Верна повертела в пальцах пустой стакан:
— Официант, джин с тоником! И поживее.
Я потушила сигарету и отодвинула кресло:
— Лидия, Верна, хочу поблагодарить вас обеих за доброту и помощь, когда… — Я представила спящего в сарае Билли и не смогла произнести эти слова. — Когда мы так в ней нуждались.
Лидия махнула рукой:
— Мы все здесь держимся вместе. Если сами не будем друг другу помогать, то кто же еще поможет?
— Вы обе были исключительно добры. — Я взяла сумочку. — Вот только я вам нагрубила. Потому что очень расстроилась.
— Конечно, расстроилась, — кивнула Верна. — Когда твой ребенок попадает туда, к ним.
— У вас есть дети?
Верна горделиво улыбнулась:
— Двое. Два мальчика. Выросли и улетели. В Англию.
— Они к вам приезжают?
— Сюда? Когда здесь такое творится?
— Не сейчас, вообще?
Верна вытянула шею, как будто решила, что я оглохла и плохо ее услышала:
— Они в Англии. В Компании не служат. Я их навещаю, а не наоборот. — Она откинулась на спинку кресла и позволила себе улыбнуться. — К тому же совсем скоро мы будем видеться сколько угодно, в любое время.
— Как мило.
Интересно, подумала я, нет ли у Верны расстройства личности в мягкой форме. То она добра и внимательна, то вдруг превращается в злобную сплетницу, оскорбляющую слуг.
Верна перевела взгляд куда-то за мое плечо:
— Дорогой!
Я обернулась и увидела идущего к нам высокого седого мужчину в военной форме и с портупеей.
— Извините, если помешал. — Он наклонился и поцеловал Верну в щеку. — Заглянул пропустить стаканчик.
— Эви. — Верна снова оживилась. — Вы ведь, наверно, не знакомы с моим мужем Генри.
Глаза у него были дружелюбные, улыбка искренняя; на плече полковничьи звезды.
— Приятно познакомиться, — сказал он, и мне показалось, что это не только формальность.
— Составишь нам компанию, дорогой? — спросила Верна.
— Не сегодня, милая. — Он погладил ее по руке, и они посмотрели друг на друга с такой теплотой, словно только что поженились. — Не хочу вас отвлекать. Выпью с парнями за бильярдом. Не мог устоять перед искушением чмокнуть в щечку мою хозяйку.
Они снова обменялись нежными взглядами, а я подумала: как такое возможно? Как им удается сохранять чувства после десятилетий брака? Верна не особенно приятная женщина и уж точно не красавица, из-за его работы ей приходится подолгу жить вдали от дома и детей, но при этом они с мужем — просто голубки. После столь неожиданного проявления побеждающей время любви я ощутила собственное одиночество особенно остро.
— Что ж, мне пора. Служанка у меня всего одна, и работы много.
— Ваша айя — та маленькая толстушка? — спросила Верна, показав свои огромные зубы.
— Ее зовут Рашми.
Верна поджала губы:
— Вообще-то, дорогуша, она продает ваш мусор.
— Что? Кто станет покупать мусор? Кому он нужен?
— Ох, вы такая наивная. — Она взглянула на мужа: — Разве не наивная?
Генри добродушно улыбнулся:
— Эту страну понять нелегко.
— Дело в том, — продолжала Верна, — что она продает ваш мусор, вместо того чтобы избавляться от него, как положено.
Кровь бросилась в лицо. Какая мерзость.
— Вообще-то мне все равно, что Рашми делает с моим мусором. Наверно, ей нужны деньги.
Она тут же замкнулась.
— Что ж, пожалуй, можно смотреть на это и так.
Я резко поднялась:
— Еще раз спасибо вам. Генри, приятно было познакомиться.
Деньги пришли на следующий день, и в тот же вечер, пока Мартин обедал в клубе, я разложила их по конвертам — мяснику, бакалейщику и домовладельцу. Поскольку последний пошел нам навстречу, я подумала, что в качестве ответной любезности не стану передавать деньги через разносчика почты, а отнесу ему лично. На следующее утро я спросила у Рашми, знает ли она, где он живет.
— Эта семья стоит так высоко, что все знают. Вы только скажите извозчику, что вам нужен Большой Сингх. — Она усмехнулась. — Извозчик знает.
Дорожка долго петляла под сенью тропических крон и упиралась в ажурные кованые ворота, по обе стороны которых стояли железные слоны с поднятыми хоботами. Самый ценный товар в Индии — пространство. Мистер Сингх жил в двухэтажном доме, окруженном лужайками и могучими старыми деревьями. Я попросила возницу подождать у ворот и прошла по мощеной аллее, затененной высокими помело с крупными глянцевыми листьями и развесистыми жакарандами с тяжелыми гроздьями сиреневых цветов. Подойдя к вилле, фасад которой украшали белые колонны, я увидела возле портика шофера, усердно полировавшего черный «мерседес».
