Дочка держала в руках деревянный поднос. На нем было смоченное в горячей воде полотенце, которое он взял, чтобы отереть пыль с лица, шеи и рук. На подносе мальчика лежали различные медали и булавки, которые туда положил его отец. Командир Га выпотрошил содержимое своего кармана на поднос: военная вона, билеты на метро, его министерский пропуск, и в смешении этих повседневных вещей оба Командира Га были едины. Но когда монета упала на пол, мальчик в страхе отпрянул. Если дух Командира Га и витал где-то, то он был здесь, в сжавшихся от страха детях, ожидавших наказания.
Рядом с детьми стояла жена, держа добок, как занавеску, чтобы он смог, не стыдясь переодеться. Растянув добок, Сан Мун повернулась к детям.
– Ступайте, – велела она. – Идите заниматься музыкой.
Когда они ушли, она подождала, пока они не начали исполнять гаммы перед игрой на инструментах, а затем устремилась на кухню убавить звук громкоговорителя, чтобы он не заглушал музыку детей. Он проследовал за нею, наблюдая, с каким подобострастием Сан Мун прислушивалась к доносившемуся из громкоговорителя пению оперной дивы, исполнявшей арию из «Моря крови».
Сан Мун сняла с него оружие, открыла барабан револьвера и убедилась, что каморы были пусты, затем указала на Га его рукояткой:
– Я хочу знать, как ты добыл этот револьвер, – сказала она.
– Он выполнен на заказ, – ответил Га. – В единственном экземпляре.
– О, я узнаю этот револьвер. Скажи мне, кто тебе его дал?
Сан Мун подтащила стул к высокому длинному кухонному столу и взобралась на него, затем, дотянувшись до посудного шкафа, убрала туда револьвер. Он смотрел, как вытягивалось ее тело, принимая другую форму под чосонотом. Его край приподнялся, обнажив щиколотки женщины, которая балансировала, стоя на пальчиках. Он рассматривал шкаф, и ему было интересно, что еще в нем могло быть. Револьвер Командира Га находился на заднем сидении «Мерседеса», но он все же спросил:
– Твой муж носил револьвер?
– Носит, – ответила она.
– Твой муж носит револьвер?
– Ты не отвечаешь на мой вопрос, – перебила она. – Мне знаком револьвер, который ты принес домой, мы использовали его в полдюжине фильмов. У этого револьвера жемчужная рукоятка, и им тот безжалостный «ковбойский» американец убивает мирных жителей.
Она слезла со стула и снова придвинула его к столу. На полу виднелись следы от ножек стула, подтверждавшие, что раньше это происходило много раз.
– Дак-Хо выдал его тебе на складе реквизитов, – сказала она. – Или же он пытается что-то мне сообщить, или я вообще не понимаю, что происходит.
– Мне его дал Великий Руководитель, – ответил он.
Лицо Сан Мун исказила боль.
– Не выношу этот голос, – призналась она. – Новая дива добралась до арии, посвященной команде снайперов-мучеников из Мехяна. – Мне нужно уйти отсюда, – сказала она, направляясь к балкону.
Он вышел с ней. В теплом дневном свете с горы Тэсон был виден весь Пхеньян. Над ботаническими садами кружили ласточки. На кладбище старики, навещая могилы усопших, готовились к собственной кончине, прячась от солнца за бумажными зонтиками.
Она курила сигарету, глаза ее увлажнились, косметика расплылась на лице. Стоя у перил рядом с ней, он не мог понять, действительно ли она плакала или это были слезы актрисы. Но одно ему было ясно: какими бы ни были эти слезы – настоящими или притворными – она оплакивала не мужа. Быть может, она плакала из-за того, что ей уже стукнуло тридцать семь лет или из-за того, что друзья перестали приходить в гости, или из-за того, как ее дети в игрушечном театре наказывали своих кукол за то, что те дерзили.
– Великий Руководитель сказал мне, что пишет для тебя новую роль в кино.
Сан Мун повернула голову, чтобы выдохнуть дым сигареты.
– В сердце Великого Руководителя теперь есть место только для оперы, – сказала она и протянула ему свой окурок, приглашая сделать последнюю затяжку.
Га взял его и затянулся.
– Так и знала, что ты деревенский, – заметила она. – Посмотри, как ты держишь сигарету. Что ты знаешь о Великом Руководителе или о том, выйдет или нет новый фильм?
Га взял у нее еще сигарету.
– Я курил раньше, – признался он, – но в тюрьме отвык от этого.
– Это что-то должно значить для меня, тюрьма?
– Там нам показывали кино. Это был фильм «Истинная дочь народа».
