Дочь никогда раньше не дарила мне цветы. Точнее она вообще никогда раньше ничего мне не дарила. Даже в дошкольном возрасте, когда дети рисуют родителям на дни рождения корявые абстракции или клеят детсадовские аппликации, она после напоминания жены, добросовестно садилась за работу, начинала выводить цветочек, писала: «Папа поздра…», потом забывала, бросала, не успевала закончить в срок и стеснялась преподносить недоделки. Позже, класса со второго, жена, протягивая мне очередной одеколон или дежурную рубашку, всегда говорила: «Это от нас с Маринкой». На этом вопрос исчерпывался. Мне казалось, что все нормально. Так и должно быть.
Нынче я очень удивился, когда мое лупоглазое чадо нарисовалось на пороге моего кабинета с букетом в руках.
– Это тебе, папа.
– В честь чего?
– Просто так. Мы с классом ходили в лес.
– Цветы дарят женщинам.
– Ну и что. А я хочу тебе.
– Мама посоветовала?
– Мама не знает, – обиделась она.
«Наверное, сейчас что-нибудь попросит», – подумал я.
– Я пойду?
– Пока.
Она ушла.
«Сейчас вернется и что-нибудь попросит».
Она не вернулась. Я поставил цветы в вазу и смотрел на них минут сорок. Как бы это выразиться? То ли я был счастлив, то ли ошарашен. Короче, мне было радостно. Я даже не сказал ей спасибо, точнее, сказал, но позже, дома, вечером, перед сном.
Между прочим, эти цветы весьма кстати. Все эти две недели мы готовились к тому, чтобы торжественно отметить десятилетие фирмы, и они создавали праздничное настроение в моей коморке. Я практически не работал, готовил списки приглашенных, составлял меню, распределял премии. Дальтоник взял на себя культурную программу. Сегодня он, наконец, познакомит нас со своей девушкой.
Скоро обед, я сижу, смотрю на цветы и подвожу итоги двух ударных пятилеток. Особо хвастаться нечем, за эти годы нелепого предпринимательского труда я не заработал ни на личный самолет, ни на маломальскую яхту, ни, тем более, на футбольную команду. Мы с напарником не разработали известного бренда, не отличились на ниве благотворительности и меценатства и не оставили никакого следа в истории нашего славного города. Мы не участвовали в демонстрациях, не рисковали шкурами ради свободы России, не подписывали воззваний и не критиковали существующую власть. Наоборот, в переломные периоды истории переводили все свое имущество в доллары и ждали в сторонке, чем вся эта шняга закончится. Только полный идиот может поставить нашу жизнь кому-нибудь в пример, и уж, тем более что совсем невероятно, написать о нас книгу. Кому все это интересно?
С другой стороны, мы – два провинциальных паренька, без всякого блата, без влиятельных мам и пап, смогли пробиться в областном центре, создать на пустом месте некую систему, коммерческую организацию, которая сама себя кормит, создает рабочие места и приносит прибыль.
Можем ли мы собой гордиться? Не знаю. Чувство гордости за себя любимого обычно появляется в момент достижения поставленной цели. К сожалению человек так устроен, что как только очередная цель достигнута, на горизонте начинает маячить другая, еще более призрачная. Причем любая цель имеет вполне реальный денежный эквивалент. Все упирается в бабки. Или не все?
Не мешало бы мне со всем этим как-нибудь на досуге разобраться.
Вот открывается дверь и влетает Аркашка.
– Шеф, я заказал для тебя на вечер двенадцать бутылок безалкогольного пива.
– Ты хочешь, чтобы я обоссался?
– Вообще-то, когда ты пил, это была твоя норма.
– Это разные вещи, – я чешу затылок. – Впрочем, придет Шамрук. Нам как раз хватит.
– А что, Шамрук тоже?
– Тоже.
– Ух, ты.
Аркашка убегает, но тут же возвращается снова.
– Совсем забыл! Я нашел эту бабу! – орет он.
– Какую бабу?
– Доктора, психиатра, по фамилии Сенчилло. Помнишь, ты мне давал задание найти ее?
Дверь открыта настежь.
– Пожалуйста, не ори и закрой дверь. Где ты ее нашел?
– По объявлению в газете. Она, между прочим, никуда не пряталась, и не убегала. Просто сменила офис. Вышло постановление мэрии, запрещающее сдавать под коммерческие цели помещения социального назначения, больницы, школы, детсады. Вот ей и пришлось съехать.
Аркашка протягивает мне визитку.
– Она тебя помнит. «Зачем я ему»? – спрашивает. А я даже не знаю что ответить.
– Не твое дело.
– Шеф, ну скажи.
– Отстань.
– А она очень даже ничего. Ты того, что ли с ней?
