Саймон закрыл глаза. Поплыли обрывки снов. Комната, отчего-то полная звезд… Гордый и счастливый мужчина с языками пламени вместо рук…
Его разбудил ударивший в глаза яркий белый свет. В первый момент он решил, что все еще видит сон и снится ему чудовищный свет.
Позади источника этого света раздался мужской голос:
— Еще один.
Саймон не понял, о чем речь.
Другой голос, женский, произнес:
— Не надианин.
— Не-а, это уж точно.
Саймон поднялся с кровати и стоял, моргая на свет.
— Нам просто надо было где-то переночевать. Мы не собирались ничего красть.
— Что вы здесь делаете? — спросил женский голос. — Спроси его, чего они здесь делают.
Глаза Саймона привыкли к яркому свету. Теперь он мог рассмотреть две стоящие перед ним фигуры. Одна высокая и в капюшоне, вторая пониже, на голове венчик торчащих в разные стороны волос.
Саймон сказал:
— Мы путешественники. Никому плохого не делаем.
— Все так говорят, — отозвался мужской голос. — А потом беды не оберешься.
Из-за двери прозвучал третий голос:
— Что у вас там?
Голос принадлежал мальчику. Мальчику, говорящему не по-детски властно.
— Какой-то оборванец, — ответила мужская фигура из-за фонаря. — И похоже, не в своем уме.
На Саймоне поверх черного рабочего облачения со множеством молний по-прежнему были надеты добытые в подземке свитера и засаленные штаны. Не в своем уме. Еще бы.
Ему вдруг почему-то стало стыдно.
В комнату вошли новые люди. Саймон попросил:
— Можете немножко опустить фонарь?
Возникла пауза, мужчина с фонарем словно бы дожидался инструкций. Судя по всему, он их получил и слегка опустил фонарь. Свет больше не бил Саймону в глаза, и он увидел, кто держит фонарь — мужчина лет семидесяти или старше, одетый как на Хеллоуин в костюм Оби-Ван Кеноби. Колышущаяся синтетическая ткань волнами ниспадала вдоль его тощего тела; седые волосы выбивались из-под капюшона, который был ему настолько мал, что сидел на голове как шапочка для плавания. Рядом с ним стояла семнадцатилетняя девушка — Пресвятая Дева, облаченная в белое с голубым. Позади них возникла Катарина, ее цепко держал Иисус Христос. На лицо у него был наложен соответствующий грим, на лбу — имплантант тернового венца.
Иисус и Пресвятая Дева держали в руках парализующие ружья.
Откуда-то из-за Катарины раздался голос ребенка:
— Что именно вы двое здесь делаете? — Он словно не говорил, а резал ножницами жесть.
Саймон ответил:
— Предание о небесах предполагает душу; душа же всегда прекрасна.
— Стихи — не ответ на мой вопрос.
Мальчик выступил вперед. Лет ему было, наверно, одиннадцать или двенадцать. Он был уродлив. Голова величиной с супницу была тяжела для его хилых плеч. Глаза — больше и круглее, чем им следовало быть. Нос и уши существовали только в виде зачатков. Он был одет в подобие мужского банного халата с закатанными рукавами и волочащимся по земле подолом. На шее болтались украшения на шнурках: сплющенная жестянка из-под тунца «Афродита», оранжевый пластмассовый пацифик, пузырек с лаком для ногтей и желтозубый кошачий череп.
Саймон тщетно взывал в душе к Катарине: сделай же что-нибудь. Ты ведь можешь придумать и что-то получше, чем просто стоять пленницей, так, будто пленение для тебя — естественное состояние.
Он сказал:
— Мы всего лишь проезжали мимо. Вот и все.
Мальчик спросил:
— Куда вы могли ехать по такое дороге? Она ведет только на другие такие же.
— Мы решили ненадолго съехать с трассы. Посмотреть, что тут за края.
— Здесь такие края. И такие мы, — сказал Иисус.
— Я — Люк, Лука из Нового Завета, — представился мальчик.
— Меня зовут Саймон.
— А твою подругу?
— Катарина.
— Мы нашли на улице ховерпод. Увидели, что разбито окно.
— За окно прошу прощения. Я мог бы оставить свое имя, и потом, если хозяева объявятся, как-нибудь возместить…
— Странная получается картина, — сказал Люк. — Человек с надианкой в ховерподе, набитом соевым молоком. Никак не могу придумать этому правдоподобного и разумного объяснения.
Катарина сказала:
— Нет денег. Не имеем ничего.
— Мы не используем денег. Никогда к ним не притрагиваемся, — сказал старик.
— Никогда, — подтвердил Иисус.
— Блюдем чистоту.
— Мы тоже блюдем чистоту, — сказал Саймон. — Пробираемся к нашим братьям в Колорадо.
Появился шанс выдать себя за беглых христиан. Слабый, но шанс.
— В ваше братство принимают надиан? — спросил Люк.
— Чтоб мог я глядеть, словно чужими глазами, как распинают меня на кресте и венчают кровавым венком.
