– черная дыра памяти выплюнула вдруг еще одни шекспировские строки.
«Как странно и страшно, – подумала Таня и поежилась, – я помню Шекспира, а себя – нет...»
Катя пришла на работу пораньше. В коридорах – ни души. Утренняя репетиция закончилась, до вечернего спектакля еще далеко. Катя любила театр таким – притихшим, опустевшим. Обычно она спускалась на сцену, садилась в темный уголок, среди нагромождения декораций, и вдыхала пыльный запах кулис. Она ощущала себя в каком-то другом измерении, вне времени, вне пространства. Словно ближе к Косте.
Вот и сегодня она первым делом отправилась вниз. Задержалась на секунду у таблички «Тихо! Идет спектакль!», отворила массивную железную дверь и скользнула в пропахшее гримом и потом царство теней. На ощупь – дежурный свет за кулисами не горел – пробралась к своему заветному стульчику.
Но в этот раз что-то было не так. Вместо родного, почти забытого лица в памяти всплывало другое... Антон Молчанов. Вот кто не давал Кате покоя последние несколько недель. Зачем он снова появился в ее жизни? Катя свыклась со своим существованием, приспособилась, смирилась. И не хотела никаких перемен. Боялась их.
Сколько же лет она не видела Антона?... Восемь. Из них четыре коротких года счастья, и четыре бесконечных, беспросветных...
Катя всегда знала, что Антон к ней неравнодушен. Чувствовала, да и Костя постоянно подтрунивал над ней по этому поводу. А потом между неразлучными друзьями что-то произошло. Что? Катя никогда не спрашивала, считала, что не имеет на это права. Просто однажды Костя вернулся домой и запретил произносить имя Антона. Она и не произносила. Забыла, выкинула Молчанова из головы. Это оказалось совсем несложно. Ведь все клеточки ее тела были заполнены одним человеком – Костей. Она надеялась сберечь это состояние навсегда. И до встречи с Антоном ей это с легкостью удавалось.
Внезапно зажглась рампа. Замигали, заморгали софиты. Значит, на работу пришли осветители. Театр просыпался.
В гримерном цеху пока было пусто. Катя включила электрическую плитку, уложила на конфорку железные щипцы для завивки волос. Каламио – так называли древние египтяне стержни для закручивания локонов. А специально обученные рабы, создававшие замысловатые прически своим господам, получили имя – каламистры. Кате очень нравилось слово «ка-ламистр». Созвучно с магистром.
– Уф, ну и погодка сегодня, прости меня, господи! Дождь со снегом так и хлещет! – В дверях, сильно хромая и опираясь на трость, появилась Ржевская. Она стряхнула с вязаного берета капли воды. Резко запахло мокрой шерстью.
– Так ведь конец октября, Мабель Павловна, что ж вы хотите, – резонно заметила Катя.
– Да уж, ждать милостей от природы не приходится... Нога сильно болит, – пожаловалась Ржевская.
В молодости Мабель Ржевская была балериной. По окончании хореографического училища ее приняли в труппу Большого театра, и спустя пару сезонов она выбилась в примы. Говорили, что у нее очень хорошие перспективы, сама Гельцер – царица московской сцены – прочила юной Мабель большое будущее. Но однажды, во время генерального прогона балета Адана «Жизель», в котором Ржевская исполняла ведущую партию, Ма-бель упала. То ли оступилась, то ли кто-то толкнул. Ржевская настаивала на версии «толкнул», намекая на причастность к этому событию своей соперницы – ныне прославленной народной артистки. Упала Ржевская так неудачно, что сломала правую ногу в пяти местах. На карьере балерины пришлось поставить крест, а нога так полностью и не восстановилась.
– Сегодня, Катюша, за двоих работаешь. Агафонова с подоконника грохнулась. Хорошо, не на улицу. Ну, скажи, нормальный человек? В такую погоду окна мыть? – развела руками Мабель Павловна.
– «А Ленин вдруг в окно заглянет? А все вопросы решены?» – расхохоталась Катя. Вспомнились вызубренные в детстве строки из стихотворения Леонида Мартынова.
Света Агафонова в театре получила прозвище «33 несчастья». С ней вечно что-нибудь случалось. Она постоянно падала с лестниц, проваливалась в канализационные люки, застревала в лифтах. Один раз на нее даже напал сексуальный маньяк. Очевидно, не разглядел в темноте – Агафонова была фантастически, катастрофически косая. Как однажды пошутил Фоменко: «Ее прекрасные глаза с нежностью смотрели друг на друга».
К началу спектакля Катя еле держалась на ногах – видимо, не до конца еще оправилась после болезни. Да и работать пришлось не за двоих, а за троих – Ма-бель явно была не в форме.
Без десяти семь она без сил рухнула на стул. Но не успела глотнуть чаю, как из коридора донесся истошный визг:
– Гримеры! Кто-нибудь наклеит мне ресницы?
– Бондаренко... Беги скорее, – перепугалась Ржевская. Она заведовала гримерным цехом, и вся ответственность лежала на ней. – Потом чай допьешь.
