В одно мгновение мой салон, мой успех, социальное положение, гордость мамы перестают иметь какое-либо значение. Теперь самым главным для меня становится ее маленькое, искаженное болью лицо, ее избитое тело… Мимо проезжало такси. Я подозвал его. Погрузил туда мою находку, прижимая к себе, стараясь согреть своим теплом. И вот я уже ласкаю ее завшивленные волосы… Едва приехав к себе, даю ей горячего грогу, таблетку снотворного, стаскиваю лохмотья и погружаю в пенистую ванну. Затем, закатав рукава, начинаю отмывать ее. Воду приходится менять дважды. Мне удается снять с нее всю накипь, а с помощью махровой мочалки вернуть коже лица настоящий цвет, какой бывает у ребенка. Я обливаю ее лавандой, набиваю ватой, завертываю в теплую простыню и высвобождаю волосы. Из-за снотворного она позволяет делать с собой что угодно. Все тело ее вялое, веки тяжелые. Беру ее на руки и уношу в постель, где она тотчас засыпает, сунув в рот мизинец. Я втираю ей в кожу лица обильную дозу крема с пенициллином. Всю ночь сижу у ее ног, слушая, как она бредит о какой-то бритве, которой ей угрожают. Утром вызываю врача, который устанавливает пневмонию, изнасилование и гнойный лишай. Покупаю его молчание тройным гонораром и посылаю свою португалку с рецептом в ближайшую аптеку.
Пауза… (Вот сволочи!)
Хлыст . Продолжай! Почему ты не продолжаешь? У тебя провал в памяти?
Но я сделал паузу из-за Хлыста, который до этого разыгрывал жокея на моей спине. Теперь я вижу, что он сидит напротив на параше, и, естественно, прихожу к выводу, что кто-то сменил его и что если они решили пройти все этим путем, то я не согласен.
Ханжа . Итак, аббат? В чем дело? Я что-то не слышу твоего мелодичного голоска.
Танцор . У тебя пропал звук?
Чьи-то мокрые губы шепчут мне на ухо: «Не двигайся. Я сам скажу».
Новенький (застенчиво). А если я откажусь продолжать рассказ?
Ханжа . Тогда все очень просто. Будешь избит до неузнаваемости.
Новенький . Хорошо. Я продолжаю.
Ханжа . Так-то лучше. Знаешь законы товарищества? Это будет способствовать знакомству с людьми, помимо воли вовлеченными в рискованную передрягу с неопределенным финалом.
Новенький . Когда девушка поправилась, она, естественно, осталась в доме. Я безумно влюбился и больше не мог жить без нее. У нас полгода была настоящая идиллия. Волдырь у нее прошел. Я засыпал ее подарками. И что же я узнаю в один прекрасный день?
Меня прерывает шум.
Бутан . Ладно, Бигуди! Ты халтуришь. Сокращаешь рассказ. Мы против выжимок! Вернись назад и вспомни все детали и испытанные чувства.
Новенький (у него сдают нервы). Послушайте, вы, банда старых педерастов! Мне наплевать на вас! Можете сами завершить эту похотливую историю. Я ее закончил. И все остальное останется со мной.
Меня тотчас хватают руки, здоровенные руки заключенных. Происходит настоящая мобилизация всех вооруженных сил против одного пацифиста. Мощные бицепсы бьют беспощадно по своеобразной архитектуре моего лица. Они хотят меня изничтожить! О зубах и говорить нечего! Они все уже валяются на полу. На странном празднике в этой камере, сопровождаемом зловонными взрывами в качестве музыкального сопровождения, мое лицо становится их общей целью.
Бутан . На «гражданке» я был шумовиком. Я отбивал эскалопы, подражая Гарри Куперу.
Это все по твоей вине, Карла! Это ты, падла подзаборная, ускорила мое падение с колосников на ринг с выставленными наподобие серпов каменными жерновами, которые режут, как шпоры. Я вижу тебя насквозь через свою кровавую и мучительную ревность. А ты, сидя в первом ряду, ликуешь, ты одна улыбаешься. Тебя развлекает вид парня без каски, без защитной челюсти, без судьи на ринге, который бы считал до десяти, видя прижатого к веревкам и отданного на растерзание противнику бойца. Я вижу, что уже заготовлено кресло на колесиках. Оно стоит за кулисами, поблескивая никелированными частями, с двумя санитарками.
Удары наносятся в полной драматизма тишине. Растерянные зрители вскакивают с мест и бегут к решетке, мне видна стенка выпученных глаз. Бессильный спасти от ударов свой бедный череп, я вижу бледных журналистов, заполняющих блокноты. Там будут такие фразы, как «недопустимое избиение», «правила навсегда устарели». Я обесчещен навеки.
Замечаю расстроенное лицо матери… Мама! Ты видела? Они хотят сделать меня неузнаваемым! Ты получишь меня окончательно образумившимся сыном.
