— Я нашла, — сказала она.
— Ты что, действительно что-то поймала? — спросил Саймон.
— Да.
— И что это? — спросил Люк.
Катарина замялась. Ее глаза сверкали в темноте.
— Я приготовлю с другой стороны, — сказала она.
— Не хочешь нам показывать? — спросил Саймон.
— Я приготовлю с другой стороны, — повторила Катарина и пошла со своей добычей за «виннебаго».
— Что с ней такое? — спросил Люк у Саймона.
— Стесняется.
— Чего ей стесняться? Она же герой, если на самом деле поймала что-то, чем мы можем перекусить.
— Она не хочет выглядеть в наших глазах животным.
— Но она же не животное.
— Нет, не животное. Но и не человек. Ей от этого неуютно.
— Откуда ты знаешь?
— Просто представил себя на ее месте.
Вскоре Катарина появилась снова. В руках она держала аккуратно освежеванные тушки двух белок — без голов, лапок и хвостов. Потупившись, она протянула их Саймону с мальчиком. На ее накидке, отчетливо видные на белой ткани, запеклись капельки крови. Саймон надеялся, что она не поняла, что он их заметил.
Он сказал:
— Спасибо.
— Съедим их сырыми, — сказал Люк.
— Подожди, — остановил его Саймон.
Он поднял капот «виннебаго» и снял кожух мини-генератора, установленного на месте аккумулятора. От генератора исходило бледно-зеленое свечение. Беличьи тушки получат, конечно, дозу радиации, но не такую, чтобы повредить здоровью.
Он взял белок у Катарины. Они были теплые и скользкие. Явственно чувствовалось, что еще недавно зверьки были живы. Мимолетно он испытал то же ощущение, с каким Катарина, должно быть, ловила и убивала этих белок Что-то щелкнуло у него внутри. Другими словами описать случившееся он не мог. Чувство голода, потом щелчок и короткое электрическое содрогание в грудной клетке. Он посмотрел на Катарину и повторил:
— Спасибо.
Она кивнула, но ничего не сказала в ответ.
Он уложил чушки на раскрытый реактор. Сделал это осторожно, как если бы они могли чувствовать боль. Коснувшись металла, тушки зашипели. Приготовиться они, строго говоря, тут не приготовятся, но все же будут не сырыми.
Он стоял над беличьими тушками и наблюдал, как они постепенно поджаривались. Дух от них шел густой и резкий. Люк стоял рядом и тоже смотрел. Катарина держалась чуть поодаль. Саймон вспомнил старый фильм, в котором семья занималась тем же самым. Глава семейства жарил мясо на открытом огне, а жена и ребенок дожидались, когда его можно будет есть.
Они съели белок, жилистых и горьковатых, с сильным химическим привкусом. Какая-никакая, но это была еда. Поев, они расположились на ночь. Катарина и мальчик с удобством устроились на обитых оранжевым скамейках, расположенных по обе стороны откидного столика. Саймон, на правах самого большого, занял откидную кровать.
Ему снились летящие женщины в одеждах из света.
На заре они тронулись дальше. Земля неслась и неслась назад — высокая трава и необъятное небо. «Виннебаго» прокладывал в траве колею, которая позади него тут же исчезала. За ним не оставалось следов. Над головой клубились белые облака, одни разрастались, другие растворялись в воздухе.
— Все вроде в порядке, — сказал Люк.
— Трудно сказать. — Саймон всматривался вперед сквозь лобовое стекло. — Я о том, были ли облака и раньше такими? Было ли небо того же оттенка синего?
— Я слыхал, катастрофа случилась в Северной Дакоте. На каком-то секретном подземном объекте.
— А я слышал, что в Небраске. Недалеко от Омахи.
— Один парень рассказывал, что это был финальный аккорд Крестового похода детей. Все устроили безумные детки с настоящей мощной бомбой.
— Нет, поход к тому времени уже закончился. Сработали калифорнийские сепаратисты.
— У меня другие сведения. А калифорнийские сепаратисты — оказалось, что их всего-то семь или восемь человек из Беркли, у которых не было ни средств, ни вообще ничего. Я это знаю из надежного источника.
— Нет, их все-таки было больше. Ведь история с питьевой водой в Техасе — точно их рук дело.
— Может, и так. А знаешь, поговаривают, что эвакуация не была так уж необходима. Но многие считают, что здесь по-прежнему небезопасно находиться.
— Птицы-то явно куда-то подевались.
— Да, но я слышал, их тут снова пытаются расселять. Самых неприхотливых — голубей, воробьев, чаек.
— Может, стоило бы начать с людей.
— Как по-твоему, выборы были? — спросил Люк.
— Я сам об этом думал. Скорее всего были. Похоже на то, что законы поменялись.
— Я слышал, одного президента засадили в тюрьму.
— А я слышал, что другой президент принял христианство.
