— Что ты несешь, болван! — процедил Чернолусский, странно глядя на своего дворецкого. — Кого ты можешь зарезать, старый таракан!
Князь мрачно опустил кудрявую голову.
— Хватит, Федя… Не мучай старика. Ольгу Павловну зарезал я.
— Эвона как вышло, — молвил старый урядник, перекрестившись.
Повторный, более тщательный обыск в доме оказался успешнее. В кабинете князя среди груды книг нашли стилет английского производства со следами запекшейся крови.
— Это твоя вещь? — спросил Курослепов, снова пожелав говорить с князем с глазу на глаз.
— А, вот он где… — равнодушно отозвался князь.
— Вспоминай, Серж. Это очень важно для тебя. Одно дело — хладнокровное убийство. И совсем другое — убийство, совершенное под влиянием минуты. Может быть, ты схватил стилет в бешенстве, собираясь догнать мага? Ты сказал, что стрелял в него, что вышла осечка.
— Не помню, — отвечал Чернолусский. — Я был пьян, в меня точно бес вселился. Я бегал по всему парку, куда-то падал. Впрочем, ничего не помню…
Курослепов с грустью смотрел на него.
— Бедный, бедный Серж! Ведь я предупреждал тебя. Эти «Вавилоны»! Эти книги! Откуда в тебе, наследнике древнего рода, нездоровая страсть к эффектам, к декадентщине? Я еще понимаю — Иванов. Он тупица, невежда, мошенник. Мы оба с тобой не веруем в Бога, но есть игры, в которые нельзя безнаказанно играть, Серж…
— Теперь я понял это, — согласился князь.
Читатель! Ведь ты догадался, как было дело? Князь продавал из своего дома последние вещи, но продолжал хранить в кабинете богомерзкие книги, о коих праведный Иоанн Кронштадтский в одной из проповедей сказал, что не токмо читавший, но и прикоснувшийся к ним христианин навеки духовно погиб. Следователь Курослепов знал о тайной страсти своего друга к черной магии и, по мере сил, старался его от этого отвадить. Но увы! Там, где поселился дьявол, добрые слова и мысли бессильны!
Узнав от князя с Ивановым о замысле нового «Вавилона», Федор Терентьевич просил князя оставить безумную затею, а когда понял, что это невозможно, умыл руки, сказавшись больным. Теперь Курослепов казнил себя за трусость и даже написал прокурору письмо с просьбой отстранить от следствия.
Следствие, впрочем, было недолгим. Единственным пробелом в нем оказался Вирский, который, вернувшись в Москву, скрылся затем за границей. Талдыкин был оправдан вчистую, ибо той ночью он как очумелый носился по всему городу, стучался в дома знакомых и незнакомых людей, что и было засвидетельствовано оными. Талдыкин сошел с ума.
Студент Иванов после отъезда Вирского напился вмертвую, напоил и веселых девиц. Но нет худа без добра — все три девушки, потрясенные случившимся, покинули заведение госпожи Метелкиной и встали на путь праведный, открыв на паях в губернском городе белошвейную мастерскую. Студента Иванова вскоре нашли повесившимся. В кармане его лежала записка бессмысленного содержания, где несколько раз повторялось: «Нет больше сил! Нет больше сил!»
Что же касается князя, то совершенное им той ночью было страшно и отвратительно, как все, что идет от нечистого. Одержимый бесом, князь схватил со стола нож и бросился за Вирским, но не сумел догнать коляски. Возвращаясь, он встретил Ольгу Павловну. Девушка блуждала впотьмах. Почувствовав муки совести, князь взялся ее проводить, но Оля решительно отказалась.
Тогда сатанинская гордость овладела Чернолусским.
— Я противен тебе?! — вскричал он.
— Вы оба противны мне, — тихо отвечала девушка.
— Как ты можешь сравнивать меня с Бубенцовым, этим ничтожеством! Сию же минуту ты будешь моей!
Неравная борьба привела к ужасному финалу. Князь забыл, что в его руке находится смертоносное оружие. Когда кровь хлынула из горла его жертвы, он испугался и, убежав в дом, спрятал стилет в груде книг.
Наутро князь отправился в соседний уезд на охоту. Старый дворецкий обнаружил тело девушки возле сарая. Он все понял и принял решение, оправданием коему может служить лишь врожденная натура раба. Он спрятал мертвое тело в сарае, а когда князь привез волчицу, решился на последнюю глупость. Перенеся вместе с кучером зверя в сарай, он через некоторое время тайно вернулся, разрезал веревки на волчьих лапах и выскочил вон. Расчет был, что князь забудет о волчице, как обо всем на свете забывал, а та, оголодав, сожрет труп.
