— Да?
— Да, мистер Уайтфилд, — сказал Уайтфилд наставительно.
— Да, мистер Уайтфилд?
— Мне нужны Ал, Джордж, и Ралф с машиной, через три минуты.
— Очень хорошо, сэр.
Оскар, дворецкий-поляк, наверняка вытащил это «очень хорошо, сэр» из классической английской литературы, которую вроде бы любил. Английский его не улучшался. Был он недавний иммигрант, издавший несколько своих книг на родине, а может это был какой-нибудь польский издательский дом в Гринпойнте. Он не был ни услужливым, ни работящим, использовал особняк для своих собственных любовных нужд, когда хозяина не было дома, и называл своего работодателя «Великий Гатсби» за его спиной. Но Уайтфилду он нравился.
Войдя в вестибюль здания, в котором жила Мелисса, Уайтфилд подошел к портье и спросил строгим голосом:
— Дома ли мисс Уолш?
— Да, сэр.
— Позвоните ей.
Портье набрал номер.
— Мисс Уолш? Здесь в вестибюле мистер Уайтфилд. Ага. Хорошо. — Он поднял голову. — Она говорит, что прямо сейчас к ней подниматься нельзя.
Идя к лифтам, Уайтфилд бросил через плечо:
— Скажите ей, что это срочно.
Капризная маленькая [непеч.]. Ее высочество не расположены, видите ли. Отшлепать ее надо, вот что. Он властно позвонил.
— Хочешь, чтобы я выбил цепочку? — спросил он.
Мелисса закрыла дверь, сняла цепочку, снова открыла дверь. Уайтфилд вступил в студию.
Мелисса жила в скромной однокомнатной квартире на Верхнем Вест Сайде, прелестной несмотря на низкие потолки. Кровать на стояках, с лесенкой, плохо скрывала недостаток места в жилище. Тем не менее, Юджину, к примеру, такая квартира была бы не по карману. Мелисса, в халате и босая, заперла дверь и ушла в кухню.
— Эй, Мел, — сказал Уайтфилд. — Не надо так грустить. Что случилось?
— Ничего, — сказала она. — Ничего.
— Нервничаешь.
— Это потому, что я… нет, не важно.
— Что ты там делаешь, в кухне?
— Чай.
— Сделай мне тоже, пожалуйста.
— А теперь, — сказал он, когда они сели в гостиной, которая также служила спальней, библиотекой, кабинетом, курительной, детской, столовой, и прочее, и прочее — сели на что-то бесформенное и мягкое и полное неприятной статики, и отдаленно напоминающее диван, — валяй и рассказывай, что там у тебя стряслось.
— Ничего не стряслось.
— Ты напугана.
— Нет. Да. Нет.
— Да. Слушай, девушка, я тебя знаю с тех пор, когда ты была вот такой вот, махонькой совсем, и портила мамины стильные блузки. Рассказывай.
— Мне страшно.
— Так. Это каким-нибудь образом связано с парнем, с которым ты нынче встречаешься?
Она отвела глаза.
— Ну же, — сказал он. — Я его знаю.
Она уставилась на него.
— Откуда?
— Привычка такая, знать больше чем другие, — с отеческим снисхождением сказал Уайтфилд. — Таким образом всегда находишься впереди остальных в любой игре.
— Я не могу…
— Ты знаешь, как его на самом деле зовут?
Она помедлила.
— Да, знаю.
— А он знает, что ты знаешь?
— Он может заподозрить. Это меня пугает.
— Страшный он очень?
Он взял ее за руку. Рука дрожала.
— Он дикий. Как хищник. Он жестокий.
— Думаешь, твоя жизнь в опасности?
— Да.
— Тебе нужно поплакать?
— Да.
— Положи голову мне на плечо и плачь. Я никому не расскажу.
Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза.
— Слушай, солнышко, — тихо сказал Уайтфилд. — Я им займусь. Он не будет тебя больше тревожить. Но ты должна кое-что для этого сделать. А именно — найти способ меня с ним познакомить. И еще…
— Я не могу вас познакомить. Что ты имеешь в виду? Организовать вам встречу? Ты шутишь.
— Это не трудно. Я объясню тебе, что нужно делать. Но есть еще кое-что, очень важное.
— Да?
— Тебе нужно кое-что мне пообещать.
— Например?
Он помедлил. Тщательно выбирая слова (во всяком случае, ей так показалось) он сказал:
— Что бы тебе ни сказали обо мне и твоей матери, и о наших с ней отношениях, не верь. Ничему не верь.
VI.
Был серый, влажный полдень. У книжного магазина на углу Пятьдесят Седьмой и Бродвея дела шли плохо. Светофор переключился. Три желтых такси устремились вперед, гудя сигналами на пешеходов, слишком долго переходящих улицу.
