В первый вечер нам так захотелось улечься в их грязную постель, что мы решили вытащить на улицу одеяла и спать на воздухе.
Но и тут нам не повезло: пошел дождь, и пришлось вернуться в дом.
Когда мы, одетые, морща носы, оказались в их постели, нас стало тошнить. Мы не смели пошевелиться. Лежали прямые, как спицы, скрестив руки на груди. Ну чисто два покойника!
Разумеется, о том, чтобы закрыть глаза, не могло быть и речи. Слишком усиленная работа шла под черепной коробкой.
Мы прислушивались к ночной тишине, дожидаясь, когда затарахтит «диана», когда хлопнут дверцы. Мы прислушивались к тому, когда на кухне раздадутся их шаги, мы ждали, когда услышим смех Мари-Анж. И думали: «Они откроют двери, зажгут свет, увидят нас в постели. И на кого мы будем похожи? Правильно: на двух мудаков…»
Но время шло, а они не возвращались.
Мы же по-прежнему молчали. Начало светать.
И тут все, видимо само собой, вдруг встало на место. Пьеро положил мне голову на плечо, чтобы щека не лежала на подушке того парня.
– Она шлюха, – сказал он.
– Все одинаковы, – ответил я. – Убедишься, когда дорастешь до моего возраста. В мире не найдешь ни одной стоящей!
– Тогда почему мы не можем без нее обойтись?
– Не пытайся понять, парень. Потому что мы – мудаки.
Я почувствовал, как его рука застенчиво забралась мне под рубашку… Вспомнив старое, мы испытали блаженство.
Когда мы услышали мотор «дианы», как хлопнули дверцы, смех Мари-Анж, нам уже было на все решительно наплевать. Полностью расслабившись, мы ожидали их…
Они не вошли в дом. Что оставалось делать? Не было слышно их шагов. Ничего! Мы выскользнули из постели, чтобы краем глаза посмотреть через ставни.
На улице совсем рассвело. Мари-Анж стояла на коленях, а вдали кукарекал петух. Как сексуальное наваждение в чистом виде!
Чтобы не подглядывать, мы вернулись на постель.
Но от увиденного уже не могли освободиться… А те двое затянули дуэтом знакомую мелодию… Раз-два-три, начинается увертюра! Музыканты Эльзасского филармонического оркестра были потрясные трудяги. Они репетировали, пока не достигали совершенства. Чувствовалась близость Германии. Жаль, что им была известна только одна тема. Первая брачная ночь начиналась прекрасно! Однако когда что-то надоедает, начинается аллергия. Появляется насыщение звуковых волн… К сожалению, это не транзистор, который можно просто выключить. К тому же мы, как почетные гости, сидим в первом ряду ложи. Пьеро постепенно теряет вкус к музыке. В культурном плане он давно деградирует. Быстро лезет по генеалогическому древу во тьму веков. И вот он уже примат церкви, злобный гуманоид, способный на все! Его сотрясает античный гнев. Приходится принять все меры, чтобы его унять. Чтобы не допустить несчастья. Из-за отсутствия смирительной рубашки я держу его в своих объятиях на постели. Изо всех сил. Только что не душу. Это объятие – прекрасная штука. Считаю до десяти, и он начинает сдавать. Признает свое поражение. Становится снова приятелем, другом Пьеро. Верным до конца. Обнявшись, тихонько танцуем, как два дурака, чтобы не подпирать стены. С проигрывателем под окном не составляет никакого труда. Слышно шипение иголки в борозде, нам жарко. Мы слышим все. Остается только отдаться музыке.
* * *
Действительно, долго так продолжаться не могло.
Однажды к вечеру, часов в семь, когда мы удили рыбу для виду, к нам со странным видом подходит Мари-Анж.
– Идите ужинать, – говорит. – Я приготовила говядину с луком.
Ну и дела! Ладно. Согласны. Почему бы и нет? Мы современные ребята. Мы сожрем говядину, даже если за этим что-то скрывается.
Заставив их прождать с четверть часа, являемся.
Стол сервирован на четыре куверта. На печи млеет мясо. Они нас ждали.
Как обычно, жизнерадостно протягиваю руку мрачному типу.
– Привет! – бросаю ему. – Рад наконец-то с вами познакомиться. Мари столько нам о вас рассказывала!..
Чтобы разгладились его морщины, нужны иные усилия. Молча жмет мою пятерню. По части юмора он явно слабоват. Его смешинки зацементированы.
То же с Мари-Анж. А между тем Пьеро расцеловал ее в обе щеки.
– Сожалеем, что явились с пустыми руками, – говорит. – Из-за забастовки кондитеров все бросились покупать цветы. Мы не нашли ни одной гортензии.
