А можно ее действительно предотвратить? Он уже насмотрелся, какая тоненькая ниточка разделяет успех и поражение, жизнь и смерть.
И тем не менее он должен был обратить внимание на эту венозную кровь. А почему-то не обратил — сознание его отказалось реагировать на этот факт. И вот ребенок мертв.
Усилием воли он заставил себя переключиться на нечто другое, но не менее важное. Питер Мурхед на дежурстве? Так. Что это с парнем последние дни происходит? Надо ему как-то взять себя в руки, собраться. Всегда был одним из лучших хирургов смены. И вдруг — покатился. А все эта стерва — жена. Не иначе, она виновата.
Деон решил вдруг позвонить домой. Но он посмотрел на часы и подумал, что ее наверняка все равно нет дома. Послеобеденная партия в бридж. Или послеобеденное заседание клуба садоводов. Или книголюбов. Или какого-то там еще. Ничего не поделаешь. Они вынуждены развлекать себя сами.
Взгляд его встретился с глазами, слепо устремленными на него из прошлого, из вечности. Бронзовый бюст нес стражу у входа в зал один бог знает сколько лет. Он еще подумал: а интересно, многие ли студенты, да и профессора, если уж на то пошло, знают, кто это? Он тоже один раз посмотрел на бюст — тогда, давным-давно, когда пришел сюда впервые, и с тех пор многие годы ходил мимо, не удостаивая вечность даже мимолетным взглядом. Сейчас он всмотрелся повнимательней в эти пустые глаза и волевой изгиб подбородка. Табличка на постаменте из серебристо-белого камня возвещала любопытствующим, что это Джеймс Рэдвуд Кольер, кавалер ордена «Британской империи», кавалер ордена «За безупречную службу», бакалавр прав, доктор медицины, член Королевского общества врачей, почетный член Королевского общества медицины, первый профессор в означенном университете с 1920 по 1937 год.
Он тоже играл первую скрипку. В свое время, конечно. Он ходил этими коридорами, требуя уважения, исполненный чувства собственной значимости. А сейчас это лишь холодная бронза. Бронзовый бюст, мимо которого ходят, не удостаивая его взглядом.
Что ж, подумал Деон, это в порядке вещей.
И другое воспоминание нахлынуло, непрошеное, из далекого далека. Робби — тот же медноволосый очкастый Робби, но только в раннем издании: второй курс, анатомический зал — с черепом в руке, декламирующий, разумеется, монолог Гамлета. Все покатываются со смеху, потому что он умел быть забавным, даже когда не оригинальничал. Внезапно он перестал паясничать, положил череп и произнес тихо, как если б никого вокруг не было и он обращался лишь к себе самому: «Он был таким, как я, и я стану таким, как он. Превращение не дурно, жаль только, что мы не знаем искусства подсмотреть его». «Откуда это, Роб?» — крикнул кто-то. Но Робби только покачал головой и снова взялся за прерванное занятие — рассечение разгибающей мышцы предплечья…
Деон торжественно отсалютовал застывшему образу профессора Джеймса Рэдвуда Кольера и пошел обратно по коридору.
Пресс-конференция была в самом разгаре. Он остановился в дверях малой аудитории.
Филипп находился в окружении трех молодых людей, старавшихся выглядеть одновременно бойкими и уставшими от жизни, и двух женщин, блондинки и высокой полной дамы со строго зачесанными назад волосами. Один из молодых людей сгибался под тяжестью большой кинокамеры, видно, порядком натрудившей ему плечо.
— …Последние же годы я занимался главным образом экспериментальной генетикой, — рассказывал им Филипп. — В настоящее время мы стремимся получить данные о передаче генетической информации и причинах нарушения работы этого механизма.
Блондинка с сильно накрашенными глазами испустила театральный вздох.
— Профессор Дэвидс, прошу вас объяснить это простыми словами. Мы не все врачи.
— Но я полагал, вы из отдела науки?
— Я обычно веду страничку «Моды сезона», — с серьезным видом сообщила она. — Просто никого другого не оказалось на месте.
Остальные репортеры смущенно улыбнулись, Филипп тоже улыбнулся и мягко заметил:
— Тогда, может быть, вам лучше отдать должное моему портному?
Тут полная дама заметила в дверях Деона и подтолкнула локтем фоторепортера.
— Профессор ван дер Риет, — прошипела она.
Журналисты уставились на него, прикидывая, что тут можно выжать, а он делал вид, будто ничего не замечает. Тем временем дама успела набросать профессору Гливу кучу вопросов, и он пространно отвечал на них. Затем она скользнула к Деону, всем своим видом показывая, что не намерена отступать.
— Прошу извинить, профессор.
Деон нехотя повернулся к ней. У нее был нервный, настойчивый голос. Она тут же поманила одного из молодых людей, того, что был с большущей камерой.
