• Собаки, нарушающие правила, подлежат изъятию.
• Изъятые собаки направляются на сборный пункт, откуда они будут отправлены в Канаду.
Тут инспектор Лэнсер, к ужасу Дуэйна, спросил:
– Послушай, Дуэйн, как насчет послужить в собачьем контроле?
– Если честно, сэр, я не особо лажу с собаками.
– А я не особо лажу с людьми, Дуэйн. Но мне приходится иметь с ними дело, правильно? Тебе понадобится защитная одежда, фургон, намордники и помощник, так что будешь работать с констеблем Бут. У нее особая слава, но это единственный известный мне констебль, способный взглядом усмирить питбуля.
Дуэйн слышал о констебле Бут, в данный момент она находилась на больничном: повредила спину на спортивных соревнованиях городской полиции.
– Похоже, опасная работа, – заметил он.
– Угу, – согласился Лэнсер. – Так что убедись, что твой тазер в порядке. Иные хозяева могут и разбушлатиться.
– Думаю, я не очень гожусь для этой работы, сэр, – еще поупирался Дуэйн. – Я слишком мягкий.
– А ну не хнычь, Локхарт! – зарычал Лэнсер. – Не то враз окажешься за воротами на своей мягкой заднице.
Констебль Абигайль Бут имела крепкое сложение и волевой подбородок. Она была свирепо честолюбива и, казалось, обходилась без раздумий и без чувств. Она с удовольствием приняла новое назначение.
– Никогда не понимала, какой прок в собаках. В смысле, зачем они нужны?
Дуэйн считал, что будет справедливо предупредить владельцев собак о новом законе, и попросил Абигайль Бут составить листовку с четким разъяснением правил и указанием четырехнедельного срока.
– Зачем это? – изумилась Бут.
– А откуда люди возьмут пятьсот фунтов на собачью лицензию? И как насчет тех, у кого несколько собак? Мы поступим по – людски, если дадим им время решить, какую собаку оставлять.
– По – людски! – презрительно фыркнула констебль Бут. – Тебе нужно было в Армию спасения идти служить и колотить там, мля, в бубен. По мне, так «по – людски» – это для слабаков, а слабаки – это отстой.
Играя желваками, она плюхнулась за компьютер и через несколько минут выдала черновик листовки, декорированный цепочкой скалящихся собачьих голов (рисунок Бут скачала из Интернета). Весь день ксерокс изрыгал листовки, и к тому моменту, когда дежурство Дуэйна и констебля Бут окончилось, листовки были сложены в пачки по сто штук и готовы к утренней доставке.
После службы Бут предложила выпить, и они двинулись прочь из зоны, в «Герб Кларендонов». Абигайль решительно вошла в паб и стукнула по стойке основательным кулаком.
– Ты чем одурманиваешься? – спросила она напарника.
У Дуэйна никогда не было напитка, который он мог бы назвать любимым. Помешкав, он нашелся:
– Я буду то же, что ты.
– Две пинты черного с пикулем, – крикнула Бут хозяину, который в дальнем конце стойки пытался отделаться от зануды, что без умолку трещал о голе, который на его глазах забили в 1974–м.
Дуэйн недолго гадал, что такое черный с пикулем. Через две минуты перед ним поставили кружку «Гиннесса», в котором плавала маринованная луковица размером с небольшое яблоко.
Когда он выразил удивление необычным сочетанием, констебль Бут пояснила:
– Я не хожу в стаде.
Куснув маринованную луковицу, она сказала:
– Говорят, ты книжки читаешь.
Дуэйн кивнул и отвел глаза.
– Подрывные книжки, – тихо добавила Бут.
Дуэйн осторожно отхлебнул пива, стараясь не коснуться луковицы.
– Я читаю книги, – признался он. – Но…
– Я видела твое досье в «Вулкане», – прошептала Бут. – Этот Оруэлл в списке.
– В каком списке? – не понял Дуэйн.
– В подрывном. – Покончив с луковицей, констебль Бут запила ее большим глотком пива и отерла с губы пенные усы. – Лучше избавиться, а?
Тем же вечером Дуэйн собрал все книги Оруэлла, что у него были, и спрятал их под половицей в своей однокомнатной квартире. Видеть бреши на полках ему было невмоготу, и он закрыл их своими детскими фотографиями, сделанными в те времена, когда книги еще не представляли угрозы.
Звонить перестали. От входной двери до Камиллы донеслись громкие голоса, затем в кухню, комкая посудное полотенце, вошел Чарльз, а следом – два массивных человека в костюмах химзащиты и хирургических масках.
– Но они совершенно здоровы, – объяснял Чарльз.
Жуткие фигуры в скафандрах прибыли ликвидировать Экклз и Мориарти. В Лутоне обнаружился птичий грипп, один птицевод и его жена сейчас находятся в критическом состоянии, их поместили в изолированный бокс лутонской больницы. «Вулкан» выдал директиву: истребить всю незарегистрированную домашнюю надворную птицу. Один из ликвидаторов показал Чарльзу распоряжение – листок бумаги с подписью: «Грэм Крекнелл, инспектор по безопасности быта».
