посмотрел в зеркало и остался недоволен собой. Тут еще в санузле и лыжи на него свалились. Решил принять душ. Вроде полегчало. Но пивка все же надо. И день выходной. Он побрился, причесался, надел белую нейлоновую рубашку, галстук. Опять посмотрелся в зеркало — ничего, хорош, Валера понравился себе. Ну и пошел.
Недалеко от дома была пивная палатка, куда и направился наш друг.
Хорошо, что там всегда очередь. Человек пятнадцать верняком. Можно постоять, поговорить. Отойти немножко. Ребята были хорошие, свои. Один, правда, стоял рядом в очках. Говорит, любит летом пивко попить. Валере он сразу не понравился. Он еще с тех пор очкарей невзлюбил. А когда он Валеру случайно локтем задел, так сразу и «Простите, пожалуйста». «Простите»! Нечего тогда и пиво ходить пить. «Простите»! Но смолчал Валера. Он этого очкаря в упор не видел — с другими разговаривал. А очкарю, видно, поговорить хотелось, для того и пришел, что разговорчики нужны.
Подошла очередь. Валера взял пару кружек, соломку взял солененькую, встал у полочки палаточки, пивко посасывает, соломку жует, разговаривает.
На старых дрожжах похорошело ему. Даже очкарю сказал:
— Ну, что пьешь, как молоко? Ты пиво с людьми пьешь, понял.
Очкарь охотно заговорил. Ну никак не мог Валера слушать его все эти «простите» да «извините».
Потом еще пришел мужик какой-то с поллитрой, говорит, кто с ним в долю, споловинить хочет.
Мужик вроде ничего — Валера вошел в долю. Скушали поллитру. Валера поискал глазами очкаря, да тот уже ушел. Даже не попрощался. Вся вот наглость их такая!
Мужик больше не захотел. А Валере-то хорошо стало — все вчерашнее заходило. Пошел Валера, пока еще не зная куда.
Только за палатку зашел, глядь — очкарь идет.
— Ты что ж, простите-извините, ушел, падло, и не попрощался, как хам?
А очкарь опять:
— Простите, но не припомню, чтоб мы с вами на брудершафт пили.
Ну, Валера, понятно, ему короткие слова сказал и врезал. Очкарь тот, видно, тертый был малый, наглый, очки снять успел, увернулся, схватил Валеру за руки.
— Пусти руки, — говорит Валера, — ты что меня за руки хватаешь!
А этот отвечает:
— Успокойся, малый, успокойся. Тебе все равно со мной не справиться.
Валера дергается. Очкарь без очков держит его, улыбается и говорит:
— Можно считать, что мы на брудершафт выпили.
Ну никак не может Валера отцепиться — крепко держит очкарь.
В это время подошел какой-то еще мужик и говорит:
— Разойдитесь, товарищи. Ну, что вы? И вы, гражданин, связались с пьяным. Отпустите его и уходите. Не видите, что ли, недолго и до греха.
Очкарь повернулся и говорит:
— Вы правы, товарищ...
Но руки держит крепко, не вырвет Валера, и опять все те же слова, все эти «простите-извините». Воспользовавшись тем, что очкарь говорил отвернувшись, Валера сильно ударил его коленом в живот. Уж тут-то очкарь, конечно, упал. А Валера, облаяв всех почему-то, побежал.
Кто-то ему то ли ногу подставил, то ли сам он споткнулся, но упал Валера на камень и встать не мог от болей в животе. И тот лежит, встать не может.
Ну, милиция, или, как Валера говорил, «мусора», набежала. «Скорые» приехали, развезли их по больницам. В разные.
У очкаря оказался разрыв желудка: пива много выпил и от удара переполненный желудок лопнул. Зашили ему желудок. Через десять дней его и выписали. А у Валеры было похуже — он на камень упал.
* * *
Больной лежал на носилках бледный, метался.
Дежурный врач Игорь Иванович говорит молодым, только что кончившим докторам:
— Ушиб живота. Мечется. Наверное, кровотечение. Если шок только, лежал бы спокойно. Померьте давление.
Игорь Иванович стал щупать живот, простукивать в боковых отделах его. Посчитал пульс — сто двадцать.
Давление оказалось девяносто пять на пятьдесят.
— Берите его в операционную. Только сейчас кровь возьмите, чтобы группу знать, быстрее. Заказывать, наверное, придется.
— Игорь Иванович, а что, вы думаете, у него? — это они уже говорили на ходу, а вернее на бегу, по пути в операционную.
— Кто его знает! Пьяный же, не поймешь. Наверное, кровотечение. Скорее всего.
— С утра напиваются паразиты.
— Черт с ними. Не наше дело.
— А что он сделал, знаете, Игорь Иванович?
— А что он сделал?
— Со «Скорой» ребята рассказывали. У пивной подрался. Кому-то в живот ногой дал. Того в другую больницу увезли.
— Черт с ними. Не наше это дело.
В операционной быстро наладили переливание крови, дали наркоз, и Игорь Иванович с помощниками начал оперировать.
Пришел студент из приемного отделения; по ночам и выходным дням он работал в больнице санитаром.
— Скоропомощники звонили в ту больницу — там разрыв желудка.
— Тоже пьяный?
— Пахнет, говорят, и в животе пиво.
— Записали опьянение?
— Не знаю. Этот вот ваш ему врезал. Убийца.
Игорь Иванович в разговоре не участвует, он начинает операцию, сделал первый разрез.
Студент философствует:
— Своего ударил, наверное. Вместе пили, наверное. Это уж почти братоубийца.
Игорь Иванович цыкнул:
— Не мешай работать! Потом болтать будете. Господи! Боже мой! И кровь, и из желудка содержимое. Ничего упал!
Игорь Иванович много всегда говорит во время операции, комментирует и себя, и жизнь, и болезнь.