— Если вы не возражаете… вы же не имеете ничего против?.. Мы хотели бы сфотографировать вас с профессором Дэвидсом. Так, если вы не против…
Филипп подошел к ним, и она, неуверенно улыбнувшись, обратилась теперь уже к нему:
— Так вы ничего не имеете против?
— А зачем это? — спросил Деон.
— Ну, я думала… — Она вдруг вспыхнула. — Как я слышала, вы вместе учились… я имею в виду в университете…
Деон перехватил острый, недвусмысленный взгляд профессора Снаймена. И пожал плечами.
— Валяйте. — И нарочито почтительно повернулся к Филиппу. — Если профессор Дэвидс не возражает.
Филипп ответил улыбкой и кивнул головой.
Дама засуетилась, попросила их встать рядом — нет-нет, вот так, пожалуйста. Фотограф приседал, отскакивал, искал ракурс. Блеснула вспышка — раз, другой. Они стояли, ослепленные.
— Порядок? — поинтересовался Деон, явно давая понять, что хватит.
Но корреспондентка им попалась из настырных. Она уже раскрыла блокнот и приготовила шариковую ручку.
— Всего один-два вопроса, пожалуйста. Если вы не возражаете.
Деон вопросительно поднял брови, посмотрел на Филиппа, тот кивнул.
— Один-два и только, — сказал Деон.
— Профессор Глив говорит, что вы давно знакомы… — Она выжидающе смотрела на них.
— Да, — отвечал Деон.
— Вы вместе кончали?
Филипп и Деон переглянулись.
— Больше того, — сказал он. — Мы знаем друг друга целую вечность.
Дама озадаченно посмотрела на него.
— То есть еще со студенческих лет, вы это имеете в виду?
— Мы вместе росли, — сухо отрезал Деон.
— Росли?.. Но как это?..
— Мы родились на одной ферме, — сказал Филипп.
Ей показалось, что ее разыгрывают, и краска досады залила ее лицо.
— Знаете, я не вполне…
Филиппу стало жаль ее.
— На ферме профессора ван дер Риета, — объяснил Филипп. — На его родной ферме, точнее, недалеко от Бофорт-Уэста. Видите ли, мои родители цветные, они работали на ферме у отца профессора ван дер Риета. Вот там мы и родились. — Он улыбнулся Деону. — Только я чуть раньше его, я немного старше.
— Но это же фантастика! Нет, в самом деле… — Вне себя от восторга, она еле успевала записывать. — Я не имела ни малейшего представления обо всем этом. И вы оба решили стать врачами?
— Да, — сказал Деон.
— Вы вместе решили? Так сказать, еще детьми на этой ферме… Делать операции, лечить домашних животных, ну и так далее… Мечтали в один прекрасный день стать знаменитыми врачами!
— Ну, не совсем так, — мягко поправил Филипп. — Мы вместе играли, конечно. Но я не припомню, чтобы мы когда-нибудь говорили о том, что хотим стать врачами.
— Я мечтал стать паровозным машинистом, — сказал Деон.
Дама обиженно поджала губы: он разрушил так стройно нарисованную ею сюжетную канву. У нее были большие карие глаза и широкое лицо. Глаза грустно смотрели на него.
— На самом деле для нас было просто сюрпризом, когда мы снова встретились — уже студентами, — сказал Филипп. — Видите ли, мы расстались, когда мне было двенадцать лет: отец умер, а мать нашла работу в Кейптауне.
— Где она работала? Кем?
— Служанкой на ферме. А здесь она работала на фабрике.
— Фантастика! — Корреспондентка снова пришла в полный восторг от такого поворота сюжета. — Служанка на ферме, а сын — известный профессор! О!
— Можно и так на это посмотреть, — с подчеркнутой учтивостью сказал Филипп. — А теперь прошу нас извинить.
Он взял Деона под руку, и они направились к дверям; шагая не спеша, с достоинством, слегка наклонив друг к другу головы, они вполголоса беседовали о чем-то, как подобает людям их ранга.
— Всюду сует свой нос, — сказал Филипп. — Сука пронырливая.
Деон хмыкнул.
— Пошлите их подальше.
— Вы, я вижу, привыкли к такого рода вещам.
— Похоже, и вы не впервые сталкиваетесь с ними.
Филипп махнул рукой, как бы говоря: что вы!
— Вы же знаете: генетики — нудная публика. Они за порогом своих лабораторий двух слов не свяжут.
Деон ухмылялся, слушая, а сам думал совсем о другом. Вот оно, размышлял он. Вот в чем разница! Исчезла скованность речи. Он, конечно, не был косноязычен, но приучил себя держать язык за зубами. Всегда рассчитывал каждое слово. А теперь этого нет: он не думает, что говорит и кому говорит. Человек, который плотно закрыл за собою дверь в прошлое, пришло на ум сравнение. Человек, принадлежащий себе самому.