Хлыст . Смотри, Сердан! [8] К ужину чтобы ты был как огурчик!
Он протягивает мне осколок зеркала, и я начинаю смеяться. Кто этот чернорожий тип? С типично африканской отвислой губой, скрывающей щетину на подбородке? Куда делись глаза парня? И откуда взялся клык, выпирающий из-за щеки? Я так ржу, что начинают болеть все мускулы лица. Бедный негритос, дорого далась ему эта улыбка! Вместо лица – отбивная котлета. И все равно из всей этой мешанины проглядывает что-то напоминающее человека, которого я знал прежде… Черт побери!
В камере раздается вопль ужаса.
Надзиратели (потревоженные в тот самый момент, когда рассматривали конфискованные журналы, то есть в отвратительном настроении). Что там за бордель! Еще один придурок решил покончить с собой?
Пробежка по коридорам.
Вторжение в камеру.
Надзиратель . Что случилось, дерьмо поганое?
Хлыст . Во всем виноват новенький, начальник. От его мерзкого рассказа у нас слюни потекли… А теперь он оскорбляет нас, освистывает, называет добычей виселицы. Нам трудно сдерживаться. Никак не удается объяснить ему, что мы его друзья. Его не унять! Вот уже пять минут он бьется головой об стену, как последний псих. Он в таком состоянии, что не удается его связать. Мне кажется, начальник, что этот человек плохо переносит лишение свободы… Видите, до чего он дошел!
Надзиратель . Не волнуйтесь, парни! Мы сейчас научим его основам тюремного режима. Когда он вернется обратно, даю вам слово, вы увидите его другим человеком. Он скажет, что все прекрасно, удобно, потрясающе! Ему покажется, что он проводит отпуск на Таити!
Эти слова сопровождаются дружным смехом. Две сильные лапы хватают меня за плечи, стаскивают с кровати и бросают на пол, как куль с грязным бельем. Я только чувствую, что меня ставят на ноги и начинают толкать. Ноги еле касаются пола. Такое впечатление, что идут отдельно от тела… Меня вталкивают в холодный коридор, я скольжу по ступеням, меня держат, как куклу. Спускаемся вниз, еще ниже, темнота становится все плотнее, затем резкая остановка. Кружится голова. Подгибаются колени. Слышу скрип ключа в двери.
– Вот твоя меблирашка!
– Но это совсем не похоже на утреннее объявление в «Фигаро», – поясняю я. – Я ищу флигель с садом и видом на бассейн. Отец моей жены слесарь, и я подумал, что…
Ай! Матч продолжается. Второй раунд имеет место в раздевалке после ухода возмущенных зрителей. Оба корсиканских менеджера в ярости за мое постыдное поражение и на свой лад поясняют, что не любят зря стараться. Облепив махровыми полотенцами, чтобы не оставлять следов, они действуют словно на ринге, нанося удары куда придется.
Мама! Меня охватывает сладкое блаженство, слипаются глаза, сгибаются ноги. Я обхватил руками голову, напоминая плод во чреве.
Просыпаюсь от ужасного запаха своего дерьма. Двигаться нет сил, во-первых, из-за боли, которая возникает при каждом жесте, она поселилась во всех клеточках моего избитого тела, а во-вторых, из-за ремней, которыми я привязан к своеобразному каменному столу. Тогда я прибегаю к давно позабытому средству и с наслаждением произношу всевозможные ругательства… Наконец-то я свободен и отрешен от женской опеки. Карла мертва, стало быть, с этой стороны никаких проблем. Что касается той, которая согласится прийти сюда, преодолев все преграды, чтобы пропитать своим отравленным дыханием зловоние моего карцера, то она еще не родилась на свет. У меня, парни, настоящий кий… Я больше не озабочен своей мелкой личностью и ее естественными потребностями. Идет процесс поглощения! Уничтожения!..
Только подумать, сколько сил уходит на этих баб. Учишь их гигиене, одеваться, пользоваться дезодорантом под мышками. Я всему научил ее – хорошим манерам, корректной речи, как вести себя за столом. Моя мать даже в конце концов приняла ее. «Это, конечно, сука, – говорила она, – но не лишенная чувств». Еще бы! А платья? А американское нижнее прозрачное белье, о котором она и понятия не имела? А Бланш, которая приходила домой делать ей укладку? Каждый день! А «порш» с большой синей полосой, ключи от которого висели на рождественской елке? Ей даже не пришлось сдавать на права! Целыми днями просиживала босоногая у телика, как дикарка, хотя имела массу друзей. Презрение! Она достойна одного презрения! А как переживала мама! Ей ведь стало известно об ее измене с представителем косметической компании раньше меня. Она сфотографировала голопузики Карлы и того миланца. Но не хотела меня огорчать… Перестала вовсе есть, была такая расстроенная. Я отправил ее показаться врачам. Потом настал день… Не могу рассказывать, противно! Все шлюхи! Все!
