– Это дом моего брата, и я должен долгое время его курировать. – Я нашел «Шардоне Лонг-Айленд», больше похожее на принесенное кем-то на складчину, нежели на вино, которое Джордж мог бы купить у своего «винного дилера». – Значит, вы часто такие вещи делаете?
– Какие?
– Ловите мужчин в продовольственном магазине и едете за ними домой?
– Нет, – отвечает она. – Просто сейчас убиваю время.
– До пятичасового сеанса в кинотеатре «Йонкерс»?
– Где котята? – спрашивает она.
– Наверху.
Я отвожу ее в главную спальню, очень сильно изменившуюся с тех пор, как она превратилась в кошачью детскую.
– Бог ты мой! – Она опускается на четвереньки и ползет к ящику с котятами. – Какие же они умилительные!
Котята действительно умилительны: они уже расхаживают и слегка играют, а королева, кажется, не против разрешить мне с ними поиграть…
Я меняю им в ящике полотенце.
– Стирки много, – говорю я.
Она берет котенка и трется о него лицом. Королева недовольна.
– Лучше не брать их на руки, – говорю я.
– Прошу прощения.
Я смотрю на нее, стоящую на четвереньках в довольно-таки пахучей «кошачьей».
– У вас муж есть?
Она мотает головой.
– А бойфренд?
– Был, сейчас нет.
Мы еще несколько минут играем с котятами, потом спускаемся. Я рефлекторно включаю телевизор. Как будто мне нужна поддержка – голоса, имитация вечеринки. И когда я нажимаю кнопку, то невольно вспоминаю Джорджа, у которого телевизор был включен всегда.
Я смотрю на женщину и говорю:
– Когда мама предупреждала: не разговаривай с незнакомыми, тому была причина.
– Можно переключить канал? – спрашивает она.
Видимо, так она просит сменить тему.
– Не вопрос, – отвечаю я и делаю вид, что нажимаю кнопку у себя на животе – щелк! Канал сменился. – Вы есть хотите?
– Нет, я по-настоящему: можно переключить канал? Мне мозги надо проветрить. Можно на что-нибудь не типа заголовки новостей, а настоящее шоу, вроде «Два с половиной человека»? Ну, такое… жизнерадостное что-нибудь?
«Шоу, которое начинается с кокаиниста, вора и насильника, – жизнерадостное?» – думаю я, но молчу.
– Да, конечно. – Я переключаю канал. – Вы знаете, это же не настоящие люди там смеются.
– Когда-то были настоящие, – отвечает она, и больше сказать нечего. – Тут как-то холодновато.
– Хотите свитер? – В шкафу в коридоре еще остались вещи Джейн. Я даю гостье что-то вроде сиреневого свитера.
– Так ты женат, значит.
– Жена моего брата. Она ушла от нас, так что оставьте себе.
– Он кашемировый, – говорит она, будто чувствует себя обязанной раскрыть мне глаза на то, что я отдаю.
Когда она надевает свитер, я вспоминаю, как его носила Джейн, и я тогда замечал округлости ее грудей и не мог удержаться, чтобы не тронуть их, убедиться, что они на ощупь так же прекрасны, как на взгляд: манящие, нежные, сексуальные. Сейчас на другой женщине это выглядит иначе, но все равно некоторое особое действие оказывает.
– Закусим? – спрашивает она.
– Мне приготовить ваши сырные палочки?
– А что еще у тебя есть? – спрашивает она так, что я думаю: а зачем она эти палочки купила? Сохраняет для какого-то лучшего случая?
Покопавшись в морозилке, нахожу старые сосиски в тесте и заталкиваю их в тостер.
– С пылу, горячие, – предупреждаю я, принеся их через одиннадцать минут – в третий перерыв на рекламу.
– Не знала, что их делают для домашнего употребления.
– Извините, – говорю я, не совсем поняв смысл ее слов.
– Я думала, их только конторам по обслуживанию продают. – Она макает сосиску в дижонскую горчицу и откусывает кусочек. – Вау, отлично. Прямо слезу вышибает. Что это?
– Дижонская горчица?
В голове у меня одна-единственная мысль: ну как это ты ни разу в жизни дижонской горчицы не пробовала?
Закуски кончаются, мы еще смотрим телевизор, а потом она говорит, что не наелась.
– Тут есть рядом доставка?
– Понятия не имею.
– Что пицца тут есть, я знаю, – говорит она.
– Съел на ленч. Китайскую еду?
– А они доставляют?
Я звоню в свое привычное заведение.
– Это я, – говорю. – Посетитель, который «половина остро-кислого супа и половину яичницы-болтушки». У вас доставки нет?
– Болеете, не можете приходить?
– Вроде этого.
– О’кей, что вы будете хотеть?
Я смотрю на женщину:
– Двойную порцию моего обычного супа, пару яичных роллов, порция свинины мушу и креветки в кисло-сладком соусе. Еще что-нибудь? – спрашиваю я у женщины.
