— Ты не знаешь, что такое…
— Любовь? Да как ты смеешь?! Я потеряла голову от любви. Я убивала — резала — ради любви. Я знаю о любви слишком много… знаю и то, что любовь, как и все остальное в жизни, может довести тебя до отчаяния, до самого края… И все равно в общей схеме жизни все сводится к одному-единственному мгновению… здесь и сейчас…когда в тебе вспыхивает искорка единения с другим человеком. Это и есть счастье, Гарри. И ничего больше.
— А как же любовь к ребенку?
Молчание. Потом она сказала:
— Это всё. И ты чувствуешь, что должен убить того, кто забирает у тебя это.
— Неужели месть помогает залечивать раны?
— Ты хочешь знать, испытываю ли я до сих пор ужас и скорбь от того, что произошло… или от того, что я совершила? Конечно. И никуда от этого не денешься. Это останется со мной навеки. Но я нашла освобождение… благодаря тебе.
— Это безумие.
— Когда действуешь во благо другого человека — это не безумие.
— Безумие — когда ты прибегаешь к жестокости и осуществлении своего правосудия.
— Но посмотри, как все удачно складывается для тебя. Робсон в тюрьме. Так же как и Сезер со своим подручным, а ты знаешь, что они оба охотились за тобой. Омар пытался тебя шантажировать. Его устранили. Муж Янны вообще не заслуживал ни дня жизни на этой земле. Так что не понимаю, как ты можешь жаловаться. А со временем ситуация сложится для тебя еще более удачно.
Я поднялся.
— Ты в самом деле считаешь, что я должен купиться на этот бред?
— Ты уже это сделал, Гарри. Ты участвуешь в этом с самого начала.
— Это все потому, что я увидел тебя — женщину-невидимку, — в то время как другие не видели?
— Но почему ты все-таки увидел меня? Потому что то тебе это было необходимо. Точно так же, как тебе была нужна именно я, чтобы воздать по заслугам тем, кто причинил тебе боль.
— Значит, ты всюду ходишь за мной по пятам, так тебя понимать?
— Возможно.
— Но почему за мной?
— Какой нелепый вопрос Мы же с тобой повязаны.
— Ты так это называешь? Для тебя это был послеполуденный секс два раза в неделю, не более того.
— А для тебя?
— Единственное в моей жизни, чего я ждал нетерпением.
— А тебе не приходило в голову, что я тоже ждала этого? Мы ведь не просто трахались в этой комнате, Гарри, и ты это знаешь. Мы разговаривали. Мы изливали друг другу душу. И находили в этом утешение. Я привыкла к этому… и для меня это стало потребностью. Может я не всегда это демонстрировала. Может, и не подпускала тебя слишком близко… но ты все равно подобрался. Я была нужна тебе — вот в чем дело, — так же как и ты был нужен мне.
— Если ты думаешь, что я и впредь буду приходить сюда, проскальзывая в узкую щель той реальности, которую ты здесь воссоздала…
— Ты не можешь сейчас уехать, — произнесла она тихим бесстрастным голосом.
— Нет, могу… и уеду. Потому что все умерло. И ты умерла.
— Нет, ты ошибаешься. Теперь, когда ты все обо мне знаешь… когда приходишь сюда вместе со мной дважды в неделю… когда я стала твоей тенью… это не может кончиться.
— Иди ты к черту, — сказал я, направляясь к двери.
— Глупая реакция, Гарри. Но в общем-то объяснимая. Тебе понадобится время, чтобы принять…
— Я ничего не собираюсь принимать. Поняла? Ничего. Ты больше никогда меня не увидишь.
— Увижу. И ты захочешь увидеть меня… Или, по крайней мере, захочешь позвать меня в тот момент, когда окажешься в ситуации, из которой тебе самому не выпутаться.
— Не рассчитывай на это. И держись от меня подальше.
— Нет, Гарри… на самом деле вопрос стоит по-другому: сможешь ли ты держаться от меня подальше?
— Это будет несложно, — сказал я и быстро зашагал к двери.
— Увидимся через три дня, — донеслось до меня, когда дверь уже захлопнулась.
Я бросился вниз по лестнице. Пересекая внутренний двор, я все-таки остановился у будки консьержа. Он по-прежнему сидел на своем месте, безучастный, как в трансе. Парадная дверь на этот раз открылась с характерным щелчком. На улице на меня обрушились привычные звуки городской жизни. Я огляделся по сторонам. Брели пешеходы… Старик в магазине на углу со скучающим видом сидел за своим прилавком… Вокруг меня все шло своим чередом. Я вернулся к двери дома Маргит. Набрал код, зашел во внутренний двор, свернул к будке консьержа. Тот уже вышел из коматозного состояния. Более того, завидев меня, он вскочил, схватил стоявшую возле стола дубинку выйдя из своей каморки, принялся размахивать ею.