У Чарльза не было сил наблюдать за экзекуцией, но не слышать воплей, полных ужаса, и шума отчаянно хлопающих крыльев он не мог. Наконец ликвидаторы ушли, унося птиц в опечатанном мешке. Камилла заварила принцу ромашкового чаю и принялась подыскивать слова утешения и ободрения. Но пожалуй, ей стоило опустить фразу: «Не вешай нос, дорогой. Твоя привязанность была явно безответной. Эти сраные куры так и не снесли ни одного яичка».
Чарльз поднял искаженное горем лицо:
– Безнадежно, все безнадежно. Птицы мрут. Погода обернулась против нас. Полярные льды тают. «Теско» наследует землю, и молодые люди, рожденные и выученные в Англии, не умеют говорить на родном языке. Ведь это не – по – сти – жи – мо, что английской молодежи не преподают Шекспира как само собой разумеющуюся вещь. В Гордонстоуне я обмирал над «Сном в летнюю ночь», несколько сонетов выучил наизусть.
Пока он не начал декламировать, Камилла поспешила заметить:
– Лишнее доказательство твоего великого интеллекта, дорогой.
Оставив Чарльза страдать, она вышла в сад. Фредди, Сьюзен и Лео сопровождали ее к опустевшему куриному вольеру. В школе Камилла считала Шекспира чудовищной тягомотиной. Как‑то раз один приятель из умников повел ее на «Лира» в Стрэтфорд, но спектакль оказался невероятно дикой нудятиной, к тому же никто из знаменитостей не играл. И этот ужасный старик, беспрерывно кричавший и жаловавшийся на дочек. Камилла не понимала, зачем нужно цепляться за старомодный язык, на котором говорил Шекспир. А то место, где парню вырывают глаз, сыграно было до неприличия неумело. Ясно как белый день, что артист притворяется, – из партера, во всяком случае.
Больше с тем умником Камилла не встречалась. В антракте он целую вечность ходил за соком, а потом все окончательно испортил, объявив, что боится лошадей!
Со стороны крыльца снова донесся звонок. Собаки выжидательно поглядели на Камиллу, но она не двинулась с места – кто бы ни пришел, у нее сейчас не хватит духу на разговоры. Ей хотелось лишь одного: пару минут покоя, чтобы покурить и подумать.
Но тут раздался крик Чарльза:
– Камилла, скорее, это ужасно. Ужасно!
Камилла в досаде закрыла глаза и пробормотала:
– Что там еще? Какая новая чума?
С тремя собаками, трусившими за ней по пятам, Камилла вернулась в дом и застала в гостиной Чарльза, Дуэйна Локхарта и бесстрастную женщину – полицейского, которую Дуэйн представил как констебля Абигайль Бут. Чарльз сжимал в руках листовку.
– Сначала мои куры, теперь твои собаки.
И сунул листовку в руки Камилле. Она читала, не понимая ни слова.
Видя ее замешательство, Дуэйн сказал:
– Я вам оставлю листовку. Тут слишком много всего, сразу не переваришь.
– Да все просто, – вмешалась Абигайль Бут. – У вас три собаки. Закон разрешает иметь только одну. Следовательно, двух надо отдать.
Она посмотрела на Тоску, Фредди и Лео. Те дружно оскалились и зарычали. Констебль Бут потянулась к тазеру на бедре, собаки отступили за диван.
Дуэйну не терпелось уйти.
– Выбирайте, не торопитесь, – сказал он, словно Чарльз с Камиллой были детьми, растерявшимися у конфетного прилавка.
– Сколько времени у нас есть? – спросила Камилла.
– У вас четыре недели, чтобы отдать двух собак добровольно, – подала голос констебль Бут.
– А если мы не согласимся? – спросил Чарльз.
– Конфискуем всех.
Бут двинулась к выходу, а Дуэйн беззвучно извинился, еле шевеля губами:
– Простите.
Лео заскулил, обращаясь к Фредди и Тоске:
– Я слишком молод, чтоб умирать.
– А я слишком стар, – рыкнул Фредди.
– А я слишком боюсь, – завыла Тоска.
После того как констебли Локхарт и Бут побывали в доме Тоби, там поднялась суматоха. Барри забрал Рокки к себе в спальню, забаррикадировался и не переставая ревел:
– Рокки никуда не поедет!
Вайолет всхлипывала на диване, баюкая Микки на руках и умоляя внучек вразумить Барри, убедить его отдать добермана. Целуя седеющую голову Микки, Вайолет причитала:
– Этот пес для меня важнее, чем любой человек. Мне не надо на него ни стирать, ни гладить. И он не привередничает по части кормежки.
