Любовь к «братьям нашим меньшим» свойственна каждой подлинно русской душе. Механик не был исключением — он постелил Зонтику на сланях мешковину, а наловив рыбы, подгреб к землечерпалке и поднялся с собакой на подрагивающую от двигателя палубу.
— Во, пирата выловил, — объявил матросам, и те, сердобольные русские души, бросились гладить бедолагу, потащили кормить, но Зонтик вырвался из дружеских объятий и дунул к барже, пришвартованной к землечерпалке. Еще издали он учуял — баржа чужая — пахла песком, а не углем. Шкипер баржи, дремучий старик, жил одиноко, даже живности никакой не держал, и вначале хотел прогнать собаку, но даже в дремучей русской душе есть место для сострадания.
— А-а, пущай остается, — пробурчал старик. — Опять же ворон шугать будет — всю вяленую рыбу склевали.
На следующий день за баржей пришел буксир и потащил ее вниз по течению. Около Белоомута буксир подвел баржу к другим баржам. Как только пришвартовались, Зонтик побежал искать свой плавучий дом — бегал по трапам от одной посудины к другой; одна пахла щебенкой, другая древесиной, третья — песком; со многих барж его прогоняли — у всех были свои собаки.
…В тот вечер Таня читала книгу в каюте и щелкала жареные тыквенные семечки. Родители уплыли на лодке в город за покупками. Внезапно за дверью послышался визг, сопенье, топанье, царапанье. Таня распахнула дверь, и к ней бросился Зонтик — он подпрыгивал, лизал девчушке лицо и руки, неистово вертел головой и хвостом, радостно лаял и вся его мордаха сияла от счастья.
…Утром пришли в Серпухов; Катерина как и грозилась, осталась с дочерью в городе. Иван помог им отнести вещи домой, принял баню и вернулся на баржу. Трое суток баржа стояла в порту под разгрузкой; время от времени Иван наведывался домой — помогал Катерине выкапывать картошку, пилил дрова на зиму. На четвертый день баржу погнали в Коломну.
— Давай решим так, — сказала Катерина мужу на прощанье. — Сезон уж доработай, потом сразу бери расчет. Хватит мотаться, пора жить по-людски.
Иван кивнул, шмыгнул носом.
— Да, Катюш, да. Будь по твоему.
А Зонтику украдкой бросил:
— Ничего, мы с тобой и вдвоем не пропадем (в русской душе оптимизм — первейшая вещь).
…Стояла осенняя теплынь, в прибрежных тополях по-летнему галдели птицы, в жухлых ломких камышах плескалась рыба, лесные склоны желтели от грибов лисичек. На берегах вовсю шел сенокос, на реке то и дело встречались моторки со стогами, и до баржи доносился сладкий запах сена.
…В Коломне баржу целый месяц таскали со щебенкой от камнедробильного завода до порта, и когда в конце сентября наконец послали в устье реки на дровяные склады, начались затяжные дожди. Каюта и рубка пропитались влагой, по утрам Иван подолгу не вставал с койки, курил, смотрел на запотевшее окно и на падающие с потолка капли, на клочья дыма буксира, сочившиеся в дверную щель. По берегам тянулись темные от дождей деревни и раскисшие дороги, виднелись развалившиеся шалаши рыбаков, перевернутые вверх дном лодки, пустующие стоянки туристов. Сказывалась накопленная усталость и, несмотря на великое терпенье русской души, Ивана стало раздражать унынье на берегах и белый от размытой щебенки трюм баржи, и конопатый, как сморчок, рулевой буксира, который скалился в своей рубке и делал отмашки проходящим судам, и даже Зонтик — Иван покрикивал на собаку, шпынял, если тот крутился под ногами, Зонтик забивался под койку, сворачивался клубком и не вылезал из укрытия до ужина.
…Через неделю баржа, в числе многих других, пришвартовалась у штабелей бревен и горбыля. Перед этим целые сутки грохотал тяжелый ливень, и вдруг сразу стихло. Иван сошел на берег и направился в сторону поселка. Он шел по дощатым пружинистым настилам, а перед глазами текла глинисто-желтая вода, в ушах стоял рокот двигателя буксира и шум воды от винта. Осоловелый от счастья Зонтик гонял по берегу кругами, прыгал к Ивану лизаться.
— Ладно, ладно, — бормотал Иван. — Распрыгался, как козел. Смотри, лапы собьешь.
А про себя думал: «Стосковался по земле. Природа свое берет, никуда не денешься. Все ж, видать, человеку надобно жить на твердой почве. Катерина права, надо кончать мотаться». (Вот противоречивая русская душа!)
В поселке Иван сразу направился к магазину — «Надо отовариться провизией, — подумал, — да запастись выпивкой для согрева. Как-никак еще месяц кантоваться, а холода свое берут».
