— Я слышал, ваша матушка болеет, — заметил он.
— Поэтому я и вернулся в Южную Африку, — сказал Филипп подчеркнуто суховато.
— Как она? — поинтересовался Деон.
— Боюсь, не очень хорошо. Диагноз ясен. Рак, сомнений нет. А она слабенькая. Вы же знаете, ей нелегко пришлось в жизни.
Трудно было понять, обвинение или защита звучали в тоне, каким он это произнес.
— Знаю, — сказал Деон, и некоторое время они молчали.
— Но она не теряет бодрости духа, — сказал Филипп. — Все крутится, суетится. — И добавил доверительно: — Думал забрать ее в Канаду несколько лет назад. Все было готово — не захотела: здесь ее дом родной, и все. Ни в какую не удалось уговорить.
— Со стариками такое бывает…
— Да. Видимо, да.
Откровенность за откровенность, решил Деон и сказал:
— Моя старушка тоже теперь здесь.
Глаза у Филиппа слегка расширялись, но он постарался скрыть удивленно.
— В самом доле? Здесь, в Кейптауне?
— Да. Я все-таки забрал ее у братца. Он стал слишком стар и уже не может за ней ухаживать как следует. А у нее был удар, знаете ли. Ну, как бы там ни было, пока я ео хорошо устроил. В доме для престарелых. Там у них хорошие сиделки, и к ней все так добры.
— Это, конечно, немало, — протянул Филипп.
Оба снова умолкли, думая каждый о своем.
— В муках человек старится, — произнес Филипп, но в голосе его не было ни горечи, ни сожаления.
— В муках рождается, — сказал Деон.
Они принужденно рассмеялись и тем преодолели минутную неловкость.
К ним подошел профессор Глив.
— Мы можем начинать, профессор Дэвидс. Вы нас извините, Деон?
— Да, да, конечно.
Деон повернулся было, чтобы идти, но, словно что-то вспомнив, остановился и сказал Филиппу:
— Мне бы очень хотелось увидеть вас еще. После лекции.
Филиппа уже ждали в боковой двери.
— Отлично, — бросил он на ходу.
— Сегодня у меня. Обедаем вместе. Выкроите часок?
Филипп ответил не сразу, но Глив торопил его, и он сказал:
— С удовольствием. Благодарю вас.
— Превосходно. Так я заеду за вами.
— Большое спасибо, — сказал Филипп Дэвидс.
Профессор Глив говорил стремительно, нервно, обеими руками опершись на кафедру, словно хотел се обнять.
— С большим удовольствием представляю вам нашего гостя — профессора Филиппа Дэвидса…
Деон рассеянно слушал все это заранее известное звонкое славословие. Глив был коротышка, крепкий в кости, плотный, с глазами мечтателя. Генетика была страстью Глива, и он служил ей верой и правдой, тем более что кое-кто из приверженцев других медицинских дисциплин склонен был относиться к ней с известной долей пренебрежения, как к забавной игрушке, с которой можно повозиться на досуге, отвлекаясь от суровой действительности диагностики и лечения реальных недугов.
Заполучить сюда Филиппа сегодня, когда тот выдвинут на Нобелевскую премию, было большой удачей. И Глив, заканчивая вступительное, слово, всем своим видом дал это понять.
Филипп подождал, не поднимая головы, пока шорох в зале и редкие аплодисменты стихнут, и, когда установилась тишина, медленно, с видом человека, вполне уверенного в себе, оглядел амфитеатр, ряды лиц, среди которых попадались и темные — вон там их целая гроздь на местах у прохода. Голос у него, когда он начал, звучал совсем тихо — в зале воцарилась тишина, всем пришлось даже напрячь слух, чтобы лучше его слышать.
Деон отметил про себя этот прием профессионального лектора, улыбнулся и сел поудобнее.
— Рискуя показаться банальным, — говорил Филипп, — хочу все же напомнить, что труд большинства врачей сводится к применению известных приемов для лечения известных недугов. — Небольшая, эффектная пауза. — И лишь когда приема не существует, мы задаемся вопросом: а почему, собственно, этот пациент страдает именно этим недугом и почему он проявился именно в этот момент? Вот тут-то мы и вступаем в область медицинской генетики.
Луч света, золотой и тяжелый от высвеченных им пылинок, рассек зал, прочертив линию от одного из высоких окон до деревянной кафедры, за которой стоял Филипп. И он передвинул свои конспекты подальше от слепящего света.
За окном был липкий зной летнего кейптаунского полдня. В зале становилось жарко, и Деона, проведшего утро в операционной, где исправно работали охладительные установки, стала морить дремота.