Нанятый дальним родственником князя графом Б. адвокат приложил немало стараний, чтобы Чернолусского признали умалишенным на момент совершения убийства. Курослепов, закрыв глаза на служебный долг, ему в том помогал. Однако на суде Сергей Львович повел себя столь вызывающе, так откровенно дерзил судье и обвинению, что суд и присяжные единогласно вынесли обвинительный вердикт.
В пересыльной тюрьме князь скончался от разрыва аорты. Африкан Егорович ненамного пережил своего хозяина. По крайней мере, он умер не в проклятом княжеском доме, а в имении графа Б., приютившего несчастного старика вместе с безумной матерью.
Курослепов вышел в отставку. Он бросил пить, женился на молодой вдове с ребенком и от скуки пописывает научные статьи в юридические журналы. Впрочем, лишенный литературного таланта, он нанимает для этого бедных писателей, которые на бумаге воплощают его мысли.
Эти статьи касаются вопросов исключительно профессиональных, как, например, «О травлении человека собакою. Из заметок уездного следователя». Но одна его статейка, опубликованная в нижегородском журнале «Криминалист», вызвала споры в столичной прессе. Она называлась «Романический характер преступления и методы его расследования».
Мисс Маргарет Шарп, бригадир образцово-показательной бригады стюардов и стюардесс, без стука вошла в кабину пилотов.
— Что случилось, Марго? — осторожно спросил командир.
— В хвостовой части, сэр, двое русских достали гигантскую бутылку водки и опорожнили ее.
Командир поморщился.
— Что я должен делать?
— Уверена, вы знаете, сэр.
Мисс Шарп сердито вышла из кабины.
— Черт! — взорвался командир. — Теперь эта старая дева не успокоится, пока я не сообщу в Шереметьево о пьяных русских! Над нашим рейсом уже смеется вся шереметьевская милиция! Но русские объявили сухой закон…
— Вы можете не сообщать, — напомнил второй пилот.
— Тогда она сообщит обо мне куда следует. Я не хочу себе лишних неприятностей.
До прилета в Москву оставалось три часа. Джон пребывал в том состоянии опьянения, когда не привычный к алкоголю молодой организм еще не разобрался, как ему отвечать на сильнейшее отравление. Все пассажиры казались невыразимо прекрасными, а тесные стены самолета раздвинулись до размеров вселенной. Барский выглядел трезвым, но на вопросы отвечал медленно, долго думая над их смыслом.
— Солженицын великий человек, — говорил он, — но не слишком умен. Все великие деятели не слишком умны. Им нельзя надолго задумываться. Задумаешься и перестанешь действовать.
— Лев Сергеевич, где мы сейчас находимся?
— Не понял.
— Я хочу сказать: где мы сейчас пролетаем?
Барский посмотрел в иллюминатор. За стеклом стремительно темнело.
— Где-то над Белоруссией…
— А что там сейчас делают?
— Пьют, Джонушка.
Через полчаса Джон снова поинтересовался, где находится самолет.
— Мы пересекли границу с Россией, — важно прокомментировал Барский, сверившись с черным иллюминатором.
— А что там сейчас делают?
— Пьют, — не задумываясь отвечал Барский.
— Все?!
— Все до одного.
— Боже, как грустна наша Россия! — всхлипнул Джон и немедленно заснул, издавая протяжные стоны и пуская пузыри, похожие на «бубль-гум».
Глава шестая
Максим Максимыч
Уронив голову и мрачно глядя на землю, начальник районного отделения уголовного розыска Максим Максимович Соколов сидел на краю громадного пня, оставшегося от спиленной двухсотлетней ветлы. В ее рваное треугольное дупло девятилетний Максимка Соколов забирался еще в первый свой приезд в Малютов с отцом на ярмарку кооператоров. Он смотрел сухими немигающими глазами и курил седьмую папиросу «Прибой» подряд. В мясистых губищах капитана папироса сгорала после трех затяжек.
Над трупом молодой женщины, убитой ранним осенним утром середины октября 1977 года в городском парке культуры и отдыха имени Горького, колдовали эксперт-криминалист Семен Семенович Тупицын, сухопарый мужчина пенсионного возраста, и молодой следователь Илья Феликсович Варганов, присланный в РОВД из Города в целях укрепления кадров и еще не смирившийся с этим несправедливым поворотом судьбы. На лице следователя было скучающее выражение, словно убийство отвлекало его от более важных дел.
— Поразительный случай, — говорил Тупицын, сидя на корточках и изучая труп. — Первый в моей практике…