В магазине особых продуктов не было — только хлеб, перловка, да карамель, у весов стояла бочка с солеными огурцами и ящик с сушеными грибами. Из выпивки имелась «Рябиновка» и коньяк. Водку завозили два раза в неделю, и слух о ней катился по деревням раньше самоходки, которая ее везла; к приходу баржи к магазину со всех окрестных деревень спешили отчаянные русские души. Ивану повезло — накануне был завоз; в магазин то и дело заходили рабочие с деревообрабатывающего завода.
— Ну что вам, Коль, Вась? — спрашивала продавщица.
— Сама знаешь.
Продавщица наливала вошедшим по стакану водки, протягивала по конфете на закуску. Спокойно и деловито мужики выпивали водку, заедали конфетами и выходили; на пороге сталкивались с напарниками — те обстоятельно выясняли:
— Ну что, Коль, Вась, освежились?!
— Освежились малость.
Закупив продукты, Иван тоже опрокинул стакан, конфету отдал Зонтику; потом вышел из магазина, закурил и вдруг — как всякая открытая русская душа — почувствовал сильную потребность поговорить. Он снова вошел в магазин, пристроился к компании рабочих. Обычно молчаливый, а в те дни еще и одичавший от одиночества, Иван разговорился, доверительно рассказал о речных делах, затем проводил рабочих к заводу и по пути все говорил о своем Серпухове, жене Катерине, дочери.
…Несколько дней баржи грузили лесом, и все это время Иван торчал в магазине, а после заводской смены уже встречался с рабочими основательно — за бутылкой (какой же «разговор по душам» без нее?). Под конец каждой встречи мужики обнимались, клялись в дружбе до гроба (опять-таки святая простота любвеобильной русской души) и непременно пели песни. Без хоровой песни русской душе просто-напросто не прожить; без чего угодно можно — без приличного жилья и достатка, без сносной работы и здоровья, даже без личного счастья, но без песни — никак нельзя. И без дружбы. В этом неповторимость русской души.
Когда баржа снова тронулась в путь, уже наступила глубокая осень — обычно светлая, мягкая река стала темной и стылой. Иван тосковал по дому, считал дни, когда кончится навигация и он сможет бросить баржу. Теперь, как он ни размышлял, все на реке получалось из рук вон плохо: и ремонт моста, и спиленные дубы, и землечерпалки, уродующие реку, и плавмагазины, торгующие тушенкой налево. «Все запреты на реке — одна нажива для ловкачей», — злился Иван.
…В ледостав он уволился из пароходства и вернулся в автопарк. На работе его встретили неплохо, допустили к новому заграничному подъемнику, только Иван заметил, что одни смотрят на его возвращение, как на поражение и вроде осуждают; другие хмыкают: «Сам не знает, чего хочет. Взрослый мужик, а не нашел себя». Катерина радовалась, что в семье все наладилось, с получки купила мужу новую рубашку, одеколон для бритья.
…Зима прошла спокойно, а с наступлением весны Ивану вдруг ни с того ни с сего стали сниться широкие окские плесы, Озерские заливные луга, сосновые боры и березовые рощи под Коломной. Отправляясь на работу, он старался не смотреть в сторону реки; а днем, в гараже, прямо задыхался от тесноты и запаха солярки; ни с того ни с сего перед ним появлялись — бакенщик Колька и рыбнадзор, пастух Михалыч, рабочие в устье… Какая-то боль вселялась в Ивана, эта боль не давала ему покоя — у него все валилось из рук.
…А от грузового причала уже отходила одна баржа за другой. Баржа Ивана еще стояла, но по слухам на нее оформлялся какой-то молодой парень. Узнав об этом, Иван крепко выпил и домой пришел поздно, когда Катерина и дочь уже спали. Ночью он несколько раз вскакивал, закуривал, выходил на террасу, а с рассветом оделся, достал шамовочный рюкзак, окликнул Зонтика и направился в пароходство. Ох уж эта загадочная, непредсказуемая русская душа!
Игорь — сухой, поджарый, дочерна загорелый, с обветренным лицом, на котором выделяются большой нос и торчащие жесткие, как проволока, усы; он ассоциируется у меня с бескрайней тайгой и бурными порожистыми реками, хотя никогда не был таежником, а все его байдарочные походы проходили по спокойным речушкам средней полосы. Тем не менее в его облике и скупых манерах угадывается природная выносливость, хватка бывалого туриста, отличного ходока. Когда он идет с рюкзаком по маршруту, я знаю точно — он может идти сколько понадобится. В отличие от меня, у которого уже появился лишний вес, Игорь в свои пятьдесят лет выглядит молодцевато — ежедневно делает зарядку, обливается холодной водой и не упускает случая подставить тело под солнечные лучи.