Я поднялась по мраморным ступенькам на веранду, во много раз превышавшую размерами мою. Стоявшие на ней тиковые кресла были обиты красным шелком, и когда я подняла и опустила тяжелый латунный молоток, то звук получился, как у гонга. Дверь открыл слуга в тюрбане и белой с красным тунике, перехваченной золотым поясом, он больше напоминал какого-нибудь пашу, чем слугу. С привычной любезностью он провел меня через холл с витой лестницей в просторную комнату, убранную в индоевропейском стиле.
Я присела на диван с шелковыми подушками и огляделась: стены обиты муаром, на резной деревянной ширме патина старины, за высокими окнами шелестит хурма. На инкрустированном мраморном полу — синий персидский ковер, напротив дивана — два массивных, похожих на трон, кресла с подлокотниками в форме львиных лап. Прямо передо мной, на низком столике, ранголи из лотосов. Белые, с трогательно розовыми кончиками цветы плавали в мелкой хрустальной чаше. Склонившись над огромной кремовой лилией с крошечным фиалом на конце тычинки, я осторожно провела пальцем по прохладной восковой поверхности.
— Прекрасно, не правда ли? — произнес глубокий голос.
Он стоял в дверях, представительный, как всегда, уверенный в себе, в белом полотняном костюме, и я снова подивилась тому, как некоторым удается выглядеть столь свежими даже в мятой одежде. В тот день на нем был желтовато-зеленый тюрбан и галстук в тон.
— Да, конечно, — согласилась я.
Легкой походкой он пересек комнату и сел напротив меня в одно из резных кресел, положил руки на подлокотники.
— Лотос символизирует чистоту помыслов и тела. Я не религиозен, но разве его красота не воплощает в себе нечто духовное?
Я испугалась, что совершила непростительный грех, дотронувшись до цветка. Мистер Сингх, разумеется, не подал и виду, но…
— Позвольте поблагодарить вас за терпение. — Я достала из сумочки конверт и протянула ему через ранголи.
— Рад помочь. — Мистер Сингх положил конверт на сервировочный столик, как будто не имел к нему никакого отношения. — Всего лишь жест благодарности за возможность жить в этом благословенном месте. — Он кивнул дворецкому, и перед нами почти мгновенно материализовался чайный поднос.
Пока дворецкий разливал чай и ветер ерошил кроны хурмы, в комнату через открытое стекло влетела стрекоза. На мгновение она замерла в воздухе, а потом исчезла.
— Оно и вправду благословенное. — По пути к вилле я видела бездельничавших в чайных мужчин, женщин, грациозно шагавших вдоль дороги с кувшинами на голове. На фоне продолжавшегося насилия в городах, толп беженцев, хлынувших в деревни, Масурла являла собой почти идиллическую картину. — Хотя здешние жители и приняли много беженцев, здесь по-прежнему тихо и спокойно.
Мистер Сингх снисходительно улыбнулся:
— Беженцы не ищут неприятностей. Поэтому и приходят сюда.
Я не сомневалась, что ему прекрасно известно, почему толпа в городе сожгла машину и избила водителя.
— Но на Карт-роуд был какой-то инцидент.
— С мусульманином. — Мистер Сингх кивнул. — Пострадал проповедник, мударрис, имевший несчастливую привычку заманивать в свою медресе мальчиков-индусов. Видите ли, прозелитизм никогда не пользовался здесь популярностью. Его предупредили, он не внял предостережениям, и, когда один мальчик перешел-таки в ислам, это было равнозначно тому, чтобы поднести спичку к пороху. — Мистер Сингх беспомощно пожал плечами.
— Он не?..
— Умер? О да.
— Но ведь других случаев…
Меня остановило выражение его лица.
— В басти — трущобах, где индусы и мусульмане живут бок о бок, — случалось и будет случаться всякое. Калькутта и Пенджаб — места особенно опасные. Здесь, — он сделал широкий жест, — вы живете среди европейцев. Здесь только индусы и сикхи. Насилие не коснулось нас и, надеюсь, не коснется. И все же, — он посмотрел на ранголи, — люди ощущают свою беспомощность, не так ли?
— Разве Лахор не в Пенджабе?
— Да, и волнения там уже имели место.
Я подумала о Мартине — как он, загорелый, в курте, с биди в зубах, ни дать ни взять беженец, садится на поезд до Лахора.