Антон водрузил нарезанный хлеб на стол и с облегчением вздохнул. Вроде бы все... Через полчаса начиналась прямая трансляция футбольного матча на первенство России. По этому поводу Молчанов закупил ящик «Клинского», нажарил картошки, толстыми ломтями накромсал докторскую колбасу.
Он ждал в гости Бориса Варламова.
Браун вертелся под ногами и нетерпеливо повизгивал.
– Уйди! – проворчал Антон.
Зверски хотелось есть. Молчанов с тоской посмотрел на горку дымящейся, с золотистой корочкой, картошки, на розовые куски колбасы, покрывшиеся томной испариной, на блестящие бока пузатых помидоров. Избыток пищи мешает тонкости ума, – напомнил он сам себе и сглотнул слюну. Откупорил пиво, выпил сразу полбутылки. В голове стремительно зашумело.
Наконец явился Варламов. Извлек из-за пазухи запотевший сосуд кристалловской водки.
– Да я целый ящик пива взял, – растерянно пробормотал Антон.
– Отлично! Большой живот не от пива, а для пива! – загоготал Варламов и хлопнул себя по выпирающему пузу. – Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах, запомни это, друг мой.
Спустя час стало ясно, что матч не удался.
– Ну же, ну! Давайте, ребятки! – Борька в отчаянии стучал кулаком по столу, в надежде растормошить футболистов. Но «ребятки» неторопливо перемещались по полю, с трудом скрывая зевоту. Водка незаметно подошла к концу. И хотя Антон старался пропускать, пить через одну, все равно изрядно набрался.
– Вот уроды ленивые! – воскликнул Варламов. Он выглядел трезвым, как стекло. – Скука сплошная, смотреть противно. Зато картошечка – пальчики оближешь. Раз мы осуждены на то, чтобы есть, есть надо хорошо! – многозначительно изрек он. Как истинный работник правоохранительных органов, слово «осуждены» он произнес с ударением на букву «у».
На предпоследней минуте неожиданно забили гол. Один из игроков случайно коснулся ногой мяча. Мяч, провожаемый удивленными взглядами футболистов и вратаря, не встретив на своем пути сопротивления, беспрепятственно вкатился в ворота. Итог: 1:0.
– Да-а, сильная игра! – протянул Варламов, когда прозвучал финальный свисток, и откинулся на спинку стула. – Эх, хорошо у тебя, Антонио. Тихо, спокойно. Никто не пилит, не зудит, как комар, над ухом. А у меня – вечный крик, гам...
На самом деле Антон с превеликим удовольствием променял бы пресловутые тишину и спокойствие на шумное семейство. Только, к сожалению, единственная женщина, которую он хотел бы видеть хозяйкой в своем доме, никогда не будет принадлежать ему.
– Вообще, Антоха, меня мои бабы достали. Прикинь, приходит тут ко мне бывшая будущая жена. Ну, честно говоря, я перед ней в долгу, – самодовольно хмыкнул Варламов, – бросил ее и с Надькой расписался.
Антон слушал друга вполуха. В его мозгу мелькали идиллические картинки, подмоченные изрядным количеством спиртного. Вот они с Катей на берегу Средиземного моря. Закат, пустынный пляж. Огромное багровое солнце тонет в темной морской пучине, окрашивая воду в кроваво-красный цвет...
– Ну вот. Заявляется Ирка ко мне, – продолжал тем временем Варламов, – и с порога давай меня грузить – у меня, у нее то есть, пропала подруга. А я Ирку шесть лет не видел. Работы – завал. Две кражи со взломом, – принялся он загибать пальцы, – три ограбления, одно разбойное нападение. Сплошь – висяки.
– Что за подруга? – почему-то заинтересовался Антон.
– Некая Виктория Свиридова. Я ее тоже знаю. Они с Иркой со школьной скамьи – не разлей вода. Мы с Тамарой ходим парой. Девица, надо признать, видная. Блондинка, ноги – от ушей, фигура, как у Клаудии Шиффер. Дай пивка. – Антон достал из холодильника ледяное «Клинское» и протянул другу.
Борис ловко, двумя пальцами, откупорил бутылку и налил в бокал. – А ты чего? – удивленно спросил, заметив, как Антон заваривает крепкий чай.
– Не хочу больше. Не лезет. Так что там с Клаудией Шиффер?
– Вика эта – дама хваткая, ушлая. Далеко не бедная. Бизнес-леди. На Тушинском рынке несколько точек в собственности имела. Плюс бутик на Тверской. Прикидываешь? Торговала итальянской одеждой, по несколько раз в году в Милан моталась за товаром. А тут, Ирка говорит, с год назад у нее странности начались. Скрытная стала, таинственная, куда-то исчезала периодически. Ирка пыталась выяснить, но Вика отбояривалась непонятными делами. А несколько месяцев назад пропала. Как в воду канула. Позавчера Ирка проходила мимо ее дома, они рядом живут, и увидела, как в Викин подъезд грузчики мебель новую вносят. Что-то у нее внутри кольнуло. Она поднялась на Викин этаж. Так и есть. Дверь квартиры – настежь. Народ незнакомый там толчется. Ирка спросила, где Вика. А ей в ответ: не знаем, мол, мы эту квартиру купили.