Он размышлял о странном стечении обстоятельств: Филипп зашел в анатомичку в тот момент, когда он сам оказался там. Он ведь все спланировал так, чтобы не встречаться с Филиппом, и вот теперь его планы опрокинуты простым стечением обстоятельств. Стечение обстоятельств ли? А что, собственно, побудило его сегодня пойти в анатомичку? Что-то столь глубоко скрытое… Он еще какое-то время поразмышлял над этим, потом выкинул нз головы: чушь какая-то, и к тому же загадка неразрешимая. Так или иначе, в этой встрече нет ничего примечательного. Случилось так — и все. Он сидел, обволакиваемый знойной духотой актового зала, и размышлял. Так бывает во всем, что с нами происходит, — просто дело случая.
Вот и этот телефонный звонок сегодня утром — тоже дело случая. Он уже собрался мыть руки перед операцией… Сначала голос секретарши, виноватый и извиняющийся:
— Это вас, сэр.
— Меня ждут в операционной, Дженни, — бросил он ей резко. — Вашему абоненту что, невтерпеж?
— Извините, пожалуйста, профессор, но на проводе какая-то миссис Седара. Говорят, что она ваш старый друг и… что приехала из-за океана и непременно должна говорить с вами.
— Седара?
Он поглядел на блестящую поверхность телефонного аппарата, в которой отражалось его искаженное лицо. Нахмурился, припоминая, повторил про себя несколько раз фамилию. Она ничего ему не говорила. Он не мог припомнить пациентки с такой фамилией, а «старый друг» и вовсе было явным преувеличением. Может, какое-нибудь случайное знакомство, дорожная встреча? Некоторые просто обожают после первой же случайной встречи набиваться в старые друзья. Но Дженни проницательна на этот счет, обычно ей ничего не стоят раскусить эту публику.
— Ну ладно. Соедините.
Женский голос. Очень низкий, неторопливый.
— Профессор ван дер Риет?
— У телефона.
— Привет, Деон.
Шокированный, ничего не понимая, он все же пробормотал;
— А… здравствуйте.
— Вы не припоминаете меня, нет?
— Признаться, нет.
— Патриция. Вы знали меня как Патрицию Коултер.
Неуверенно:
— Патриция?..
И тут он вспомнил, и сердце, казалось, вот-вот выскочит из грудной клетки.
— Триш… Бог мой! Не может быть.
— Совершенно верно, Триш…
Филипп привел ряд наблюдений из своей практики, вызвавших оживление в аудитории, и тем помешал Десну, сбил с мысли. Он стал рассеянно слушать.
— …Они вбегают в кафе, каких не один десяток в Кембридже, — рассказывал Филипп, — и Фрэнсис Крик возглашает: «Мы открыли тайну жизни!» Конечно, никто не придает этому ровным счетом никакого значения, поскольку в английских кафе публика привычна ко всяким сумасшедшим, которые делают невероятные заявления…
В зале раздался смех, Филипп в свою очередь улыбнулся.
— …Но по сути Крик был не так уж далек от истины, поскольку они с Уотсоном[3] определили молекулярную структуру дезоксирибонуклеиновой кислоты. А эта субстанция — ДНК — по сути и является ключом или, лучше сказать, кодом всего живого. — Пауза, чтобы дать слушателям возможность осмыслить сказанное. — В самом деле, бактерии, вирусы, почти любая органическая субстанция в природе является носителем ДНК, молекула которой способна к рекомбинации. Главное, что тут происходит: две молекулы ДНК сливаются, а потом разъединяются, но образуют новую комбинацию. То же, в общем-то, происходит и в сексе. При этом Уотсон и Крик исходили из нехитрых биологических идей о парности живых объектов, а что же, собственно, есть секс, как не парное воспроизведение и способ копирования своего аналога?..
Триш, прозвучало в душе Деона. Я и забыл о ней.
А память упрекнула: как можешь ты быть в этом уверен?
Почти забыл.
Он вспомнил ее голос, отчетливо вспомнил. Голос из прошлого в буквальном смысле этого слова. Из глубины по меньшей мере двадцати лет. Двадцати одного, если уж быть точным.
— Ну, знаешь ли, — проговорил он. И затем, запинаясь: — Но откуда, ради всего святого, ты взялась?
— Я только что приехала в Кейптаун. И мне очень нужно тебя видеть. Пожалуйста.
— Отчего же, ну конечно, Триш.
— Мне нужна твоя помощь. Могу я приехать?
— Безусловно, — ответил он с несколько излишней готовностью. — Безусловно. И обязательно.
— Когда лучше всего? И куда?
— Ко мне на кафедру, я полагаю.
— Спасибо. Право же, это очень любезно с твоей стороны…