Вот так!
— Они подданные Сатаны! — воскликнула Пресвятая Дева.
— Да, наверно, — сказал Люк тоном усталого разочарования.
Старик спросил:
— Покончим с ними прямо здесь или потащим в скинию?
— В скинию, — сказал Люк.
Иисус не согласился:
— Нет, давайте здесь.
— Мы отвезем их в скинию, — настаивал Люк. Он явно привык распоряжаться.
— Ладно, хорошо, — согласился Иисус, явно привыкший к повиновению.
Саймона с Катариной провели вниз по лестнице и дальше на улицу. Там, рядом с ховерподом, был припаркован старинный жилой трейлер «виннебаго». На нем выцветшими красками были нарисованы ружья, рыбы и звери.
— Отдай Оби-Ван Кеноби ключ от ховерпода, — велел Люк Саймону.
Саймон повиновался. Старик схватил протянутый ему ключ, как белка хватает орех.
Потом долго разбирались, кому на чем ехать. В итоге решили, что Люк с Иисусом возьмут Саймона и Катарину к себе в «виннебаго», а Дева со стариком поедут за ними следом на ховерподе. Пленников без церемоний запихали в трейлер. Внутри это был настоящий дом в миниатюре — с кухней, столом, стульями и откидной кроватью. Все это было ярко выкрашено, как красили в старину. Пахло в трейлере заплесневелым хлебом и нагретой пластмассой.
Люк с Саймоном и Катариной пролезли в заднюю часть. Люк забрал у Иисуса ружье и взял на прицел пленников. Иисус стоял в дверях, подкидывая на пробитой гвоздем ладони ключи зажигания.
— Ты там с ними справишься? — спросил он.
— Запросто, — ответил Люк — Кстати о ружье. Оно ведь стоит на пятерке? А пятерка ведь не смертельна?
— На пятерке?
— Да.
— Правильно. Пятерка — что надо. Вырубит, но не убьет.
— Вот и замечательно.
Люк направил ружье на Иисуса и выстрелил. Яркий голубой луч ударил в тощую, укутанную белой тканью грудь. Иисус устремил на Люка взгляд, полный глубочайшего недоумения. Потом глаза у него закатились, и он спиной вперед вывалился из трейлера.
— Быстрей, — сказал Люк Саймону с Катариной, — Уматываем отсюда.
Саймон не мог отвести глаз от Иисуса. Одна его нога, обутая в сандалию и неожиданно маленькая, зацепилась за порог «виннебаго». Тело распростерлось на асфальте в позе исступленного покоя.
— Что ты тут задумал? — спросил Саймон.
Люк вручил ему ружье:
— Возьмите меня в заложники. Хватайте ключи и гоните со всей дури.
— Ты это серьезно?
— Серьезней некуда. Целься в меня.
С этим у Саймона проблем не возникло, поскольку мальчик выразил свое желание вполне недвусмысленно.
— Я выйду, ты — за мной, — сказал Люк. — Поднимешь ключи, и уезжаем. Все понял?
— Да вроде.
— Берем «виннебаго», а ховерпод бросаем. Без хорошей дороги «виннебаго» надежней.
— Согласен.
— Пусть они отдадут тебе ключ от ховерпода, чтобы не могли за нами погнаться.
— Как скажешь.
— Великолепно. Приступаем.
Люк пинком сбросил с порога ногу Иисуса. Поднял руки и спрыгнул на землю. Саймон взглянул на Катарину — не видит ли она во всем этом ловушки? Она щелкнула своими длинными пальцами и указала на дверь — этим жестом надиане выражают нетерпение.
Снаружи донесся голос Люка:
— Любви Христовой ради, не стреляйте.
Катарина снова щелкнула пальцами, еще энергичней. Ну коль так, ладно. Если окажется, что этого делать не стоило, пусть сама выкарабкивается.
Саймон выпрыгнул, приставил ствол к хилой спине и сказал:
— Шевелись. Если что не так сделаешь, урою тебя к чертовой матери.
В этих делах он был профи.
— Только не стреляйте, — хныкал Иисус.
Дева и Оби-Ван застыли в дверях ховерпода и моргали, не понимая, что происходит. Саймону показалось, что с инсценировкой даже несколько переборщили, учитывая, что вся публика состояла из девочки-подростка и старикана, наряженного как на Хеллоуин.
И тут его микросхемы начали тормозиться. Он почувствовал внезапный холодок, как будто температура воздуха упала градусов на пятнадцать. Голова закружилась, в ней закрутилась сосущая воронка какой-то кислой и шипучей отравы. Причиной стала не очевидно ложная угроза насилия, а ее абсурдность, горькая необходимость нечестной игры с этими несчастными (которые, надо об этом помнить, располагали средствами убивать). Саймона подавляла мысль о том, что мир целиком состоит из обманов и скорби, фанатиков и низкопробной фальши, жестоких властей и стариков в карнавальных костюмах.