— Привет, Ави, — сказал Уайтфилд. — Нам нужно поговорить. Не волнуйся, я…
Он понял, что еще раз недооценил Ави Финкелстайна. Он подошел к нему сбоку, и в следующий момент Ави уже смотрел ему в лицо, рука его лежала на плече Уайтфилда, а острие ножа легко касалось бока Уайтфилда под курткой. Со стороны казалось, что они собрались танцевать вальс.
— Ты кто такой, мужик? — спросил Ави с мрачным спокойствием. — Ты меня уже минут десять разглядываешь. Я не люблю, когда меня разглядывают, не представившись. Понял?
— Если бы не накладная борода, солнечные очки, и стиль одежды, ты бы меня сразу узнал, — ответил спокойно Уайтфилд. — Я — старый друг семьи Мелиссы.
Ави прищурился, а затем кивнул, удовлетворенный. Лезвие исчезло.
— А где Мелисса?
— Она сегодня не может придти.
— А что нужно вам?
— Мне нужно поговорить. С тобой.
— О чем?
— О тебе. О жизни. О деньгах. Как я понимаю, ты нуждаешься в наличных.
Ави молчал.
— Может, тебе было бы удобнее разговаривать где-нибудь еще? — спросил Уайтфилд.
— Это смотря где. Что вы предлагаете?
— Мне все равно. Назови место.
— Хорошо. У вас дома?
— Нет.
— Почему нет?
— Потому что ты сам не намерен туда идти. Тебе бы все время пришлось ждать подвоха. У меня, возможно, есть всякое разное дома, реагирующее на взгляд, например, или на щелчок пальцами. И приезжает полиция. Впрочем, не возможно, а действительно есть.
— Просто хотел проверить.
— Я так и думал. Ну же, Ави. Смилуйся. Пойдем куда-нибудь.
Ави некоторое время думал, а затем сошел с тротуара и остановил такси.
Они не стали обсуждать важные дела в такси, и ехали сперва молча. А затем Ави, в жизни которого за поседение десять лет было гораздо меньше роскоши общения, чем в жизни Уайтфилда, и который был гораздо хуже воспитан семьей и обществом, вдруг спросил:
— Помните детские стихи про вересковый эль?
Вопрос чуть не пробил стену, способную выдержать прямое попадание баллистической ракеты, которая служила Уайтфилду психологическим щитом. Строитель помедлил. Но ответил:
— Это где пикты и шотландский король?
— Да, именно.
— Смутно.
— Кто их написал, эти стихи?
Уайтфилд задумался. Милн? Нет, не может быть. Киплинг? Хмм. Так. Момент. Нет, не Роберт Бернз. Совершенно точно — нет. О!
— Роберт Луис Стивенсон, — вспомнил он. — А что?
— Моя сестра обожала, когда была маленькая. Может и сейчас любит. Я забыл ее спросить. На ваш взгляд это — хорошие стихи?
Уайтфилд пожал плечами.
— Детские. Насколько я помню, Стивенсон всерьез занялся поэзией, когда ему было сорок.
— Ага, — задумчиво сказал Ави, переваривая информацию. — А у вас есть братья или сестры?
Это всего лишь вопрос.
— Трое, — сказал Уайтфилд. — Два брата и одна сестра.
Будь он достойным представителем клана, он бы не ответил. Но его активность в строительных делах сопровождалась, конечно же, статьями и репортажами, и информацию о его братьях и сестре можно было прочесть в каждом втором журнале.
— А сестра у вас умная?
Уайтфилд засмеялся. Ему начало нравится.
— Нет, — сказал он. — Совершенная дура. И некрасивая, кстати сказать, и все три ее замужества были очень несчастные, поскольку каждый раз она надеялась, что мужу нужна она, а не деньги ее нехорошего и жестокого старшего брата.
Ави улыбнулся и кивнул. Этот Уайтфилд — он интересный, оказывается.
— А у меня сестра очень умная, — сказал он. — Особенно, когда дело касается литературы. И стихов. Она столько знает стихов наизусть — вы себе не представляете. Когда мне было десять лет, а ей шесть, чтобы вы подумали — она мне читала на ночь, а не наоборот. Притаскивала свою махонькую попку ко мне в комнату, садилась на край кровати, делала очень важное лицо, будто она обо мне заботится и все такое, и говорила таким, знаете, писклявым голосом — «Ну вот и пришло время прочесть тебе что-нибудь на ночь».
Такси свернуло с Вест Энд Авеню, докатило до Риверсайд Драйв, и остановилось.
— Так, стало быть, — спросил Ави, когда он и Уайтфилд вышли к детской площадке в южном конце Риверсайд Парка, — пистолет при вас есть?
— Да, — сказал Уайтфилд. — Но тебе я его не дам. Не хватало еще, чтобы тебя арестовали с моим пистолетом в кармане.
— Понимаю, — сказал Ави. — Что вы хотите, чтобы я для вас сделал?
— Ты мог бы меня ублажить, убрав человека, от которого я устал.
— Да ну. Правда?
