Как хорошо получилось с этим «мерсом»! Срок заказа уже истекал, оставалась всего-то неделя, и — как назло — не замаячило ни одной годной машины: чтобы и марка с индексом, и колер (краска должна быть только «родная», тут никаких нюансов!), и степень годности, и дата выпуска, и прочая, прочая… Был на примете автомобиль одного директора фирмы, — так сначала побоялись: охрана, сигнализация, то-се; обозначались возня, разные осложнения, — короче, промедлили, а дальше жизнь решила: взорвали мужика, и вместе с «мерседесом». Друзья приуныли: невыполнение заказа могло вообще обойтись без последствий, продлением срока на месяц-другой — но могло и обернуться приличным штрафом, включением разных там «счетчиков», — те, кто сидел во главе этого механизма, знали дело! И вдруг — надо же, такая удача… Видно, недаром верующий Витя поставил накануне свечку и помолился перед образом святого угодника Николая Мирликийского, чтобы просил Господа об успехах их дела.
А дело вышло вот как: в город нагрянул неожиданно Илюшка, бывший Олежиков командир отделения; приехал на «рафике» за лекарствами, на химфармзавод, — но первым делом отыскал, разумеется, кореша, и они договорились сразу отметить встречу на природе, с кайфом, с шашлыками, с шикарными девочками. Все закупили, столковались с шикарными телками — и двинули. Место они приглядели давно, и пару раз уже паслись там: на бережку, тихо, удобный подъезд. Отдыхать-то тоже надо уметь! Как отдохнешь — так и поработаешь. Недаром деловые люди придают большое значение этому мероприятию: сауна для расслабухи, девочки для разрядки… Культурно, за разговорами и музыкой, безо всякого пьянства и мордобоя, мата и прочих гадостей. Есть с кого строить жизнь. Ну, и вперед.
И действительно — оттянулись так, что лучше и не бывает: шашлыки, винцо, хорошее пиво, песни у костра, музыка, любовь в палатках. Было даже грустно уезжать: нечасто выдается такой отдых. От бережка «рафик» пополз вверх по косогору, там через перелесок был выезд на большую дорогу — не шоссе, конечно; раньше такую назвали бы большаком; по ней какой-нибудь час на нормальной скорости — и ты, считай, в Емелинске. Илюха вывернул руль, мотор взвыл на откосе, — с сразу бросился в глаза чернильный «мерс», приткнутый возле обочины. Олежик с Витей ахнули: бат-тюшки! Такой, словно его оставили тут специально для них: искали-искали по заявке без малого два месяца, а он — вот он!..
— Стой! — крикнул Витя. — Останови, Илюха. Мы тут выскочим.
— Куда, зачем?!
— Есть одно дело в этих местах, ты не вникай, дуй дальше. Девочки не дадут заблудиться: покажут, подскажут…
— Надолго? Вечером-то увидимся?
— Едва ли… Ты не вникай, жми — и все. Если объявимся, мы тебя найдем. А если нет — ну, не последний день живем! — Олежик полез целоваться с давним корифаном. — Извини, брат: такое важное дело, что просто — ыхх! — он чиркнул себя ладонью по кадыку, выскочил из машины. — Пока-а!..
«Рафик» запылил по дороге. Друзья дождались, когда он скроется за поворотом, и двинулись к «мерсу». Олежик провел пальцем по запыленному боку, и щелкнул языком: ах ты, голубушка!
— Ну что — уля-улю? — спросил он.
— Нет, будем ждать водилу. Надо ведь открыть дверцу — а у них замок сложный, с моими цацками, — Витя хлопнул себя по карману, звякнул набор ключей и отмычек, — долго будем возиться, еще засекут: техника-то для здешних краев непривычная, и любопытных тоже навалом! А испортим замок? Ты что, братец! Потом — разве ты забыл? — хозяин не должен иметь возможности давать информацию в течение ближайших трех суток, пока машина не окажется вне пределов всякой досягаемости.
Олежик кивнул; вынул пистолет, дослал патрон. И тут же из подлеска вывалился некто с уверенным властным лицом, отягощенным, впрочем, уже некоторыми брыльями; сверхмодные блестящие штаны, зелено-желто-голубая футболка «I livе I» с большим пурпурным сердцем. Ну и кент! Впрочем, некогда пялиться, заниматься базаром. А этот еще стал залупаться: «Я писатель земли русской!» Что он этим хотел сказать? Писатель, читатель… А машину между тем ждут люди: они заказали, волнуются. Будет болтать! И Олежик выстрелил.
На тело они не стали тратить времени, оставили, где лежит. Лишь достали из кармана кента ключи, и сели на сиденья.
— Сказка! — сказал Витя, покачавшись на своем.
— Ага. Давай, гони! Надо глянуть, как она в ходу.
Легко, нежно уркнул мотор, — Витя аж зажмурился.
— Как кошечка. Ах ты, моя лапа…
Вкрадчиво внимая новому водителю, «мерседес» плавно пошел над землей.