— Опять вы?! Я же сказал вам, чтобы убирались. Сейчас же!
Я послушно ретировался к двери и снова оказался на улице. Быстрым шагом двинулся к станции metro. На полпути меня охватила тревога.
А что, если она рядом? Что, если тенью идет за мной?
Я нырнул в кафе, взял двойное виски. Даже в сочетании с тем, что я выпил у Маргит, оно не смогло снять беспокойства… как и растущей уверенности, будто я сам сошел с ума.
Я поднес к носу пальцы — те самые пальцы, которые недавно были в лоне Маргит; они до сих пор хранили ее запах…
Я коснулся забинтованной руки. Мертвая… она все равно перевязала мне руку…
Я заказал еще виски. Думай, думай. Нет, не думай. Просто беги. Возвращайся в отель. Собирай вещи. Бери такси и дуй на Северный вокзал. Покупай билет на последний поезд до Лондона. А как быть с романом? К черту роман. Беги.
А что потом? Без романа я не смогу оправдать пребывание в Париже… да и в Англии мне нечем будет заняться. Будь у меня диск, я бы смог продолжить работу. И снова выдавливать из себя ежедневную квоту слов. А что, если приказать себе: заверши это дело, возвращайся в офис и забирай диск. Теперь тебе нечего бояться. Обыск уже был. Сезер и качок сидят под стражей, и копам сарай в подворотне уже не интересен. Достань диск. На все это уйдет не больше минуты. А потом мчись на вокзал, и к черту все это безумие…
К тому времени, как я вышел из кафе, у меня созрела идея вернуться в офис среди ночи… желательно ближе рассвету. Если кто и сидит в засаде, карауля меня, к шести утра у него наверняка лопнет терпение. И что самое главное — я могу выспаться до половины шестого, а сон сейчас, как никогда, кстати.
Я доехал до Северного вокзала, где заказал билет на поезд до Лондона, отправляющийся в 7:35 утра. Отсчитывая банкноты, я снова задался вопросом, не наблюдает ли она за мной. Потом запрыгнул на четвертую ветку metro, вернулся на станцию Шато д’О и зашел в один из переговорных пунктов международной связи, коих было не счесть на бульваре Севастополь. Заведение казалось сомнительным, но было не протолкнуться. Люди пытались дозвониться до своих родственников в Яунде и Дакаре, Бенине и других городах Западной Африки. Купив телефонную карту, я занял место в будке из дешевой фанеры и сделал звонок, которого ужасно боялся, но не мог избежать. Я посмотрел на часы: 20:05 в Париже… 14:05 в Огайо. Сьюзан сняла трубку на втором звонке.
— Привет, — сказал я.
— Гарри? — тихо произнесла она
— Да, это я. Как дела?
— Как дела? Ужасно; вот как. Но ты; должно быть, уже знаешь, иначе с чего бы вдруг позвонил.
Ее злой тон был мне знаком — именно так она разговаривала со мной в последние годы нашего брака, когда я, казалось, делал все неправильно и она совсем разлюбила меня.
— Я не звонил раньше только потому, что ты запретила мне общаться с…
— Знаю, знаю. Приплети еще и это. До кучи.
— Сьюзан, я просто позвонил узнать, как ты. Вот и все.
Пауза. Я слышал, как она пытается сдержать рыдания.
— Он повесился сегодня утром.
О черт…
— Робсон покончил с собой? — спросил я.
— Его звали Гарднер — и да, сегодня утром он повесился на простыне в своей камере. Я только что узнала об этом. Какой-то говнюк из «Фокс ньюс» позвонил и попросил прокомментировать. Можешь представить?
Я промолчал.
Она продолжала:
— За последнюю неделю я потеряла все. Все. Работу, надежду на дальнейшую карьеру… Теперь, когда выяснилось, что я трахалась с деканом, никто уже не возьмет меня на работу. И тут еще одно откровение: оказывается, Гарднер питал слабость к голым семилетним девочкам и мальчикам. Даже не могу тебе передать, как это было ужасно…
Она снова сдержала всхлип.
— Я могу что-то сделать? — спросил я.
— Не пытайся изображать великодушие… я же знаю, что ты торжествуешь…
Она все-таки расплакалась.
Я попросил:
— Сьюзан, я хочу поговорить с Меган.