— Что ж в этом плохого?
Наступил день, а они все ехали и ехали по бескрайней равнине. Они держали направление на запад, двигаясь более или менее по прямой. Навигационная система предупреждала о том, что ждет их впереди. Города и поселки они объезжали стороной. Изредка приходилось отклоняться в сторону, чтобы объехать какой-нибудь лесной массив, но в основном, миля за милей, они двигались по лугам, которые раньше были пастбищами или полями, а теперь заросли дикой травой. Они видели оленя. Видели койотов. Каждый раз издалека, бурые пятна на зеленом просторе, животные провожали трейлер настороженными взглядами. Выходит, и крупные животные возвращались на прежние места.
Время от времени делалась остановка, чтобы Катарина могла поохотиться. Обычно охота оказывалась удачной. Она отсутствовала полчаса или больше и возвращалась с кроликом или белкой. Она все проделывала, следуя одному, раз заведенному порядку. Безмолвно исчезала, так же безмолвно появлялась вновь, свежевала и разделывала добычу, укрывшись от Саймона и мальчика за «виннебаго». Так и не произнеся ни слова, она выносила оттуда готовую тушку. Никто из них ни разу не заговаривал о том, что именно они едят. Просто ели, и все, а Катарина потом закапывала в землю несъеденные остатки — головы, кости… Она это делала каждый раз. Очевидно, для нее это было очень важно. Предав останки зверьков земле, они снова пускались в дорогу.
Вечером они остановились на вершине небольшого холма, над озером, круглым зеркалом блестевшим в сумерках. В нем отражалось пронзительно-лиловое вечернее небо — отражение было насыщенней оригинала и покрыто рябью, словно на воде лежало покрывало нежно-фиолетового света.
— Я бы искупался, — сказал Саймон.
— Всем бы неплохо, — сказал Люк.
Они спустились к кромке озера. Над водой кружила мошка. От озера пахло — железом и чем-то еще, в целом, решил Саймон, это был запах сырости.
Он сказал:
— Так сразу не поймешь, ядовитое оно или нет.
Как бы разрешая его сомнения, Катарина сбросила накидку, сделала шаг — и нырнула с той потрясающей стремительностью, которая позволяла ей охотиться на мелкую дичь. Вот она стояла у воды, а в следующий миг там осталась только накидка, запачканная кровью убитых зверьков. Потом ее голова появилась черным пятном в двадцати ярдах от берега.
— Она не боится, — сказал Саймон.
— Я тоже, — отозвался Люк, но без особой уверенности в голосе.
Саймон с Люком разделись. Люк снял через голову ожерелья с амулетами, скинул под ноги купальный халат и замер голышом у самой воды. Тело у него было хрупкое и розовое, все какое-то перекрученное. Без одежды он напоминал Саймону освежеванные Катариной тушки.
Он сказал Саймону:
— По-моему, тут достаточно чисто.
— Конечно. Бояться нечего.
Прозвучавшая в словах Саймона уверенность, похоже, успокоила Люка, хотя оба они прекрасно понимали, что Саймону совершенно неоткуда знать, насколько высок уровень зараженности озерной воды. Люк, как если бы получил разрешение, с гиканьем бросился в воду, поднимая вокруг себя фонтаны брызг.
Саймон стоял по щиколотку в воде. Ему показалось было, что он снова отключается — почувствовал первые признаки приближающихся озноба и бессилия. Но на сей раз дело, судя по всему, было в другом. Ощущение — совсем новым. Оно рождалось из необычности ситуации: он вступил в воду (весьма вероятно, вредоносную) круглого озера, в котором плавали женщина-ящерица и мальчик-уродец. По его микросхемам волной прошло ощущение, напоминающее отключение, но не связанное с ним; более мимолетное и слегка щекочущее; будто отчаливаешь от реальности, перед тем как погрузиться в сон.
— Полезай сюда! — крикнул Люк.
Саймон нырнул. Вода была теплой у поверхности и холодной на глубине. Он поплыл к Катарине и Люку.
Люк сказал:
— Так здорово… И плевать, если вода ядовитая.
Катарина плыла на спине, не прикладывая к этому видимого усилия. Казалось, будто она и не плывет вовсе, а сама собой движется по поверхности воды, как движутся выдры или ондатры. Они вообще хорошо плавают, эти надиане. В воде она выглядела более диким созданием, чем обычно. Более диким и подлинным. В ней была непреложность животного начала. Саймон понимал, или думал, что понимал, ее состояние — она ощущает теплоту верхнего слоя воды, покрывающего нижний, холодный, переживает скольжение по лиловому свету, наполнившему плоскую чашу озера и окруженному меркнущим миром, над которым зажигаются первые звезды. Бесследно погружается во все это, подобно тому как до того погружалась в оцепенение, в свою ящеричью песню.