— Не печалься о нем, моя милая, — сказал Витя, поглаживая руль. — Зачем тебе трястись по этим пыльным, грязным проселкам? Только обдерешься, захрипишь, потеряешь здоровье. Лучше полетим в сторону юга. Там хорошие дороги, теплые ночи, добрые хозяева, — они не станут тебя обижать. А? Не понял. Он что-то говорит в ответ, ну-ка переведи!
— Ну как же. Я все слышу.
В Виндзор, мое сердце!
Здесь счастья мне нет.
В Виндзор, мое сердце,
Любимой вослед!
Понял курс? Ат винта-а!
— Понял, жму… Слышь, Олежка: а чего ты кенту контрольного выстрела не сделал?
— Странный ты. Я же христианин.
— Ладно темнить… Что-то раньше я за тобой такого милосердия не наблюдал.
— Глаза у него, — ответил, помолчав, Олежик. — Вроде как вспотели… вроде как он за спиной у меня чего-то увидел. Ну и… не поднялась рука. Ты не волнуйся, он вырублен надежно, на пару недель — это уж гарантия. Пусть живет. Тоже ведь не дело: каждого до смерти мочить. Что мы — маньяки, преступники?
Витя важно покивал: конечно, нет! Преступники — это разная шваль, шелупонь, гимзящая в грязных вонючих тюрьмах, лагерях и пересылках. Немало повидал на службе этой рвани, и все внушали отвращение. Просто смешно — сравнивать их, хозяев жизни, с подобною публикой.
Отмахав километров двадцать, они свернулм в лес: надо было осмотреть «мерс», заполнить бланки документов на проезд до пункта сдачи, сменить номера: в Олежкиной сумке всегда имелись пара запасных. Вскрыли багажник; чемоданы с барахлом — хоть и добротным, импортным. Еще плотно окутанная мягким тряпьем фанера. Друзья разрезали бечевку, развернули: картина, мля! Старинное, правда, письмо, это видно: девчонка в панталончиках стоит на веранде, или террасе; сумочка, огонек вдали на фоне леса.
— Что с вами, милый друг? — персты Мелиты коснулись мягкой Валичкиной щеки. — Какой угрюмый, потерянный вид. Нездоровы, что ли?
— Оставьте! — дернулся он. — Это, в конце концов, переходит все пределы. Что за удовольствие: выставлять меня идиотом перед самим собою? «Ах, милый друг! Ах, мой дорогой Валентин! Ах, бесценный Валентин Филиппович! Не затруднит ли вас, мое сокровище!..». Вы хоть понимаете значение слов, которые произносите, в русской речи: милый, дорогой, бесценный?.. Не понимаете — не произносите. Я… зачем вам нравится злить меня, черт побери, — что за необходимость?
Петух Фофан в невероятном броске закинулся на подоконник, приник к стеклу головою и оглядел избу жутким глазом.
— Кыш! — вскричала Набуркина. — Чего тебе надо, проклятая птица?!
— Ко-ко-о! — клекотнул Фофан, и скребнул окно костистою лапой, поросшей змеиной кожей.
— Вы отвлекаетесь, — голос пожарного директора сделался тих и медлителен. — А вы не отвлекайтесь. Я же говорю о серьезных вещах. Мне кажется, что вся наша эпопея с кладом не только затянулась, но и стала бессмысленной. По сути, мы не продвинулись ни на дюйм. Все эти ваши разговоры, хохотки, прогулки, поездки в город, набеги ужасного фермера, с которым вы когда-то танцевали фокстрот… Мне же в этом нелепом мельтешении попросту нет места: шатаюсь туда-сюда, валяю дурака, совершенно утратил присущие мне оптимизм и уверенность действий… Что за дела?
— Ах, оставьте это! Какой в ваших словах эгоцентризм: я, мне… Хорошее дело: завлечь меня в эту дыру, — и на меня же взвалить ответственность за неудачу. Можно было бы провести это время в городе: там меня знают, уважают как человека и как специалиста. А здесь… что здесь? Я даже не могу реализовать себя как женщина!.. — уже в истерике крикнула она.
Но Валичка был сегодня глух к таким эскападам. Сидел и бубнил, бубнил:
— Успокойтесь, Мелита Павлантьевна. Я же не хочу ни обидеть вас, ни оскорбить, ни унизить. Надо просто разобраться: что, как, почему? И принять решение. Мне тоже тяжело. Поверил вздорной бумаге, бросил работу… легко ли сейчас найти другую? Деньги дешевеют… Вернусь — на что жить? Разводить на продажу рыбок? Но собрать их, снова наладить хозяйство — ох, непростое дело! Конечно, тут и моя вина: зачем я вас в это втянул? И вы не говорите, что вам тут плохо живется: в родных-то местах! Ну, и… еще один вопрос, причем серьезный: вы скажите откровенно, что вам важнее: найти клад, стать обладателем драгоценностей, богатой личностью, — или же реализовать себя как женщина?