Снова молчание, ни тени улыбки. Нашу былую Дульсинею не узнать. Страсть делает человека мрачным, она разрушает его хуже, чем рак. Может, они поссорились? Тогда зачем нас приглашать? Меня что-то смущает на этой вечеринке. Протягиваю Мари наши тарелки, она наполняет их. С салфеткой за воротником, Жак ведет себя как истинный обжора, сидя рядом с Мари, которая лишь ковыряет вилкой.
Жаркое приготовлено недурно. Хотя диссертацию на эту тему не напишешь, все сделано гладко. С необходимыми специями.
Мы клюем еду, ожидая, когда нам все объяснят. С чего бы это неожиданное приглашение? Наверняка у них есть к нам разговор. Но о чем? Либо они собираются сообщить дурные новости, думаю я, – например, что собираются пожениться и уехать за границу, – либо попросят об услуге…
Оказалось второе. Все ясно. Эта идеальная пара нуждалась в нашей помощи.
– Так вот, – говорит она, – десерта не будет. Деньги кончились. Ничего не осталось. Мы ели из последних запасов.
– Ах, – говорю, – как печально…
И подбираю соус хлебом. У Пьеро появилась на губах улыбка, он думает о том же. Мы стали им необходимы. Им понадобились наши таланты.
Здоровенный амбал озабочен только телячьим боком. Он обсасывал все косточки.
– Нужны бабки, – говорит Мари-Анж. – Без них жить нельзя.
Я поворачиваюсь к Пьеро.
– Ты чувствуешь в себе призвание работяги?
– Как сказать, – отвечает…
В этих словах никакого восторга.
– Нам требуется помощь, – добавляет Мари.
Делаю вид, что ничего не понимаю.
– Помощь в чем?
И тут – о чудо! Жак решает нарушить обет молчания.
– Десять «лимонов», – объявляет он, – а дельце простое, никакого риска. Есть тут одни старики…
Я сухо обрываю его:
– Риск мы выбираем сами.
Расстроенная Мари цепляется за руку хахаля.
– Видишь? – говорит. – Я была уверена, что они сдрейфят. И они правы. Это слишком опасно. Чистое безумие!
Хлоп! Врезаю ей по роже.
– Кто сказал «сдрейфили»?
Нет, в самом деле! С каких это пор бабы стали совать свой нос в дела?
Иногда пенсионеров представляют эдакими простаками, живущими в стареньких особнячках на какой-нибудь тихой улочке, обсаженной пышными каштанами. Крыша у дома в завитушках, окна скрыты под плющом, а вокруг зеленый садик. Да еще не забудьте собачку-жокера и телеантенну на кухонном балконе.
Так вот, все оказалось как раз наоборот. За исключением антенны.
Эта была огромная антенна, настоящий радар, устремленный в небо и удерживаемый четырьмя проводами на плоской крыше курятника. Антенна была совершенно новенькая и выглядела свалившейся с неба на этой тупиковой улочке без названия и без номеров домов, которая упиралась в заурядный пустырь. Последний дом в Энзисхейме. В конце полосы, на которой мы собирались сделать взлет с десятью «лимонами» в багажнике.
Легко догадаться, в каком лихорадочном состоянии мы находились.
Ночь была великолепная. Без туч, с луной и звездами, словно пришедшими в полном сборе на свидание с нами. Видно как днем. Обратное необходимому инкогнито нам гарантировано. Да и спрятаться негде. На бетонной площадке стоят три помоечных бака, а вокруг несколько худосочных деревьев. Если бы по нам вздумали стрелять, промахнуться просто невозможно. Мы были обречены. Но придумать более тихое и подходящее место тоже было бы трудно.
Еще с угла улицы слышно, как работает телевизор. Он изрыгал что-то вроде кретинической игры «Входите не стуча». Здесь для полной картины не хватало только нас.
Но вот и мы, успокойтесь!
Жак шел первым посредине улицы, засунув руки в карманы.
Под предлогом, что «всё» организовано им и что он несет «всю» ответственность, он забрал наш револьвер. Мы нужны были для подкрепления и в качестве моральной поддержки.
Я не возражал против такой роли. Однако в результате главарем оказался он, а это мне не очень нравилось.
Но отступать было поздно, да это и не в моих привычках.
Мы с Пьеро следовали за ним, каждый по своему тротуару, словно в дурном сне. С тем чувством страха, который подчас накатывается во сне и сам не знаешь почему. Однако в данном случае нам все было понятно. По своему характеру страх был вполне конкретный.
Жак твердил нам, что там никто не вооружен. Так, по крайней мере, утверждал его подельник в камере, который и навел его на это дело, оговорив себе небольшую долю, чтобы, выйдя через два месяца после него, не оказаться без средств. Прекрасное доказательство слепого доверия заключенных друг к другу!
Мари-Анж дожидалась нас на канале. В каком состоянии – я легко себе мог представить. Я представлял себе и то, как она мечется по кухне, не отрывая глаз от часов. Или сидит у воды, поджидая, когда появятся фары «дианы» на бурлацкой тропе. Она немало сделала, чтобы отговорить нас…