Она оперлась локтями о перила балкона и откинулась назад. Плечи у нее приподнялись, а под чосонотом четко проступили очертания таза.
– Я была еще ребенком, когда снималась в том фильме, я не имела никакого представления о том, что такое актерская игра.
Она вопросительно посмотрела на него, будто спрашивая, понравился ли людям фильм.
– Я раньше жил у моря, – сказал он. – Совсем недолго, у меня была жена. В смысле могла быть. Это жена моего сослуживца по кораблю, она была вполне хороша собой.
– Но если она оказалась чьей-то женой, то уже была замужем, – заметила Сан Мун, смущенно глядя на него. – Зачем ты мне это рассказываешь?
– Но ее муж пропал, – объяснил Командир Га. – Он просто ушел к свету. В тюрьме, где было не очень-то хорошо, я старался думать о ней, как о своей жене, о своей возможной жене, чтобы оставаться сильным.
Ему вспомнился образ капитана – жена капитана, вытатуированная на его старой груди – черные когда-то чернила посинели и помутнели, кочуя под кожей пожилого мужчины, краска, бывшая когда-то нестираемой, оставила лишь пятно от лица любимой женщины. Это и произошло с женой второго помощника капитана в тюрьме – она вышла из центра внимания, она утекла из его памяти.
– А потом я увидел тебя в фильме на экране и понял, какой невзрачной она была. Она умела петь, у нее имелись амбиции, но ты показала мне, что она была лишь почти красавицей, возможно красавицей. Дело в том, что когда мне в моей жизни не хватало женщины, передо мной возникало твое лицо.
– Эта почти-возможная жена, что с ней стало?
Он пожал плечами.
– Ничего? – спросила она. – Ты больше не видел ее?
– Да где бы я ее увидел? – удивился он.
Хотя он и не заметил этого, Сан Мун услышала, что дети перестали играть на своих инструментах. Она подошла к двери и бранила их до тех пор, пока те не возобновили игру.
Она повернулась к нему.
– Наверное, тебе нужно рассказать мне, почему ты попал в тюрьму.
– Я поехал в Америку, где душа моя была отравлена капиталистическими привычками.
– В Калифорнию?
– В Техас, – ответил он. – Там я купил собаку.
Она скрестила руки.
– Не нравится мне все это, – вздохнула она. – Должно быть, ты часть плана моего мужа, он прислал тебя в качестве своего заместителя, иначе его друзья убили бы тебя. Не понимаю, зачем ты здесь, зачем рассказываешь мне все это и почему тебя никто до сих пор не убил.
Она посмотрела вниз на Пхеньян, будто в поисках ответа. Он наблюдал за ней – эмоции сменялись на ее лице, как погода, – неуверенность, словно облака, кляксами закрывающие солнце, уступила место дрожи сожаления, глаза ее моргали, как от первых капель дождя. Она была потрясающе красива, это было правдой, но теперь он понял, почему влюбился в нее в тюрьме – потому что все чувства моментально отражались у нее на лице.
Вот где были истоки ее актерского мастерства, и подделать это невозможно. Для того чтобы запечатлеть ее настроение, подумал он, надо сделать двадцать татуировок. Доктор Сонг добрался до Техаса, где наслаждался барбекю. Джил должен был потягивать шотландский виски и смешить японских барменш. А он, Чон До, находился тут, на балконе квартиры Командира Га с Сан Мун, по щекам которой ручьями лились слезы. Внизу раскинулся Пхеньян. Что происходило с ним сейчас, не имело никакого значения.
Он наклонился к ней. Настал прекрасный момент, чтобы прикоснуться к этой женщине. И все же это того стоило, если ему удастся утереть слезы с ее щеки.
Она опасливо посмотрела на него:
– Ты говорил о муже твоей почти жены, о том, что он исчез, ушел к свету. Ты что, убил его?
– Нет-нет, – возразил он. – Тот человек бежал. Он уплыл в спасательной шлюпке. Когда мы утром отправились его искать, солнце в океане светило так ярко, что казалось, будто свет поглотил его. У него на груди была татуировка с изображением жены, поэтому она всегда будет с ним, даже если он не будет с ней. Но не волнуйся, я не позволю твоему изображению стать лишь мутным воспоминанием.
Ей не понравился ответ или то, как он это сказал? Но его история теперь была частью ее истории. И ничего поделать с этим было нельзя. Он дотронулся до ее щеки.
– Держись от меня подальше, – предупредила она.
– А твоему мужу, если хочешь знать, досталась темнота, – сказал он. – Твой муж ушел в темноту.