– Нет, не того.
– А хочется?
– В том то и дело, что много чего хочется, да не можется. Эта стерва меня загипнотизировала. После ее сеанса мой член ни на кого кроме жены подниматься не хочет. Мне нужно чтобы она сняла код. Так хочется налево, что зубы сводит.
Аркашка пожимает плечами и уходит.
В дверях его чуть не сшибает Петровна.
– Сергей Леонидович! Это безобразие!
– Что случилось?
– В списках премированных нет декретников!
– Каких декретников?
– Женщин, которые сидят с детьми.
– Они сидят с детьми?
– Да.
– Не работают?
– Да.
– А с какого ляда мы им должны премии платить?
– Так ведь это – юбилейная премия. А не за работу. Все-таки десять лет!
– Мы им пособие платим?
– Платим.
– Больше, чем соцстрах?
– Больше.
– И продукты подкидываем. Так?
– Так.
– При чем тут премия?
– Так ведь: десять лет!
– Вот послушай. Там есть одна такая, Смирнова. Знаешь?
– Знаю.
– Я ее увольнять собирался. Готовил статью. А она – в декрет. Черт знает от кого! Мы ей выплатили?
– Выплатили. Но, соцстрах возместил.
– Ну и что. Я ее если увижу – ухо откушу, столько она мне нервов попортила. А ты говоришь – премия.
– Так ведь – десять лет.
– Хорошо. Всем декретникам премию за твой счет.
– Почему за мой?
– А почему за мой?
– Не за ваш, а за счет фирмы.
– А фирма-то чья? Моя! Моя и Чебоксарова!!! Петровна, забудь про распределения. Мы не бюджетники. Мы частная контора. Петровна уходит, поджав губы.
Она хороший бухгалтер. И очень хороший человек только растленный групповым извращенным социализмом.
Насладиться одиночеством мне удается не более пяти минут. В дверную щель просовывается голова нашего нового заведующего складом, которого мы приняли вместо Кирилла. Мы долго отбирали кандидатуры и остановились на этом парне, потому что за него поручилась двоюродная сестра Петровны, чьим зятем он и является. Он таджик, или киргиз, а может даже узбек. Я уже не помню.
– Можно? – застенчиво спрашивает новый завсклад.
– Секунду. Позови Ларису.
Голова кладовщика исчезает, появляется Лариса.
– Закрой дверь и подойди.
– Как его зовут? – шепчу я ей на ушко.
– Кого?
– Кладовщика.
– Дебильнур
– Дебильнур?
– Да.
– Дебильнур, Дебильнур. Все время забываю. Неудобно. Пусть зайдет.
Заходит Дебильнур, на нем пожилой костюм и красный галстук. Наверное, уже прибыл на праздник. Я смотрю на часы. Все верно. Скоро начнем.
– Сергей Леонидович, – начинает он, переминаясь с ноги на ногу, – у меня к вам нет никакого дела. Просто я хочу сказать… Извините, я волнуюсь.
Я не перебиваю его, даю возможность поволноваться. Пауза затягивается. Наконец, собравшись с мыслями, он продолжает:
– Вы знаете, когда я сюда приехал… У меня жена русская…
Говорит он почти без акцента, но с трудом. Лоб изрешетили глубокие морщины. Вроде поймал мысль. Открывает рот. В это время дверь распахивается настежь, стукаясь ручкой о стену. Врывается Лариса. У нее глаза квадратные, в уголках рта пена.
– Губернатор на проводе!!! – истерично орет она.
Дебильнур пугается, я тоже.
– Губернатор?
– Да, приемная. Просят соединить с вами.
– Ну, так соединяй.
Лариса уходит, перепуганный кладовщик тоже. Они закрывают дверь.
Звонит телефон. Я поднимаю трубку, медленно и осторожно, как снимают крышку с кипящей кастрюли. Я наслаждаюсь моментом.
– Сергей Леонидович? – спрашивает женский голос.
– Да.
– Соединяю с губернатором, – в ее голосе чудятся знакомые нотки.
Играет музыка. Потом щелчок, потом мужской голос:
– Алло.
– Привет, Макарыч!! – ору я.
– Салют, сосед.
– Как здоровье?
– Здоровье в порядке, спасибо зарядке.
Я не разговаривал с Макарычем с февраля месяца, с того самого момента, когда он неожиданно для всех выдвинул свою кандидатуру на выборах и исчез из дома.
– Поздравляю тебя с избранием, – искренне говорю я.
– А что ж ты сам не позвонил?
– Я звонил раз сто, но разве через твоих московских горилл пробьешься? А дома тебя нет.
– Да, охрана у меня серьезная. Неудобств масса.
– Слушай, а эта твоя секретарша, та девушка, о которой я думаю?