– Печений с предсказаниями, – говорит она достаточно громко, и человек, принимающий заказ, ее слышит.
– Сколько вы будете хотеть?
– Шесть, – говорит она.
Я даю адрес и телефон и включаю наружное освещение. Через несколько минут после этого, прервав пустой разговор и волнуясь, что доставщик не найдет дом, предлагаю ждать во дворе. Мы садимся на переднем крыльце. Что-то чудесно-меланхолическое есть в том, чтобы сидеть на улице весенним вечером, смотреть на исчезающий закат на фоне темнеющей голубизны, на контуры старых толстых деревьев, зеленеющих свежей и яркой листвой, ощущать неожиданную и легкую щекотку теплого бриза. И почему-то приятно быть живым.
Я стараюсь дышать поглубже.
– Это как в детстве, – говорит она. – Мы рано ужинали, еще когда папа с работы не приходил, а потом сидели и ждали фургон с мороженым. Мое любимое было «Клубничный торт» или «Шоколадный эклер».
– А нам не разрешали покупать мороженое с фургона, – вдруг вспоминаю я. – Моя мать считала, что через него заражаются полиомиелитом.
Тесси работает во дворе, обнюхивает подряд кусты, нарциссы, лилии, – все, что пробиваются из земли, метит лужицами то там, то здесь.
– Она действительно хорошо выдрессирована, – говорит женщина. – Даже попыток не делает выйти на улицу.
– Она улицу не любит.
К тротуару подъезжает владелец ресторана мистер Гао на старом джипе «хонда». На борту – название ресторана.
Я иду к машине. Мистер Гао сидит за рулем, его жена рядом с большим коричневым бумажным пакетом в руках. В пакете наш ужин – пахнет в машине изумительно.
Хотя вполне можно было бы передать пакет в окно, миссис Гао выходит из машины. Одета она в китайское платье хозяйки.
– Динь-дилинь, доставка, – говорит она, изображая звон колокольчика.
– Как вы поживаете? – спрашиваю я.
– Хорошо, – отвечает она. – Мы не видели долгое время вас.
– Я был занят. Кто сейчас управляет в ресторане?
– Мистер Фу, главный официант. Он уже давно у нас работает. – Она окидывает взглядом дом. – Хороший дом.
– Спасибо, – говорю я, вынимая деньги из бумажника.
Я расплачиваюсь, она передает мне пакет. Потом сует руки в боковые карманы и вынимает сжатые кулаки.
– В какой руке?
Я выбираю правую, она ее переворачивает и раскрывает. На ладони горка белых мятных конфеток с желейной серединкой, которые всегда лежат около кассы.
– «Трик-о-трит» для вас.
– Спасибо. – Я закидываю один леденец в рот. Она высыпает мне в руку остальные, сладко-липкие.
Гостья держится поодаль, на газоне, возле двери, будто не хочет, чтобы ее видели.
– К нам приходите скоро, – говорит хозяйка ресторана.
– Спасибо, обязательно.
Я смотрю вслед их уезжающей машине, потом поворачиваюсь к дому. Женщина уже зашла внутрь и в кухне ищет тарелки и приборы.
За едой она спрашивает, случалось ли мне красть.
– Что, например?
– Например, что под руку подвернется.
– Нет, но вам, похоже, случалось?
Она кивает.
– Интересно, а что было самое большое из того, что вы украли?
Она замолкает, на секунду задумавшись, откусывает кусок от ролла мушу и брызжет капустой и соевым соусом.
– Тридцатисемидюймовый плазменный телевизор, – говорит она, продолжая жевать.
– Под пальто?
– Нет, в арендованной машине. Мне он был нужен. Я так долго жила с тринадцатидюймовым и без пульта. Сколько же можно так отставать от жизни?
– Мне тревожиться при мысли, что на самом деле вы сюда приехали на разведку, а потом со своим бойфрендом вернетесь на фургоне и вынесете все дочиста?
Она поднимает глаза:
– Ну нет. Я у людей не краду, только из магазинов. У знакомого ничего бы не взяла.
– А я вам знаком?
– Вы меня поняли. У человека, не у корпорации.
Мы заканчиваем еду, и она аккуратно запаковывает остатки, кладет обратно в коричневый пакет и убирает в холодильник.
– Пора печенья открывать.
– Чаю хотите?
– Лучше еще вина, – отвечает она, разламывая первое печенье. Потом еще и еще, каждый раз ей явно не нравится результат, пока, наконец, не добирается до четвертого предсказания: «Ваша удача начинается сейчас».
Обломки печений она скармливает Тесси, пока я не прошу перестать: иначе у собачки живот заболит.
Мы переходим обратно на диван, смотрим телевизор, и я ловлю себя на мысли, что теперь понимаю высший смысл телевидения: оно дает людям, у которых нет ничего общего, возможность сойтись и о чем-то поговорить, дает знакомую территорию. Я начинаю уважать Джорджа за то, что он делал: телевизор объединяет нас как американцев. Человек есть то, что он смотрит.
